Брянская детская больница №1 единственная в области принимает детей с коронавирусом. До недавнего времени там работал эпидемиолог с тридцатилетним стажем Михаил Кривецкий. Правда, с некоторых пор, работал неофициально и бесплатно.
Дело в том, что Михаил — это трансгендерная женщина Мишель. Мы уже писали, как сначала районный суд осудил ее на три года лишения свободы за «детскую порнографию» — рисунки в эротическом жанре японской анимации «хентай», а потом областной — отменил приговор и направил дело на новое рассмотрение. Но сейчас заседания отложены из-за пандемии.
Именно из-за того, что нет решения суда, Мишель не может официально вернуться работать в больницу. Для этого нужно разрешение комиссии по делам несовершеннолетних при губернаторе, а ее секретарь Алла Любомудрова заявила, что комиссия не соберется, пока решение не примет суд.
Мы поговорили с Мишель и ее подругой, трансгендерной женщиной Ладой Преображенской, о проблемах с трудоустройством и работе ГБУЗ «Брянская детская больница №1» в условиях пандемии коронавируса.
«Это моя любимая больница»
— Сколько уже лет вы работаете именно в этой больнице?
Мишель: В этой больнице пять лет – с 2015 года, а до этого я работала в областном Санэпиднадзоре. Меня знали и с удовольствием взяли. И более комфортного места работы у меня до этого не было. Они меня и приняли хорошо, и как профессионала, и как человека. То есть могу сказать, не преувеличивая, без пафоса, что это моя любимая больница.
Лада: И они же заступились за Мишель, они подписи собирали в ее защиту, которые были приобщены к уголовному делу.
Мишель: То есть это не только место работы. Это как родной дом.
— Расскажите еще про работу эпидемиолога. Чем вы занимаетесь? Какие у вас обязанности?
Мишель: Сама больница в принципе называется «инфекционная детская», но она многопрофильная, там еще есть несколько отделений. Стационар инфекционного профиля только у нас в больнице. И кроме стационара еще детская поликлиника на пол-Брянска. То есть амбулаторные проблемы тоже касаются меня как эпидемиолога. Если так официально сказать, то обеспечение эпидемиологической безопасности в стационаре. То есть я должна быть практически везде.
— То есть вы с больными сами не контактируете, а координируете работу?
Мишель: Да, и врачей, и всего медперсонала. Здесь не только и не столько контроль, а организация методической помощи. Объяснять, рассказывать, втолковывать. Все вплоть до самых мельчайших деталей. Это не просто так продекларировать какое-то требование, это и так понятно, но объяснить, как это сделать. А потом уже проверять.
Лада: Да и текучки очень много у Мишель, она постоянно мне рассказывает. Вплоть даже до организации вывоза мусора.
— Получается, после отмены приговора вас восстановили на работе?
Лада: Да не восстанавливали ее, в том-то и дело.
Мишель: Не восстанавливали. В феврале я вернулась в свою любимую больницу. В моем приговоре, который сейчас уже отменен, написано, что какое-то дополнительное наказание в виде ограничения или запрета заниматься какой-либо профессиональной деятельностью, занимать отдельные должности, не применяется. Сам этот обвинительный приговор был отменен апелляционным судом. Ну я и пришла, думая, что я никак не подставлю этим свою больницу. Руководство, естественно, сразу меня приняло.
Но всплыло, что для того, чтобы работать в медицинском учреждении детского профиля, необходимо дополнительное разрешение со стороны комиссии по делам несовершеннолетних, которая существует при администрации области. Как я понимаю, в эту комиссию входят представители разных ведомств, больше 20 человек. Потребовалось собрать целый пакет документов: диплом, сертификат, категория, квалификация, само заявление, справка об отсутствии судимостей. Пока этот пакет документов собирался, случился COVID.
Естественно, наша больница, как единственная больница инфекционного профиля в области, начала принимать пациентов с COVID. У нас был перепрофилирован целый корпус под эту инфекцию. Я не могла уже уйти оттуда, бросить свою больницу в такой ситуации. По сути, это было волонтерство: официально меня не могли оформить, и уйти просто я не в праве была.
Лада: То есть Мишель приходила на работу, у нее свой кабинет, все как обычно, кроме того, что нет приказа. Ее воспринимают так, как положено, она указания дает, она все делает. Никто даже не знал, что она бесплатно работает. Думали: «Пришел наш эпидемиолог, вернулся».
