В издательстве «НЛО» в середине ноября выходят ранее не публиковавшиеся дневники великой русской актрисы Алисы Коонен: «Моя стихия — большие внутренние волненья». Дневники охватывают почти полвека — с 1904 по 1950 гг.
Актриса фиксирует все, что происходит в ее личной и творческой жизни, когда она служила в Московском Художественном театре, в Свободном и Камерном театре, где была музой и супругой режиссера Александра Таирова. Автор комментариев к дневникам Мария Хализева отмечает в предисловии: «Совершенно очевидно, что немалая часть дневников, которые актриса вела с удивительным постоянством, пропала, — вероятно, в силу разных соображений была уничтожена самим автором. Некоторые из дошедших до нас дневников представляют собой отдельные листы, несомненно, из толстых тетрадей, по каким-то причинам не сохранивших обложку. Впрочем, есть и уцелевшие, в том числе с тканевыми обложками, есть и обложки с узорами, некоторые тетради формата блокнота или записной книжки. Содержимое же многих тетрадей подверглось подлинному надругательству, снова, судя по всему, со стороны автора дневников, догадывавшегося, что свидетельства эти, признания, метания и раздумья рано или поздно неминуемо сделаются общественным достоянием. Свою редактуру, а точнее цензуру, Коонен осуществляла радикальными методами: сажала кляксы, вымарывала отдельные слова или целые строки, обрывала по половине листа или ликвидировала по несколько страниц, маникюрными ножницами вырезала куски, выдавливала имена ногтем».
Те дневниковые записи, которые опубликованы в книге, вполне можно считать этаким «театральным романом»: Алиса Коонен описывает со страстью театральные нравы, интриги, свои отношения с артистами и артистками, любовь к Василию Качалову, длительные любовные отношения с ним, а потом любовь и жизнь с великим русским режиссером Александром Таировым, историю расцвета и заката Камерного театра.
Из дневников становится понятно, что для Коонен были одинаковы важны и ее работа в театре и личная жизнь: «Я никогда не знала границ театра и жизни. Театр входил в жизнь. Жизнь врывалась в театр», — напишет она в книге своих мемуаров.
С разрешения издательства «НЛО» мы публикуем отрывки из дневников Алисы Коонен. Это записи 1911 года — «пик» романа с Василием Качаловым, из-за которого она продолжала работать в Московском Художественном театре, хотя охладела к «системе Станиславского» и искала возможность уйти в другой театр.
Тетрадь 9. 14 апреля — 14 ноября 1911 года
19 мая [1911 г.]. Четверг
Москва
Как сон. 18 среда, 17 вторник, 16 понедельник, 15 воскресенье, 14 суббота, 13 пятница — май.
Мне хочется вспомнить эти дни.
13-е. Уехала Нина [Литовцева] (жена Василия Качалова. — «МБХ медиа»). После «Лап» — встретились в Кирпичном переулке. Поехали на острова. Попали в ресторан «Мунд». Оттуда уехали. Потом «Эрнест». И домой.
14-е, суббота. Утром у Вас. Бертенсон.
В 1 час — телефон: сказал, что грустно.
Встретились в 2 часа около Кузнецова, зашли к Кузнецову — пить кофе.
Разговор — тяжелый и мучительный.
Несколько раз — подступали рыданья к горлу.
Ушли оттуда — Вас. на обливанье, я к Косминской. Потом пошли на «Поплавок» обедать. У Вас. кружилась голова. Встретили Лужских. Оттуда к Вас. Он спал — я писала Юргису [Балтрушайтису]. Чудесный был день. Вечером он пошел после спектакля к Саниным на чествованье, а я сидела у Косминской и потом уехала домой. День сплошных недоразумений и большого страданья у меня.
15-е, воскресенье.
Телеф. в 1 час.
В 2 ¼ — приехала к нему.
Оба взволнованы, радостны.
