Могут ли объективные и, казалось бы, не слишком информативные сезонные обстоятельства, — а в данном случае тесное календарное соседство двух месяцев, октября и ноября, — выступить в роли так называемого «информационного повода»?
Думаю, что да — почему бы и нет…
В нашей стране с ее самобытнейшей историей и причудливой, основательно запутанной хронологией сами названия этих двух месяцев в общественном и индивидуальном сознании всегда как-то предательски мерцали, произвольно превращаясь друг в друга. Так «ноябрь» — наподобие старой японской открытки с изображением девушек, игриво подмигивающих при определенном ракурсе расположения открытки, — в определенных ракурсах становился «октябрем». И наоборот.
Сколько я себя помню, столько же и помню, что слово «октябрь» имело как минимум два значения — название одного из 12 месяцев и наименование некоторого весьма памятного исторического события. В этом, втором случае слово писалось с прописной буквы и употреблялось чаще всего вместе с прилагательным «великий», служившим в данном случае чем-то вроде определенного артикля.
То есть бывает просто «октябрь», а бывает «Великий Октябрь», годовщины которого отмечаются вовсе не в октябре, а в ноябре, 7-го числа. То обстоятельство, что «Великим» был «октябрь», а праздник был «ноябрьским», казалось настолько привычным советскому человеку, что вызывало какие-то дополнительные вопросы только у самых любопытных. А историческое любопытство не очень-то поощрялось начальством, поэтому на вопрос «почему» самым универсальным и если не все, то почти все объясняющим ответом был ответ «потому».
Этот решительный ответ располагался в одном ряду с двумя не менее универсальными ответами на все возможные вопросы. Этими ответами, совсем непонятными иностранцам, были и, кстати, являются до сих пор такие бесспорные формулы, как «Положено!» и, соответственно, «Не положено!».
В разболтанной московской скороговорке эта октябрьско-ноябрьская дата произносилась как «ноябские праздники» — с некоторым — иногда вполне осознанным, а иногда и бессознательным — оттенком вроде бы не явной, хотя и вполне очевидной обсценности. «Созвонимся после ноябских!» — торопливо говорили друг другу.
В моем тогдашнем кругу ко всем этим «ноябским» торжествам относились понятно как. Но собраться вместе и выпить-закусить все равно хотелось — ведь выходные же! А выпивать без повода считалось не очень правильным и не вполне легитимным. Поэтому был найден неплохой, как всем нам показалось, «инфоповод». Кто-то из нас, — воможно, что и я, — вычитал однажды откуда-то, что «7 ноября 1902 года в Туле открылся первый в России вытрезвитель». Ну? Чем не праздник!
Ноябрь традиционно и вполне, в общем-то, заслуженно считается одним из наиболее депрессивных периодов года.
В календаре есть для него «симметричный» месяц, месяц-побратим. Это март.
А ведь именно с нынешнего марта началось то самое, на неумолкаемом фоне чего мы живем и теперь.
Грядущие историки Великой Пандемии будут, конечно, спорить о том, правильно ли, корректно ли с научной точки зрения разделять эту эпоху на отдельные периоды. Спорят, впрочем, уже и теперь о том, вторую ли волну эпидемии переживаем мы в наши дни, или это все та же самая, первая, она же и пока единственная волна.
Это почему-то кому-то кажется важным.
Это и правда важно. Важно хотя бы потому, что какой-нибудь остроумец назовет нынешнее наступление постылых вирусов и связанных с этим ответных административно-медицинских мероприятий «Второй мировой волной». А также это важно для того, чтобы мы вспомнили мандельштамовскую строчку «Бежит волна — волне волной хребет ломая». Вот я, например, постоянно ее вспоминаю и твержу про себя как нечто-то вроде магического заклинания. Уверен, что помогает.
А вообще-то, конечно, важны и существенны, — по крайней мере здесь и сейчас, — не столько проблемы периодизации этой нашей общей напасти, сколько то, что она, эта напасть, реально отравляет, а иногда и убивает разных людей, в том числе и тех, кто рядом. И снаряды, увы, падают все ближе и ближе.
Нынешняя осень, — как и нынешняя весна, а также и лето, — конечно, особенная, конечно, она выделяется из прочих по своему тяжкому драматизму. Но справедливости ради заметим, что история, в особенности отечественная, и вообще-то не особо скупилась на различного калибра и масштаба пакости, пришедшиеся именно на эту унылую пору.
Не будет лишним для примера еще раз упомянуть о том самом «октябрьском» событии, ставшим «ноябским праздником», о событии, куда более внушительном по своим разрушительным масштабам и последствиям, чем какая-то там пандемия, накрывшая нас с головой то ли двумя волнами, то ли всего лишь одной, хотя и вполне чувствительной.
А вообще-то с ноябрем все более или менее понятно даже и без пандемий, даже и без революций.
Что такое ноябрь? Уже не осень, но еще не вполне зима, хотя и холодно. Уже темно, но хуже всего то, что скоро будет еще темнее. Ноябрь — это генеральная репетиция надвигающейся вечной зимы, зимы без конца и без края, не обещающей нам ни весны, ни лета.
Когда-то, уже очень давно, в один из ноябрьских дней я написал, что «в такие дни мы часто забываем не только чистить ботинки, но даже и завязывать шнурки».
Этими «развязанными шнурками» мне бы и закончить это меланхолическое сочинение. Но нет, это будет неправильно.
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября
Так заканчивается одно из самых любимых моих Пушкинских стихотворений. Но я при этом думаю: а отчего ж только до ноября? А дальше? А в ноябре, — сколь бы мрачен и депрессивен он ни был, — уже и влюбиться, что ли, нельзя?
Не думаю, что это так. Думаю, что можно и нужно. И в ноябре — даже особенно.
По-моему, чем мрачнее, темнее и холоднее вокруг, тем больше причин для влюбленностей, причем в самом широком смысле этого слова.
Говорю я это, как легко заметить, вне сколько-нибудь заметной логической связи со всем вышесказанным, а просто лишь потому, что я в этом вполне уверен.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.