«За нее главврач поручалась»
Мишель: А тут еще дело осложнилось тем, что намеченные на апрель три судебных заседания были перенесены на неопределенное время. В итоге я решила форсировать события и с собранным пакетом документов пошла в администрацию области искать эту комиссию. Дня три пришлось ходить. Через горячую линию я нашла помощника губернатора, он меня состыковал с секретарем этой комиссии. На третий день мне удалось с ней встретиться. Разговор длинный был, минут 30, но начался он с того, что она в принципе отказалась принимать у меня заявление. «Судебное решение еще не принято. Судебные заседания ушли куда-то за горизонт. Наша комиссия в таких ситуациях не рассматривает заявления и не принимает. Оснований для рассмотрения таких заявлений у нас нет, мы рассматриваем только уже погашенные судимости». Сказала: «Я у вас ничего не приму, но, если хотите, можете отправить заявление и пакет документов заказным письмом». Мол, тогда они будут вынуждены зарегистрировать его в канцелярии, и письменно на него ответить.
Я, конечно, послала им почтой, почта напротив. Мне нужен письменный ответ, что они не могут рассмотреть заявление, иначе я просто своим ушам не поверю.
На следующий день пришлось прийти к главному врачу, сказать: «Вот так вот, Елена Александровна, разрешения мне комиссия не выдает, и не даст. Поэтому я вынуждена искать работу там, где эта справка не требуется». Она поняла, естественно.
Лада: На самом деле, конечно, могли принять ее в такой ситуации. Война идет. Эпидемиологическая ситуация вообще ужас. Не до сантиментов ведь с бюрократией. Со всей области везут только туда, и там единственный эпидемиолог — наша Мишель, гордость нашего сообщества! Губернатор захочет, чтоб приняли — примут! Тем более за нее главврач поручалась, ходатайство губернатору написала.
Мишель: Я почему про поликлинику-то говорю, ведь COVID — это далеко не только стационар и скорая помощь. Поликлиники задыхаются с тем COVID, который на адресах, не госпитализированный. Это масса, десятки контактных, которых надо наблюдать, обследовать, причем сейчас даже пациенты с положительным анализом на COVID лечатся на дому.
Лада: Вычисление контактов — это тоже работа эпидемиолога, оказывается. То есть еще работа следователя, грубо говоря.
— То есть вы еще выявляете, кто контактировал с больными коронавирусом?
Мишель: Да, конечно. Бывают ситуации, когда родителей госпитализируют с положительным тестом на COVID, а дети остаются дома одни. Мы их обследуем, их изолируем у себя, наблюдаем.
Была история с религиозной общиной, каким-то ответвлением от баптистов. Их руководитель приехал из Испании, собрал человек 300, они там все друг друга перезаражали. Потом эти 300 человек разнесли заразу по всему городу. Поэтому в Брянске такая высокая заболеваемость, относительно соседних областей. Десятое место в России по количеству больных COVID.
Лада: И вот Мишель сидела, вылавливала, вычисляла. Девочка одна в реанимации была из семьи баптистов.
Мишель: Да, 80% всего COVID в области связано с этой группой.
«Ситуация изменилась, а денег не прибавилось»
— Как оснащена больница? И много ли детей переносят коронавирус в тяжелой форме?
Мишель: Дети болеют намного легче, чем взрослые. Вот девочка одна была у нас в реанимации, у нее была анемия сопутствующая. Она, в принципе, пешком ходила до реанимации, ее не надо было носить на носилках. Это была не столько реанимация, сколько интенсивная терапия. Два дня она полежала в реанимации, окрепла, и вернулась в обычное отделение.
К слову о работе эпидемиолога. Реанимация — это другое отделение, в другом корпусе. Чтобы перепрофилировать его на прием пациентов с инфекцией, надо было там переделать все, и все это людям объяснить, реорганизовать всю работу реанимационного отделения. Вот в этом работа и заключается.
То есть я нужна там, потому что в каждом телодвижении возникают вопросы, на которые кто-то должен ответить. А кто? Я, конечно. А проблемы, которые сейчас у нас стоят, скорее накопленные. Вот этот инфекционный корпус, где сейчас принимают пациентов с COVID — это общежитие, построенное в 60-х годах. И почему-то никому в голову даже не пришло из руководства, что в области должен быть хотя бы один нормальный инфекционный стационар. Они же специфичны. Там должна соблюдаться изоляция: пропуска, шлюзы, чистая зона, грязная зона.
Вот по оснащению. А оснащение какое? Наша больница — бюджетное учреждение здравоохранения, оно существует только на те деньги, которые получает по ОМС (обязательное медицинское страхование. — «МБХ медиа») за счет лечения больных. Все средства защиты, которые больница покупала, — за счет тех средств, которые она получала за лечение других больных.
Лада: То есть ситуация изменилась, а финансирования ни копейки не прибавилось.
Мишель: Вот только скорые помощи нашей больницы имеют эти комбинезоны, которые по телевизору показывают, для работы. Ну где эти МЧС, медицина катастроф? Их как будто не существует в стране.
