Борис Конаков — человек с множеством статусов — активист, журналист, художник, гомосексуал, ВИЧ-положительный. Многие впервые услышали о нем благодаря акции против пыток геев в Чечне – Борис приковал себя наручниками к мосту Кадырова в Петербурге, после чего депутат Виталий Милонов заявил, что будет мыть этот мост с шампунем (так и не помыл).
Ровно два года назад Борис Конаков совершил ВИЧ-аут: 1 декабря он публично признался в том, что инфицирован вирусом иммунодефицита, запустив в соцсетях флешмоб #я_живу_с_ВИЧ. Весной этого года Бориса серьезно избили. После операции Борис оправился, сейчас он здоров и весел – организовал выставку «О чём молчат женщины» в Бертгольд-центре. Мы поговорили с Борисом Конаковым о выставке, арт-активизме и о том, как изменилась его жизнь после ВИЧ-аута.
Женщины молчат — за них говорят образы
— В день борьбы со СПИДом закончилась выставка «О чем молчат женщины», одним из организаторов которой ты являешься. Почему ты решил принять в ней участие?
— Выставка проходит во второй раз, я участвую в её организации впервые. Я работаю специалистом по связям с общественностью Кризисного центра для женщин. В этом году мне пришла в голову идея — сделать из выставки широкомасштабное художественное высказывание. Женщины же молчат не только о насилии, они молчат вообще о многом. Я постарался организовать насыщенную программу со спектаклями, перфомансами и лекциями на каждый день. На площадке состоялся спектакль «Женщина и война», режиссера Виктории Комаровой. Свои спектакли, вписанные в наш концепт, показала «Мастерская современного театра», зрители увидели перфоманс художницы Анны Карповой, посвященный насилию. А завершающий день первого декабря мы посвятили международному дню ВИЧ и СПИД.
— Чем занимается «Кризисный центр для женщин»?
— Наш центр помогает женщинам, пострадавшим от различных форм насилия – сексуального, психологического, экономического. Женщины получают бесплатную юридическую и психологическую помощь. «О чем молчат женщины» — выставка коллажей, которые клиентки нашего центра сделали сами, по мотивам своих историй. Истории они тоже написали, анонимно. Их можно прочесть в рамках напротив стендов.
— Почему именно такую форму для иллюстрации историй вы выбрали?
— Мы даем зрителю возможность выбрать – можно только прочесть истории, либо только посмотреть коллажи, либо сделать и то, и другое. Все зависит от того, насколько травматична эта информация — мы бережем зрителя, это важно. Сами коллажи, это вырезки из газет, журналов, которые клиентки выбирают и компонуют сами. Бывший главред «Теплицы социальных технологий» Олег Гант сфотографировал коллажи, мы распечатали их в большом формате. Очень интересное высказывание получилось — с одной стороны это арт-терапия, когда образами и фразами пытаешься рассказать историю не от себя, а собрать её из того, что ты видишь, в коллаж. С другой стороны это ещё и не совсем искусство, это очень личная история. Женщины молчат — за них говорят образы.
Гомофобы и ВИЧ-фобы
— Ты сказал, что работаешь в кризисном центре, но около 10 лет ты был редактором журнала «Собака.Ru». Почему сменил род деятельности?
— Журналистика перестала соответствовать лично моим задачам, наивным целям, которые были, когда я поступал. Мне важно было получать отклик от материалов. Я очень горжусь, что работал в «Собаке» — одном из символов Петербурга. Это бренд, знак качества. После ухода я писал для них материалы, и очень ценю то, что они освещают активистскую, художественную повестку, в том числе и мои акции. Но я считаю, что в целом журналистика противоречит своим прописным принципам. Скандал с харрасментом в «Медузе» показал, в каком состоянии находится сейчас журналистика, и что это за среда. Как медийщику мне плохо, когда я всё это вижу. К тому же журналистика это квазиэффективность. Чем больше у тебя откликов и комментариев от ботов, лайков и дизлайков от ботов, тем ты эффективнее. А в Кризисном центре я вижу, что мы оказываем помощь реальным людям.
— Ты – открытый ВИЧ-положительный активист. После ВИЧ-аута чего было больше – поддержки или негатива?
