Когда в годы сталинских репрессий петербуржцев увозили из квартир на черных воронках в «Большой Дом», это означало, что близкие их больше не увидят. Людей ждали лагерь, ссылка, расстрел. Репрессировали не только политических оппонентов, но и учителей, врачей, инженеров, рабочих, домохозяек, даже детей. В 1991 году в России был принят закон о реабилитации, а спустя 25 лет в Петербурге возник проект «Последний адрес».
Табличка 11 на 19 см
Прогуливаясь по улицам Петербурга, можно увидеть на домах маленькие металлические таблички 11 на 19 см, чуть заметно поблескивающие на фасаде. Арестован, расстрелян, реабилитирован – на них краткий пересказ человеческой судьбы. Эти таблички устанавливает проект «Последний адрес» по принципу: одно имя, одна жизнь, один знак. Основной источник имен – база данных историко-просветительского правозащитного общества «Мемориал». Координатор проекта в Петербурге Женя Кулакова уже три года занимается «Последним адресом» и открывает нынешним жителям петербургских квартир истории темного и страшного прошлого.
Проект зародился в Москве, где люди сами начали отправлять заявки на установку мемориальных знаков. «Петербуржцы звонили в «Мемориал» и спрашивали, когда уже у нас этот проект «заживет», потому что тоже хотели повесить табличку. Большой запрос от людей меня сильно воодушевил», — признается Женя.
Чтобы подать заявку на сайте проекта «Последний адрес», требуется минимальная информация – имя, род деятельности, даты репрессий и реабилитации. Ее можно найти в опубликованных базах данных «Мемориала», которые вобрали в себя различные региональные книги памяти.
Табличку размером с человеческую ладонь изготавливают в Москве, в специальной мастерской, откуда волонтеры и кураторы проекта доставляют ее в пункт назначения. В Петербурге сейчас установлено 322 табличек, в Москве – 465, всего в разных городах и странах около 940 табличек. По России в проекте участвует больше сорока населенных пунктов. Украина, Чехия, Молдова и Грузия – эти страны тоже размещают на своих улицах имена репрессированных.
Не репрессии, а государственный террор
Расхожее слово «репрессии» Женя Кулакова старается не употреблять – в том числе потому, что оно использовалось самим сталинским аппаратом. По ее словам, даже в анкетах, которые в тридцатые годы заполняли арестанты, фигурирует вопрос: «Подвергались ли Вы репрессиям?».
«Слово это очень не конкретное – как ураган или стихийное бедствие. Кто ответственен за случившееся? То, что за истреблением людей стоит государство, в слове никак не отражается. Я говорю «государственный террор», потому что считаю, что именно это словосочетание раскрывает суть происходившего в 30-е годы», — говорит Женя.
Прежде чем прикрутить на четыре шурупа стальной знак памяти, волонтеры «Последнего адреса» получают согласие от всех жильцов дома. Люди в основном соглашаются или же относятся равнодушно. А бывает, что и боятся оставлять свои подписи. «Я думаю, это наследие тоталитарного прошлого. Страшно оставлять какой-то след, еще и инициатива такая — сейчас уже почти оппозиционная. И это несмотря на то, что у «Последнего адреса» есть официальная резолюция от председателя Совета по правам человека Федотова. Многие все равно боятся с нами сотрудничать. Есть и те, кто активно против, прежде всего по политическим убеждениям. Они прямо так и говорят – незачем это вспоминать! Как-то женщина сказала: “У меня самой тетя умерла в лагере — но ведь это не значит, что надо всех помнить!”», — рассказывает Кулакова.
Некоторые горожане усиленно берегут фасады своих домов. На Кирочной улице стоит отремонтированный зеленый дом 34 в прекрасном состоянии. По коллективному решению жильцы ничего не крепят на фасад — даже знак памяти 11 на 19 см.
В табличке же нуждается практически каждый дом Петербурга. Массовые «чистки» унесли тысячи жизней. В ходе операций «по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» любой человек мог быть признан «антисоветским элементом» и получить расстрел или лагерный срок. Руководство страны требовало выполнения плана по операциям, назначая городам России «лимиты».
«По Ленинграду в категории “расстрел” был первоначальный лимит – 4000 человек. В ходе операции местные НКВД отчитывались в Москву – выполнили, давайте нам еще, мы готовы перевыполнять. В итоге план по расстрелам подняли до 15 тысяч человек. Это последний спущенный лимит. При таком подходе понятно, что государству не нужно было никаких реальных причин, чтобы отправить того или иного человека на смерть», — поясняет Женя.
