Уволенная директор школы: «Я не могу не бороться»

В Нижнем Новгороде уволили директора одного из самых прогрессивных учебных заведений города — школы № 24 — Елену Моисееву, которая не выдавала имена учеников, ходивших на протестные митинги в январе этого года. Моисеева проработала в школе 15 лет, сейчас ее коллеги и родители учеников собирают подписи под открытым письмом в поддержку директора. О том, с чем на самом деле связано увольнение и как следует бороться с несправедливостью, Моисеева рассказала «Волга. МБХ медиа».

— Вы в своей школе поощряли свободу и за это пострадали, так?

— Пострадала — это громко сказано. Не надо из меня делать жертву. В связи с увольнением мне выплатили огромные деньги: компенсацию за три месяца и компенсацию за 147 дней неиспользованного отпуска. Уволили без «волчьего билета», хотя сейчас элементарно можно подставить директора школы под статью и найти нарушения, за которые нельзя отделаться выговором. Так что у меня все хорошо.

Знаете, у меня в этом году была на работе страшная боль: из школы ушли три учителя английского языка. А я рыдала — не знала, где я их найду. Сердце болело. Так что я не жертва. Мне 46 лет, образование позволяет найти другую хорошую работу, я расцениваю ситуацию как новый виток жизни. Увольнением они меня освободили.

Но свободу я чувствовала часа три-четыре. Потом вдруг стали люди писать и поддерживать… Знаете, я не идеальный человек. Я сильно далека от идеала. Быть идеальным человеком невозможно. Еще Настя Полева, а я люблю старый рок, спела: «А если кто-то знает как, сто к одному, что он дурак». Я не идеальна, и вдруг за меня столько людей встало буквально стеной. И мне важно, что люди встали не за меня, как за частное лицо Лену Моисееву — потому что Лену Моисееву не лишили свободы, не подвергли дискриминации — они встали за себя, родители встали за своих детей, и тогда я поняла, что 15 лет работала не просто так, что им школа нравится. Потом встали учителя — тогда я поняла, что учителям я, слава богу, умудрялась создавать какие-то комфортные условия для развития, для нормальной работы. Поэтому мне не обидно.

Мне сейчас искренне, по-человечески, очень жалко директора департамента образования. Правда. Я его лично не знаю. За полгода, что он возглавляет департамент, у нас не было ни одного разговора, ни одной встречи, и он вообще слабо понимает, как выглядит Лена Моисеева, что я из себя представляю как человек, как профессионал, как директор школы. Я прекрасно понимаю, что он пешка в этой игре. Другое дело, что человек должен иногда включать мозги, но это уже его проблема. Но он пешка. Не он же подписывал постановление об увольнении.

— Но не он принимал решение об увольнении?

— В этом лежит корень зла. Директор департамента настолько несамостоятелен, что не может принять решение об увольнении или сохранении директора школы. Беда именно в этом — потому что все обесценилось. У меня отец был вице-мэром и вице-губернатором потом. Слушайте, о Борисе Духане знали все: кто он, что он, как он. А сейчас я не знаю ни одной фамилии. Потом только узнаю, кто подписал: Сивохин какой-то. Спрашиваю, кто это? Мне говорят: заммэра. Я говорю, «А, здорово». А зачем их запоминать? Они же так быстро меняются. За мою бытность директором школы — а это 15 лет — сменилось пять глав администрации. Обесценилась личность, человек обесценился, обесценилось его кресло, когда от него мало что зависит. Они обесценили учителя. Учитель стал стесняться собственной профессии.

— СМИ писали, что поводом для вашего увольнения мог стать отказ предоставлять списки детей, которые участвовали в митингах.

— Меня уже мутит от этой темы. Точно не за это. Митинги зимой были, неужели люди так долго думали, чтобы меня за это уволить? Я уверена, что это не так. Но я действительно была категорически против того, чтобы проводить родительские собрания накануне митингов.

— Почему?

— Представьте, вы родитель. Четверг, вы занимаетесь своими делами. Covid везде, школы на дистанте, полудистанте, люди в стрессе. И вдруг я, классный руководитель, звоню вам и говорю: «Владимир Николаевич, у нас будет собрание. Обязательно нужно ваше присутствие». Он спрашивает «По зуму?». Я отвечаю: «Нет-нет, в школе». Он: «Так в школу же нельзя ходить?». «Нет, уже можно». Вы приходите, и вам классный руководитель говорит: «Ни в коем случае нельзя пускать детей на митинг». Словно вы идиот, и сами не понимаете, что нечего детям делать на митингах. Более того, вы можете и не знать, что где-то проходят митинги. Я, например, не знала про первый и второй митинги. Я не читаю, не смотрю новости. У меня дел за гланды, цитируя героя «Ликвидации». Как вы, родитель, в итоге начнете относиться к этому классному руководителю?

Я, естественно, против этого выступила — сказала, что не буду этого делать. Предложила по зуму провести собрание. Мне говорят: «А вдруг его запишут?». Так пусть запишут, что в этом такого? Я искренне считаю и скажу родителям, что детей не нужно втягивать в политику, политика — это всегда манипуляция. Детям там нечего делать, у них своя война — у них учеба, а это самое сложное. Выходить и кричать, кого ты поддерживаешь — всегда легче, потому что для этого не надо включать мозги. Особенно в этом возрасте, когда они не очень понимают последствий. Не понимают, что такое война, у них нет страха смерти. Это возрастная психология.