— Поддержки, ведь мне очень повезло с окружением. Прежде чем заявить официально, я полгода выборочно говорил людям, и была достаточно нормальная реакция. Уже после ВИЧ-аута люди мне говорили — почему ты не сказал нам, уж нам-то можно было. Мне даже было неловко как-то. Но у людей бывает намного хуже ситуация, она часто связана с межличностными отношениями. Важно не винить себя и помнить — если родители или друзья гомофобы, ВИЧ-фобы, они стали такими не благодаря вам. Они были такими всегда, и до вас тоже. У кого-то получается наладить контакт, у кого-то не получается, к сожалению.
ВИЧ-диссиденты — тоталитарная секта
— Далеко не все в обществе относятся к тебе дружелюбно. После ВИЧ-аута на тебя ополчились вич-диссиденты!
— Это хорошо! Они взяли у меня интервью, я смог с ними пообщаться. Я на расслабоне был уже, не заподозрил ничего. Они спрашивали все подробности. Я понял, что что-то пошло не так, когда меня спросили, сколько у меня было партнеров. Я ответил — сколько было, все мои. Они меня спрашивают — вы употребляли наркотики? Я говорю — инъекционно нет. И они — ааа, значит как-то по-другому заразились! Им казалось, что раз я не против поболтать, они сейчас из меня всё вытянут, и такая бомба будет! Но знаете, вот если кого и отправлять на такие интервью, так это меня. Я спокойно общаюсь с любыми оппонентами — это один из форматов продвижения разговоров о проблеме. Мне недавно писал чувак в личку — у тебя нет ВИЧ. С чего ты взял-то, говорю? А он — ты слишком много улыбаешься!
— А правда, для ВИЧ-положительного не слишком ли ты весёлый человек?
— Ну а что ещё делать? Можно конечно и плакать. Я-то могу, я известный нытик. Понятное дело, что вся эта стигма в социуме на меня так или иначе давит – отношение к гомосексуальности и ВИЧ в обществе, оскорбления. Но я понимаю, откуда это идёт. Я на семинарах по языку вражды объясняю, что мы на нём говорим не просто так. Мы выросли в такой языковой среде. Наш язык отражает наш социум.
— ВИЧ-диссиденты это прежде всего мошенники или идейные люди?
— Основной профиль ВИЧ-диссидентов — впаривать БАДы, иммунные модуляторы, которые принимать не рекомендуется. Цены — по 50-70 тысяч за препарат. ВИЧ-диссиденты — тоталитарная секта. Они оказывают психологическое воздействие. Одни из самых уязвимых групп — беременные женщины, женщины с детьми. У них стресс от родительства, и им иногда можно и навязать эти же самые БАДы.
Встречаются и идейные, очень много религиозных людей. Мы видим протоиерея Дмитрия Смирнова, который говорит, что СПИДа нет. Религия сама по себе — продукт ментального, во многом магического мышления. У нас никто об этом не говорит, но верующие — это очень большая уязвимая группа.
— Практика молчания и анонимности связана с ростом ВИЧ эпидемии в России?
— Конечно! Благодаря этой практике тест на ВИЧ не стал таким же привычным, как флюорография. Когда я работал в благотворительной организации «Гуманитарное действие», видел, как люди боялись даже подойти к автобусу с тестированием на ВИЧ. Наверное, пугает, что о них подумают люди — наркоман или гомосексуал. Скорее всего, потому что они сами бы так подумали. Стою я как-то у одного из автобусов, подходят студенты из РАНХиГС, наши будущие управленцы. И они мне: «А Милонов сказал, что только гомосеки ВИЧ разносят!» А меня вот только от моста отцепили. Так, говорю, во-первых не гомосеки, а гомосексуалы, а во-вторых, я бы не рекомендовал вам в приличном обществе ссылаться на Милонова. У людей благодаря анонимности нет реальных источников знания о ВИЧ.
Люди не ассоциируют себя с нами
— «Группы риска» — это реальность или миф?
— Сейчас популярен лозунг: «Группа риска – вся земля». ВИЧ-инфекция это то, что касается каждого. Но есть и небольшое уточнение – где-то риск меньше, а где-то больше. Наиболее уязвимыми группами сейчас можно считать МСМ – мужчин, практикующих секс с мужчинами, травматичный анальный секс, при котором пассивный партнёр имеет больше рисков, чем активный. У женщин, вовлеченных в проституцию, тоже очень много рисков – клиенты доплачивают за секс без презерватива. Рискуют наркопотребители, и теперь не только инъекционные. Современные наркоманы повышают сексуальную активность химией. Есть такое понятие «химсекс».