Поцеловались, посидели и поехали на Стрелку.
На «Поплавке» обедали у окна.
Чудесный, нежный день, радость такая, что хотелось плакать.
В 7 часов поехали в город.
У Морской я слезла и пошла пешком на Можайскую.
Переоделась, в 9 часов пошла к Косминской и потом в театр. Сговорились после спектакля до 1 часа побыть вместе. [Потом он. — зачеркнуто.] Встретились у «мостика Лужского» — поехали в «Метрополь», поели, он довез меня до Летнего сада, а сам поехал к Лейнеру20, где вся компания ужинала. Я прямо приехала к пароходу и в ожидании наших гуляла с каким-то усатым графом. Потом сели на пароход. Сидела между Лилиной и Боткиным, а Вас. напротив меня.
Когда вернулись в город, мы [поехали. — зачеркнуто] пошли вместе к Шубину. Долго искали извозчика. Мне очень хотелось в «местечко». Зря зашли на один двор.
Пешком дошли до Шубина.
После Шубина взяли извозчика, доехали до Александринского театра. Там слезли — пошли гулять. Было час 10 утра.
16-е, понедельник.
Вас. заходил в гостиницу оставлять пальто. Гуляли. Были на «нашей площади». Потом пошли к Вас. Было хорошо. Потом поехала домой. Должна была ехать к 3 часам к Бильбасовой — не попала. К 5 ¼ поехала прямо к Вас.
Было… Не знаю, как сказать, нет такого еще слова.
Потом — поехали [на Стрелку. — зачеркнуто] к Кузнецову. Оттуда на Стрелку. Со Стрелки к Романову — в кабинетике сидеть.
Я очень устала. Оттуда ехали — я дремала на Вас. плече. 17-е. Завтрак у Боткиной.
Оттуда я к Бильбасовым, Вас. — домой. К 6 часам — я к нему. Вас. писал письма — я дурачилась на окошке и мешала. Кокетничала с гимназистом.
Потом стали укладываться. Я в Вас. пижаме.
Искали ключи. Уложились. Поцеловались. Пошли к Кузнецову. Отту-да к Вас. Испортился умывальник. На почтамт поехали дать телеграмму. Оттуда пешком домой. Было хорошо. Потом на Стрелку. Походили. Сирень. Под пальто — Вас. пижама.
Домой.
18-е. В 10 часов уехала на вокзал. До отхода поезда бродили по платформе — в самом конце, чтобы избежать встреч. Тронулся поезд. Сидели философствовали.
В 12 ½ пошли завтракать. Сидели час[ов] до 2 ½. Потом заперлись в купе.
Потом… [слово «потом» и многоточие обведено сердечком.] Сидели-болтали. Или молча. Потом обедали. Потом собирали вещи.
Потом одна минутка вдвоем. И Москва. Милая противна[я] Москва.
И неожиданно Жоржик [Г. Г. Коонен] на вокзале. Милые дорогие дни.
Я люблю Вас., и Вас. любит меня.
Москва
После Петербурга
Май. Июнь
19 [мая 1911 г.]
11 часов вечера.
Вас. звонил по телефону: [сказал, что. — зачеркнуто] «хочется только [мне. — зачеркнуто] сказать, что я тебя люблю». Дома — «тяжелая атмосфера», но «опозданье сошло благополучно». Хотел позвонить в 2 часа, но не звонил — очевидно, невозможно было.
Я так верю ему, что это теперь не причиняет мне боли.
Да. Теперь надо думать о деле. Сегодня день прошел зря. Завтра надо хлопотать относительно лета и всего другого.
20 [мая 1911 г.]. Пятница
С Вас. встретилась на Кузнецком. Дошли вместе до «Метрополя». Нина [Литовцева] в ужасном состоянии, мечтает о санатории, нервничает, измучила Вас. до крайности. Во вторник хочет ехать.