И, конечно, когда мне в кулуарах сказали, что нужно будет говорить, кто ходит на митинги, когда я прочитала, что нужно списки подавать, то сказала: «Я что, должна стучать на детей?». А потом, как я могу дать списки, если их нет? У нас хорошие отношения с детьми, но не до такой степени, чтобы ребенок пришел ко мне посоветоваться, в каких джинсах ему пойти туда, в черных или голубых. Я искренне не знаю, кто из детей ходит на митинги. Им всем сказали: «Будьте умными, включайте мозги и не давайте вами манипулировать». Мы воспитываем в людях субъектность, чтобы они не перекладывали ответственность за свои действия на кого-либо.

— Выходит, вы не знаете, что стало поводом для вашего увольнения?

— Мне сказали, будто на каком-то собрании я встала и сказала, что «ни я, ни мой коллектив не будет за вас голосовать», вышла и хлопнула дверью. Я конечно дура, но не до такой степени. И я не помню, чтобы я такое где-то говорила. Якобы именно это стало триггером. Но я правда не помню такого!

Еще были праймериз. Я по корпоративной почте сделала рассылку: «Уважаемые коллеги, тогда-то проходят праймериз, прошу вас участвовать». И все. Потом я рисовала для отчета какие-то цифры, но мне сказали, что их надо подтверждать скриншотами, я сказала: «До свидания». Нельзя с коллег собирать такую информацию, это вопрос доверия. А мне с этими людьми работать. И это тоже не политика, а менеджмент.

Словом, не знаю, почему меня уволили. Думаю, не за что-то конкретное, а по совокупности.

— Вы собираетесь судиться с теми, кто вас уволил?

— Да, у меня еще три недели, чтобы подать иск о незаконном увольнении. Шансов, честно говоря, немного, статья законная, они все сделали по закону, выплаты провели в тот же день. Но я все равно не могу не бороться после той поддержки, которую мне оказали.

— То есть судиться ради тех, кто вас поддержал?

— Да, у меня только в открытом письме 1350 подписей, мне вчера сам Асмолов (Александр Асмолов — российский психолог, публицист, академик РАО — прим. ред.) звонил. Я теперь не могу просто уйти и сказать: «Ну ладно, я пошла, а то вдруг вы мне хуже сделаете». Это подлость и трусость.

— Как вы относитесь к тому, что учителей часто заставляют работать в избирательных комиссиях, где им иногда приходится заниматься какими-то подтасовками?

— Я лет пять или восемь назад, словом, достаточно давно, сказала, что учителя у меня не будут сидеть на избирательных участках. Ни один. И уже много лет ни один учитель школы № 24 не работает на выборах. Все, что требуется по закону, мы делаем: предоставляем помещение, оргтехнику, сейфы, по хозяйственной линии. А учителя должны заниматься своей работой. Вот так я к этому отношусь.

Считаю, что это и есть политический нейтралитет: каждый занимается своим. И я в эту кухню выборную не лезу. Мне не интересно, у меня своя война — мне надо детей воспитывать. Единственный раз, когда я устроила скандал, это когда бумажку с номером избирательного участка нам приклеили на двусторонний скотч, а когда попытались отодрать, то посыпалась штукатурка. Я думала, что задушу кого-нибудь за это. Ремонт так дорого достается, мы буквально по крохам все собираем.

— Нижегородская школа № 24, который вы руководили, называется «Школа диалога». Почему?

— Я часто говорю, что нам не хватает хорошего серьезного диалога по поводу образования. У нас знаете сколько проверяющих органов? Это анекдот просто.

Мы сейчас создаем новую концепцию развития школы — очень серьезный вдумчивый документ Асмолов — это просто небожитель в образовании. Он продвигает идею персонифицированной модели обучения. Когда ребенок сам становится субъектом. Они копают прямо в суть образования, когда ты на уроке, в рамках какой-то большой темы можешь поставить себе задачу. И самая важная мотивация ученика — не кнут и пряник, а тот факт, что ребенку интересно, что он постепенно понимает ценность того, что он чему-то хорошему, важному, правильному научился. И это помогает ребенку ставить перед собой учебные цели, ставить задачи на уроки. Это сложная система и прекрасно, что мы ее внедряем. Это современнейшие мировые тенденции образования, и мы в этих проектах, потому что это архиважно, потому что мы живем сегодня, а дети завтра будут жить.

Материя ребенка — очень сложная вещь. Есть хорошая фраза, что если вы нашли какое-то простое решение в образовании, значит оно неправильное. Если ребенка бьют, терроризируют, и вы вызываете обидчика и говорите: «Я тебе устрою кузькину мать, чтобы ты сам почувствовал, как это плохо», то это поверхностное решение. Нужно поговорить с ребенком, выяснить, почему он так делает. Почему у него такая большая необходимость найти слабого и причинить ему боль. И вы точно выясните, что у него внутри комплексы, с которыми надо работать.

Нет плохих людей. Я точно знаю, что в каждом есть хорошее, вопрос только в том, какие волки внутри побеждают. И в этом хулигане нужно найти зерно, причину его поведения.

Для меня есть только два «не человека». Первый — это Гитлер. Я не хочу в нем искать ничего положительного, хотя, наверное, можно найти. И второй, но между ними я не ставлю знак равенства, это Сталин, который для меня тоже табу.

Я была вынуждена повесить его портрет в исторической рекреации школы ради исторической достоверности нас в музее есть реконструкция советской комнаты времен войны. У нас в школе есть и портрет Путина. Не в моем кабинете, а в исторической рекреации. Там же висят и портреты Немцова и Сахарова.