— Но ведь почти никто вне группы риска не ожидает, что его это может коснуться…
— Я сам не думал, что меня это коснётся — я не под забором живу, знаете ли, не колюсь. Если бы Россия прислушалась к мировому опыту в 90-е, а не продолжала отрицать ВИЧ, сейчас не было бы такого количества людей с ВИЧ-статусом. К нам эпидемия благодаря железному занавесу пришла на 6 лет позже – в 1987 году. И была реальная возможность зафиксировать её в ключевых группах. Но советский союз распался, а люди, которые в совдепе работали, остались. Ныне несуществующая уголовная статья №121 за мужеложество отменена в 1993-м, но отношение к гомосексуалам как к преступникам осталось. Отсюда и растет миф об уязвимых группах. Люди не ассоциируют себя с нами – мы люди, а вы нет?
— На каких слонах держится ВИЧ-стигма?
— Во-первых, страх! Во-вторых, отношение к болезни как к чему-то постыдному. Это капиталистический и патриархальный дискурс — болея, ты не добьешься успеха. В-третьих, для многих ВИЧ — болезнь секса, значит, лучший способ не заразиться – не спать ни с кем. Люди уже пытались, и из этого мало что вышло. Люди все равно занимаются сексом. И ничего не добиться пропагандой духовных, семейных ценностей. Во всем винить беспорядочные половые связи… А что такое упорядоченные половые связи? У меня, например, может, и хаос, но в этом хаосе свой порядок. Ну, можно всех расписать – в понедельник этот, во вторник тот. Этот оборот просто лишен смысла! Не надо обороняться от ВИЧ – те, кто с ним, они уже с ним. Надо, наоборот, спросить, что для ВИЧ положительных лучше будет, что им нужно, и предоставить возможности. И, конечно, нужна профилактика.
Это твоя личная проблема
— Чиновница Ольга Глацких заявила — государство не просило вас рожать. А в отношении ВИЧ такой же подход – государство ничего вам не должно?
— Говорят – это твоя личная проблема, сам же ты с кем-то переспал. Моё личное дело, это когда я выбираю себе партнера. Нет, это я у вас в государстве заразился ВИЧ-инфекцией и, может быть, этого бы и не произошло, если бы вы не пропустили эпидемию в девяностые. Государство говорит – рожайте. Но обучать секс-просвещению мы не будем. Из своего секс-просвета и помню только, как до 11 класса ребята из презервативов шарики надували. Государство мне должно, потому что я ЗДЕСЬ заразился ВИЧ-инфекцией. Жил бы во Франции – Франция. Против нас государство использует нашу же риторику. Представители уязвимых групп говорят – мы такие же, как вы, как обычные люди. А им в ответ – но при этом вам нужно что-то, что нам не нужно? Раз вы такие же, как все, вас должны устраивать общие меры. Этот дискурс — ловушка. Важно понимать, что каждый человек индивидуален – с этой точки зрения рассуждать. Концепт большинства при таком подходе просто распадается – его нет. К каждому человеку нужен индивидуальный подход. Пример – за границей была конференция по наркопотреблению, которую организовали наркопотребители. Они сами выступали и говорили о том, что им требуется. А министр захотела выступить в конце. Многие запротестовали, и она села обратно. У нас такую ситуацию невозможно представить.
— Ты начал антиретровирусную терапию?
— Мне уже пора начинать. Если количество иммунных клеток у человека выше 350, типа можно ещё потусоваться без лекарств. Если ниже – тебе их прописывают. У меня всегда было выше, у меня конское здоровье просто. Но я сам хочу начать антиретровирусную терапию. Мне не откажут, по крайней мере, в Петербурге лекарства есть. В зависимости от индивидуальной схемы лечения, ВИЧ-положительный человек в России, в среднем, принимает от трех до пяти таблеток ежедневно. Это привыкание, сопряженное с побочными эффектами — прежде всего удар по печени. И это тоже одно из оснований стигмы – люди думают, а что это он там за большие яркие таблетки глотает в большом количестве.