Дом Специалистов
Дом на Лесном проспекте поблескивает на солнце холодным металлом – его стены сплошь покрывают памятные знаки. Этот «Дом специалистов» большевики построили для молодой советской элиты — квартиры давали инженерам, ученым, техническим специалистам. Всего в тридцатые отсюда увезли 40 человек. Сейчас на доме висит 11 табличек, люди оставляют заявки на установку новых. «Есть мифы о том, что пострадала партийная верхушка, высокие чины, белые офицеры. Безусловно, они тоже. Но репрессировали не только руководителей, но и рабочих, домохозяек, учителей. Конечно, были зоны риска. Если ты другой национальности – прямой путь в списки «национальной операции». Ваши родственники в Польше? Даже если вы с ними не переписываетесь — все, привет, польский шпион. В тридцатые не обязательно было быть ярым противником режима. Это хорошо видно по табличкам нашего проекта», — рассказывает Кулакова.
Все данные о петербуржцах, подвергшихся террору, хранятся в архивах «Большого Дома», в нынешнем здании ФСБ. Если прошло 75 лет с момента создания документа, и человек реабилитирован, то с делом сможет ознакомиться любой желающий. Читать придется под надзором сотрудницы архива ФСБ. Фотографировать дело нельзя, но позволяется заказать копии. Сотрудники сами выбирают, что будут переснимать. Некоторые страницы дел запечатаны в непрозрачный конверт, и узнать, что в нем, невозможно.
Начав работать над проектом, Женя нашла данные и о своих репрессированных родственниках – они были арестованы по «указу о трех колосках», за хищение социалистической собственности. «Перегибы» при исполнении этого указа были отмечены самим Сталиным и выжившие в период его активного применения заключенные были отпущены на свободу. Тем не менее, репрессированные по этому указу не попадают под закон о реабилитации, поэтому Женя не может посмотреть их дела и узнать, в чем состояла суть обвинения. Она собирается подавать иск в суд с требованием рассекретить дела своих родных.
«На костылях три года лагерей»
Художница, иллюстратор детских книг Вера Ермолаева жила в Петербурге в тридцатые годы прошлого века. Она была ученицей и сподвижницей Марка Шагала. В 1920 году Шагал пригласил Ермолаеву в Витебск, где она познакомилась с Малевичем. Это событие навсегда определило ее судьбу. Ермолаева занялась изучением нового художественного направления и была одной из создательниц петербургского объединения «Живописно-пластического реализма». В конце 1934 года на кружок написали донос. 29 марта 1935 она была осуждена как «социально опасный элемент» и отправлена отбывать наказание в лагерь в Казахстане. У Веры Михайловны была инвалидность – в детстве она упала с лошади, ноги остались частично парализованы. Всю жизнь она передвигалась на костылях и выше первого этажа никогда не селилась – было тяжело подниматься по лестнице.
«С парализованными ногами, на костылях, она выдержала три года лагерей. Художницу объявили врагом народа и расстреляли в 1937 году, ей было 43. Эта история наполнена особенной жестокостью к человеку творческому, талантливому, который еще много чудесного мог бы подарить миру», — считает Женя.
В начале января 2018 года активисты «Последнего адреса» устанавливали табличку памяти Виктору Хорочинскому. Он жил на улице Чайковского, 24, совсем недалеко от «Большого Дома». Впервые Витю арестовали, когда ему было 15 лет. Школьник написал рукописную листовку о высылке Льва Троцкого и уходе многих партийных лидеров в оппозицию Сталину. В листовке он требовал смело вскрывать все ошибки партии. Заканчивалась она лозунгом «Да здравствует диктатура трудящихся!».
Тогда его арестовали и отправили на Соловки. Отсидев три года, Виктор был освобожден, вернулся в Ленинград и поступил в Металлургический институт. Отец Виктора Федор Исаевич Цедербаум был видным меньшевиком. Выйдя на свободу, Виктор встречался с родными отца, и это было расценено органами как установление связи с подпольем. Вскоре он был вновь арестован и приговорен к пяти годам заключения в Соловецком лагере. Там он боролся за права заключенных, держал голодовки. Для ужесточения условий его отправили в Верхнеуральский политизолятор. А 2 октября 1937 года тройка НКВД по Челябинской области приговорила его к расстрелу. «Вся его подростковая и взрослая жизнь прошла в тюрьмах и лагерях. Он был настоящим борцом. Сохранились стихи Виктора, очень пронзительные. Он писал их в тюрьме. Каким-то образом они вышли на волю и дошли до нас», — рассказывает Женя.
