В 1983 году у жены академика и правозащитника Андрея Сахарова Елены Боннэр во второй раз произошел инфаркт, и ей потребовалась операция на сердце. Однако Боннэр опасалась, что из советской больницы, находящейся под влиянием КГБ, она может не вернуться, поэтому обратилась к властям за разрешением на лечение в США, но вместо визы получила уголовное обвинение и ссылку в Горьком. Чтобы добиться лечения для жены, Андрей Сахаров объявил свою самую длинную голодовку — с промежутками он провел в ней 178 дней. Это восьмая история из жизни ученого — о принудительном кормлении, скрытых съемках КГБ и требовании невозможного.
2 мая 1984 года Андрей Дмитриевич в очередной раз провожал жену в Москву в горьковском аэропорту — каждые полтора месяца она летала в столицу по разным делам. Когда она уже шла на посадку, из окна зала ожидания он увидел, как возле трапа ее остановили, вместо самолета посадили в машину и куда-то увезли. Сахаров решил, что жену арестовали, вернулся домой и отправил в Москву телеграмму, что объявляет голодовку.
Но, как выяснилось позже, Елену Георгиевну не арестовали. Ее обыскали, допросили и на той же машине отвезли домой. Боннэр было предъявлено обвинение по ст. 190 УК СССР – за распространение заведомо ложных, клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй.
Через несколько дней после задержания в аэропорту Елену Георгиевну вызвали на допрос. Несмотря на голодовку, Андрей Дмитриевич поехал с ней. В кабинете следователя несколько человек в белых халатах объявили, что Сахарову требуется немедленная госпитализация. В областную больницу имени Семашко они с Боннэр доехали вместе, но там Елену Георгиевну силой вытащили из палаты и увезли домой. Сахаров остался один.
В отличие от прошлой госпитализации, когда врачи вели с Сахаровым беседы, уговаривая снять голодовку, на этот раз стадию переговоров решили пропустить. На пятый день в больнице в палату к Сахарову вошла целая бригада медиков.
«Меня валили на кровать и привязывали руки и ноги. В момент введения в вену иглы санитары прижимали мои плечи. В первый день кто-то из работников больницы сел мне на ноги. До введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество малым шприцем. Я потерял сознание (с непроизвольным мочеиспусканием). Когда я пришел в себя, санитары уже отошли от кровати к стене. Их фигуры показались мне страшно искаженными, изломанными (как на экране телевизора при сильных помехах). Как я узнал потом, эта зрительная иллюзия характерна для спазма мозговых сосудов или инсульта», – говорится в заявлении Андрея Сахарова на имя старшего помощника прокурора Горьковской области Колесникова.
Это был только первый день принудительного кормления. В дальнейшем врачи пробовали разные способы, называя эти процедуры «спасением его жизни».
«Затем применялся наиболее мучительный и унизительный, варварский способ. Меня опять валили на спину на кровать, без подушки, привязывали руки и ноги. На нос надевали тугой зажим, так что дышать я мог только через рот. Когда же я открывал рот, чтобы вдохнуть воздух, в рот вливалась ложка питательной смеси или бульона с протертым рисом. Иногда рот открывался принудительно, рычагом, вставленным между деснами. Чтобы я не мог выплюнуть питательную смесь, рот мне зажимали, пока я ее не проглочу. Все же мне часто удавалось выплюнуть смесь, но это только затягивало пытку. Особая тяжесть этого способа кормления заключалась в том, что я все время находился в состоянии удушья, нехватки воздуха (что усугублялось плохим положением тела и головы). Я чувствовал, как бились на лбу жилки, казалось, что они вот-вот разорвутся», – писал академик в заявлении Андрея старшему помощнику прокурора Горьковской области Колесникову.
Еще один способ придумал главный врач областной больницы имени Семашко Олег Обухов: немного изучив Сахарова, он специально присылал к нему женскую бригаду, полагая, что интеллигентный академик не позволит себе слишком грубо сопротивляться дамам.
В 1985 году Обухов получил звание народного врача.
«Он не жизнь ему спас! Доктор Обухов подвергал Сахарова смертельной опасности. Он прекрасно как врач понимал, что если у него уже есть симптомы болезни Паркинсона или мозгового спазма, который был во время насильственного кормления, он может умереть в любой момент при дальнейшем насильственном кормлении. Врач не может это не понимать. Но он продолжал это делать», — говорит дочь Елены Боннэр Татьяна Янкелевич.
Через несколько лет, уже после смерти Сахарова, Елена Боннэр обнаружила в почтовом ящике конверт: одна из докторов областной больницы решила поделиться с супругой академика воспоминаниями о том, что происходило с Сахаровым в больнице, и написала об этом в школьной тетрадке.
«И она имела наглость прислать это моей матери для сохранения ее воспоминаний в истории, для потомства. Я не понимаю, каким человеком надо быть, не говоря уже о том, каким врачом надо быть, чтобы быть настолько девственной в этическо-нравственном отношении. Не понимать, что это чудовищно!», – возмущается Янкелевич.
Восьмой выпуск нарративного подкаста о Сахарове слушайте также на ВК | Apple Podcasts | Castbox | Яндекс. Музыке | Google Podcasts и других платформах.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.