— Много ли ты знаешь людей в России с ВИЧ-положительным статусом?
— Есть огромное сообщество, которое по большому счёту никому не известно. Раньше я знал всего двух ВИЧ-положительных в России. А тут узнал, что этих людей почти миллион. Масштабы поражают. Далеко не все в этом сообществе озвучивают свой статус. У кого-то, знаю, коллеги, у кого-то всё сообщество, здесь есть свои звёзды. Есть те, кто не готов публично говорить. Хуже всего людям, у которых даже самые близкие ничего не знают. И мы в этом отношении в своем Питере и Москве очень хорошо живём. Чем дальше от МКАДа и КАДа, тем хуже. Вы поймите, я не говорю же, что весь этот миллион должен озвучить свой статус у себя на фейсбуке! Я о тех скорее, кто говорит – не надо свои проблемы выпячивать. Может быть, вам и не надо, а вот ему, мне, ей – надо. Так дайте нам выразить свои чувства, не лишайте возможности.
После каминг-аута тебя нечем задеть
— В мае на тебя напали, как это случилось?
— В тот день фейсконтроль меня не пустил в клуб «Голубая устрица». Я не стал спорить и пошел домой через Банковский мост. Там стояла группа людей – три молодых человека, одна девушка. Когда я проходил мимо, они схватили меня за руку. Я ее вырвал и пошел дальше, мне вслед прокричали всем известное гомофобное слово. После чего один догнал и ударил меня. Подбежал его друг, сначала пытался не дать ему избивать, а в итоге принял активное участие. Я плохо помню дальнейшее. Какие-то мужчины вызвали скорую помощь. Я очнулся в крови в Александровской больнице и ничего не помнил. Мне сказали, что у меня сломано лицо, повреждения средней тяжести. И медперсонал мне бесконечно говорил: «Радуйтесь, что мы лечим вас здесь с ЭТИМ диагнозом!». У меня не было сил отвечать, спорить. Или: «Вы знаете, я сейчас буду надевать двойные перчатки». Ну чувак, да ты и должен надевать двойные перчатки, в Америке ко всем пациентам такое отношение, как к ВИЧ-положительным.
— Полиция нашла хулиганов?
— Ищет. У моих юристов есть видеозапись с камер на барах. На ней видно, как меня бьют. Но совсем не разглядеть лиц, к сожалению. А я пока решил поучаствовать в «Битве экстрасенсов» — отправил заявку. Пусть найдут тех, кто это сделал. В художественном смысле это новый тип перформатичного акта. Проработка случившегося, место нападения на меня, которое увидит вся страна. Давайте посидим, поговорим про нападение на гомосексуала, ВИЧ-положительного активиста.
— Если попадёшь на ТВ — не боишься агрессии, нападок?
— Я о себе все открыто рассказываю. Что обо мне можно ещё раскопать? Когда ты делаешь максимум из возможных каминг-аутов, тебя нечем абсолютно задеть. Самым травматичным опытом, наверное, был для меня ЛГБТ-прайд, который разгромили националисты. В тебя камнем батюшка бросает, а ты верующий. И никого не задержали из них, а нас стали задерживать: «Проходите в автобус». Мы думали тогда ещё, что нас везут в безопасное место, а нас повезли в отделение полиции. Мы сели в автобус, и тут же кто-то стекло разбил, рядом с моей головой пролетел камень. После этого три года я не выходил на уличные акции. И только в мае 2016 года снова начал.
— Как реагируют на твои акции окружающие?
— На самих акциях, на улицах, в основном хорошее отношение. Но есть и отношение общества в комментариях в сети после каждой акции. Что там со мной только не делают, грозятся сжечь! Показательной была реакция Виталия Милонова на акцию с мостом Кадырова. Я её до конца так и не понимаю. Он очень был зациклен на этом, сделал на мосту фото с детьми, говорил, что сейчас они всей семьей мост начнут мыть шампунем. Я даже записал к его детям видеообращение. А он потом в интервью Ксении Собчак много говорил обо мне.
Уже в этом году активист «Яблока» в маске Милонова на 1 апреля помыл мост шампунем, в годовщину моей акции. Всё это смешно! Только вот пытки геев в Чечне – несмешной повод. Карнавал и смерть в России идут рука об руку.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.