Сталинские репрессии и дело «Сети»
Судьба Виктора Хорочинского особенно потрясла Евгению еще и потому, что пока шла установка таблички в память о погибшем, в здании «Большого дома» вносили в протокол признательные показания антифашистов по делу «Сети», данные ими под пытками.
«Когда люди говорят о том, что грядет новый 37-й, я осторожно к этому отношусь. Сейчас нет таких массовых операций, как тогда. Но с появлением дела «Сети» я все чаще провожу параллели. Преследование антифашистов – это государственный террор. Как в советское время, так и сейчас, все чаще случайные люди попадают в тюрьмы, становятся жертвами произвола. Пытки используются не только в случаях громких политических дел, а даже во время задержаний, в отделах полиции. Не все пострадавшие могут громко об этом заявить – из-за своего статуса или потому, что не знают, как это сделать. Чтобы пострадать или даже погибнуть от этой системы, не нужно быть политическим активистом», — считает Женя.
Среди фигурантов по делу «Сети» есть и ее знакомый – Юлий Бояршинов. Она переписывается с ребятами, ходит на суды, вместе с другими неравнодушными людьми возит им в СИЗО передачки и свежую прессу. По ее инициативе начался выпуск открыток со словами поддержки в адрес антифашистов. Женя признается – все чаще она приходит в «Большой Дом» с тяжелым чувством, что ничего не изменилось, режим лишь мутировал и тащит на дно новые человеческие судьбы.
«Все, о чем я ежедневно читаю в делах, подбирается ко мне ближе. Ведь ФСБ – то же самое КГБ. За спиной сотрудника приемной «Большого Дома» висит огромный портрет Дзержинского, написанный маслом, полтора метра на метр. Пару лет назад, когда продлевали сроки засекречивания документов, ФСБшники озвучили довод – «мы должны сохранить в тайне методы ведения следствия». То есть, они признают, что сегодняшние методы от сталинских не отличаются. В самом начале дела «Сети» ФСБ рапортовала о том, что арестами предотвратила теракты, которые антифашисты готовили к президентским выборам и Чемпионату мира по футболу. У нашей службы безопасности не хватило фантазии придумать что-то отличное от обвинений в терроризме 60-тилетней давности. Но когда следствие закончилось, стало известно, что эти громкие заявления силовиков даже не вошли в текст обвинения», — рассказывает Женя.
Левашовская пустошь
Вот уже десять лет петербургское историко-просветительское общество «Мемориал» развивает еще один важный проект – «Левашовская пустошь». На этом месте на выезде из города находился бывший специальный расстрельный полигон НКВД. Считается, что здесь захоронено около 45 тысяч жертв сталинского террора 1937—1953 годов. Кладбище оставалось секретным объектом КГБ до 1989 года. Сейчас это место памяти, здесь установлено почти 1500 самодельных памятных знаков. Женя водит экскурсии по пустоши, рассказывает о судьбе погребенных здесь жителей. По официальной версии ФСБ, Левашовская пустошь – единственное место захоронений. Скорее всего, таких братских могил было больше, просто остальные кладбища до сих пор остаются засекреченными.
Точного списка имен или захоронений, к сожалению, нет. «Единственный имеющийся в нашем распоряжении документ – рисунок на миллиметровке. Его в 65 году нарисовали кагэбэшники, опрашивая шоферов, которые с 37 по 53 год возили туда трупы. Вся информация очень примерная, но это главный документ. Более того, нам ФСБ никогда не дает его архивный номер, не дает его посмотреть, поскольку он ветхий слишком. Откуда этот листочек и к чему он был подшит, мы тоже не знаем», — объясняет Женя.
В прошлом году стало известно, что существует межведомственный приказ 2014 года, по которому должны уничтожаться учетные карточки заключенных лагерей. Эти карточки — единственный источник многих важных сведений об осужденных. Их уничтожение лишит общество сведений, позволяющих оправдать несправедливо осужденных людей и добиться их реабилитации. «Последний адрес» пытается увековечить память, которую наша власть намерена стереть. В знак уважения 15 июня 2018 года в Берлине проекту вручили премию имени политзаключенного ГДР Карла Вильгельма Фрике.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.