— Многие медики говорят, что не хватает масок, перчаток. У вас есть все защитные средства, или тоже с этим проблемы?
Мишель: Их не хватает, приходится постоянно покупать. Их не только у нас не хватает. В США та же самая проблема со средствами защиты. Только там проблему воспринимают как проблему, которую нужно решить, а у нас это воспринимают как правонарушение, за которое нужно наказывать.
Лада: То есть денег не дали, а где хотите, там и возьмите. А если нет, то вас еще и посадят.
Мишель: Да. И, если вот как вчера президент сказал: «Если что-то не так, значит что-то недопроверили». Проверка – единственный метод управления государством.
Лада: Мне Мишель каждый вечер рассказывают, как там эти прокурорские следаки «помогают» работать.
Мишель: Это выбивает из колеи психологически, когда сопят в затылок. Эти правоохранительные органы буквально на каждом шагу.
Лада: Особенно для Мишель это «приятно» чувствовать, конечно.
— То есть все средства защиты вы покупаете за свои деньги?
Мишель: Да. На те деньги, которыми располагает сама больница.
Лада: Деньги, которые поступают из обязательного этого страхования, они поступали бы и раньше. Был бы COVID, не был бы COVID, они все равно поступают.
— А сотрудников тестируют на коронавирус?
Мишель: Сотрудников тестируют. В нашей больнице еще положительных результатов не было ни у кого.
Сами тест-системы существуют. У нас сейчас задействованы для обследования на COVID в Брянске три лаборатории. Но периодически возникают проблемы с пробирками – куда эти анализы брать. Это должна быть специальная пробирка. Это дополнительные сложности: сколько нам дали сегодня пробирок, столько мы и сможем обследовать сегодня.
— Тесты же могут давать ложноотрицательный результат. Насколько я знаю, врачам советуют делать компьютерную томографию (КТ) пациентам с подозрением на коронавирус. У вас в больнице это тоже практикуется, или вы только с помощью тестов проверяете?
— Нет, не только по тестам. Сначала тесты, которые нужно сделать как минимум три раза. Но не совсем правильно говорить «ложноотрицательные». Если возбудитель не выявлен — это не значит, что его там нет. В ответах так и пишут: «Не обнаружен». Любая тест-система имеет свой диапазон погрешностей, это во-первых. А во-вторых, кроме самой тест-системы есть забор материала, транспортировка этого материала.
В больнице у нас КТ не делают. У нас три медицинских учреждения в городе, у которых есть эти аппараты. К нам либо поступают пациенты уже с результатами КТ, сделанными ранее, либо мы направляем в другую больницу.
— А с пневмонией тоже возят на КТ, или их только после положительных тестов?
Мишель: Нет, при внебольничной пневмонии, не связанной с COVID, не обязательно КТ делать, достаточно рентгенограммы. Рентген у нас есть свой.
— А на рентгене последствия коронавируса не видны?
Мишель: На рентгене это тоже иногда видно, но КТ дает более характерную и четкую картину. На рентгене все не наблюдается, поэтому КТ. Причем на самом начальном этапе ведения больных.
Грамота на прощание
— Когда вы вернулись в больницу после отмены приговора, как отнеслись к вам коллеги? Знают ли они про переход, про уголовное дело?
Мишель: Они абсолютно все знают. И о двух месяцах в СИЗО, и про переход. Даже главному врачу на последнем судебном заседании судья задала такой вопрос: «А вы читали про него, что там писали в прессе?». «Я читала, что писали в прессе, и о том, что он пол меняет, тоже читала», — так вот сказала. В работе это не звучит вообще никак. Мы просто коллеги, не более того. Встретили с восторгом, без преувеличения, без пафоса. Со слезами встретили и со слезами проводили.
Лада: А сейчас ей грамоту на прощание дали.
— Ну просто относились к вам, Мишель, как к хорошему профессионалу.
Мишель: Конечно, и не более.
— Ну и ни с какой трансфобией вы не сталкивались?
Мишель: Абсолютно никакой! Никак. Даже близко нет. Даже и тени.
— Сейчас вы ищете новую работу?
Мишель: Больше ничего и не остается делать. Можно было бы, конечно, ограничить себя какие-то время, но перспектива вообще заоблачная для таких гор. Не хочу саму больницу подставлять этим.
Лада: На самом деле — вот честно — если ее позовут, и по-настоящему будут эти надбавки, о которых говорил Путин, если по-человечески отнесутся, Мишель с радостью вернется. Она не скрывает, что хочет вернуться. Если позовут на копейки — всем по 80 тысяч рублей добавят, а Мишель 25-30 — это уже будет как оскорбление.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.