Вот уже почти 20 лет я пишу о судах, тюрьмах, судьях, прокурорах и адвокатах. О жертвах правосудия, пытках, арестах и обысках. Когда я начинала об этом писать, почти никто этими темами не интересовался, все писали что хотели, была свобода слова и «журналистика без берегов»: но перестройка закончилась, Борис Ельцин передал власть Владимиру Путину, журналистская вольница подошла к концу. А в октябре 2003 года посадили Платона Лебедева и Михаила Ходорковского и про судебные заседания стали писать все журналисты, которые раньше в судах никогда не были. Суды, права человека и прочая «жизнь других» стали модной темой. И судебная журналистика, судебные репортеры выделились в особую касту среди журналистской братии. Появились среди журналистов те, кто регулярно писал о пытках, о тюрьме, а интервью сидельцев и постсидельцев стали востребованным «продуктом».
Параллельно с судебной журналистикой стала развиваться и так называемая социальная журналистика — посвященная исключительно человеческим историям. Сюжеты для такой журналистики часто можно найти в благотворительных фондах: сегодня они — кладезь таких историй. Журналист, окунаясь в эти истории, находит не только удивительные сюжеты, но и редкую возможность своим рассказом помочь, например, страдающему редким заболеванием, найти деньги на операцию, сироте — обрести дом и так далее.
Неделю назад я оказалась в Санкт-Петербурге и в рамках «Открытых диалогов» в Высшей школе экономики участвовала вместе с журналистом Романом Супером в дискуссии, посвященной именно этой теме: «Журналистская этика: благотворительность vs стандарты профессии».
Этой дискуссии предшествовало бурное обсуждение в Facebook: существует ли социальная, правозащитная журналистика или это все «недоделанные» журналистики, а вообще в России и в мире есть только одна настоящая «журналистика факта», когда журналисты рассказывают истории, и их цель информировать, а не спасать людей?
Моя точка зрения очень простая: в критические, пограничные моменты, когда речь идет о здоровье, жизни и смерти, аресте, суде и тюрьме — граждане приходят к журналистам, просто потому, что им больше некуда идти — в России, как известно, не работают никакие государственные институты, которые призваны обеспечивать защиту и помощь гражданам в тяжелых жизненных ситуациях. И тогда граждане идут к журналистам, как в последнюю инстанцию.
Так толпы людей шли в «Новую газету» к Анне Политковской, идут сегодня к Ольге Алленовой, Вике Ивлевой, Вере Челищевой, Ольге Романовой, идут и ко мне. В стране, где власть унижает собственный народ, попирая права человека во всех областях, востребована та самая гражданская журналистика, которой по мнению снобов и «журналистов—профессионалов», и вовсе не существует.
На «МБХ медиа» работают люди разного возраста. Есть совсем молодые, которые, скорее всего, не читали статей Анны Политковской, но они ходят на суды и митинги, на народные сходы по защите скверов, парков и площадей.
И чудесным образом эти молодые журналисты, иногда сами того не ведая, продолжают традиции той самой адвокатской, гражданской журналистики, которой занималась Политковская и которой занимаются многие в этой профессии.
И сдается мне, что говорить сегодня, что будто никакой гражданской журналистики не существует, — это то же самое, что говорить будто бы в России есть независимый суд и в этом суде можно добиться правосудия.
Именно об отсутствии независимости суда и о невозможности правосудия мы с адвокатом Анной Ставицкой говорим в подкасте «Право слово» на этой неделе вместе с экс-председателем Конституционного суда Тамарой Георгиевной Морщаковой, которую известный адвокат и один из авторов концепции судебной реформы в России Борис Золотухин как-то назвал «Первой леди правосудия».
Морщакова рассказывает, что никогда не хотела стать судьей: хотела быть журналисткой, но не поступила в университет, вот друзья и посоветовали пойти на юридический.
И благодаря его величеству случаю, Тамара Морщакова стала юристом, сначала работала в юридических институтах, создавала наиважнейшие исследовательские работы, например о судебных ошибках, а потом была выбрана Верховным советом в судьи Конституционного суда России.
И теперь она говорит: «Когда меня спрашивают: «Возможен ли и что должно случиться у нас, чтобы суд стал независимым?», — я отвечаю: “При нашей конфигурации власти мы должны честно сказать: если власть захочет иметь независимый суд, она знает, как это сделать”».
Беспределу и произволу власти, судей, прокуроров можно противопоставить только одно: солидарность.
29 мая в Сахаровском центре состоялся благотворительный вечер в поддержку Юрия Дмитриева. Того самое исследователя Сандармоха, массового захоронения жертв сталинских репрессий, который сегодня сидит в СИЗО уже по второму обвинению. Летом прошлого года судья Дмитриева оправдала, посчитав, что фотографии, которые прокуратура квалифицировала как порнографические, таковыми не являются.
Адвокат Виктор Ануфриев рассказал, что в апреле на Юрия Дмитриева в СИЗО пытались оказать давление: сокамерники угрожали ему изнасилованием, если он не даст признательные показания.
Похоже, со вторым обвинением против историка и краеведа, главы карельского «Мемориала» у следствия совсем плохо, если они решили применить против Дмитриева самое страшное оружие — тюремное насилие.
Слова адвоката Ануфриева процитировали многие СМИ, это стало новостью дня. И такой поворот — когда тема прав человека становится новостью дня — лучшее доказательство того, что гражданская журналистика победила.
Это текст авторской рассылки «МБХ медиа». Каждую субботу сотрудник редакции пишет вам письмо, в котором рассказывает о том, что его взволновало, удивило, расстроило, обрадовало или показалось важным. Подписаться на нее вы можете по ссылке.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.