Мне неприятно, что Вас. будет целое лето с Марией Петровной [Лилиной]. Я не ревную, нет, но она не любит меня и будет всячески «лечить его от меня». А Вас. такой слабенький.
Но я должна ему верить.
В жизни так зависишь от случая, от пустяшного факта.
21 [мая 1911 г.]
Был Вас. Оба мы немножко беспокоимся кое о чем. Я побаиваюсь, и, с другой стороны, как-то радостно от сознания, как это все важно, велико и серьезно.
Никогда, никогда я не полюблю никого, даже если случится так, что мы разойдемся. Никогда. Сегодня я смотрела на него, и он был другой для меня, не тот, что в Петербурге. Там один, а здесь другой — оба одинаково любимые. Оба — мои. Дорогие.
22 мая [1911 г.]. Воскресенье
2 часа дня.
Через ½ часа позвонит Вася. Сейчас бродила по улицам. Душно и неприглядно. Как часто встает в памяти Петербург, острова! Милые острова.
Нежная зелень, свежее утро, встающее солнце… Или закат и особенная мягкая, густая тишина.
Какой полной жизнью жила душа.
Вот теперь — уже не так пугает несчастье: в моей жизни был свой праздник, и, вспоминая те дни, я готова на борьбу, на страдания, на многое-многое.
Сегодня придет Кузнецов. Будем учить чардаш.
24 [мая 1911 г.]. Вторник
1 час дня.
Сейчас ушел Вася. В 2 часа 55 минут отходит поезд. Вася расстроен, глаза влажные.
[Я сказала ему. — зачеркнуто.] Я верю. Верю в возможность нашего будущего. Но так ли это будет красиво, как могло бы быть теперь, сейчас? Не изменюсь ли я, может быть, постарею, подурнею, вытянется нос? И Вас. вдруг опять остынет, и не будет того молодого звона, который так радостно волнует меня в его любви сейчас? Сплошная нелепость.
Конечно, мы должны были бы ехать сегодня с поездом 2 часа 55 минут. Мы — молодые, веселые, счастливые, принесшие людям улыбку.
А едут они — один другому чужие.
Это полная бессмыслица, одно из глупых недоразумений, которых в жизни так ужасно много.
Я сказала эту мысль Васе.
А если через месяц, через два месяца — мы ведь останемся такими же? Да, через месяц, через два… Если бы в это поверить?!..
Но в это я не верю. Не верю.
6 часов.
Вася уехал.
Я не плачу… совсем.
Даже вдруг минутами забываю о нем… Но боль в моей душе такая тяжелая, как камень.
Поезд бежит сейчас… Солнце смотрит в окно.
И Вас. стоит у окна, и, быть может, душа его тянется ко мне. Слезы… Нет. Сейчас Кузнецов придет. Нельзя. Буду танцевать.
Я шла по улице — и мне было ужасно дико. Все казалось чужим и далеким: чужая толпа, все лица чужие, даже как будто я и не в Москве.
Завтра пойду к доктору… Как складывать свой день теперь — не пойму. Нет Васи. Нет Васи.
Зазвонили ко всенощной. Если бы в квартире никого не было — я могла бы поплакать, но сейчас это невозможно.
Ой, как тяжело. Вася, Вася.
26 [мая 1911 г.]
Получила вчера ночью телеграмму от Вас. Кажется, из Александрова. Теперь ждать письма.
Сегодня вызвал Немирович. Боюсь я этого разговора.
В 8 часов в театр.
Мы будем одни. Страшно.
Вася… Я ужасно часто повторяю про себя — Вася. Вася… Страшно сегодня.
2 июня [1911 г.]. Четверг
4 часа дня.
Томительно и грустно… И очень тревожно. Все еще не была у доктора. Все как будто бы сговорились против меня — каждый день с утра я в поисках, в ходьбе, и никакого толка. Завтра — последний день. Завтра я должна наконец знать…
Какая бы правда ни была — она лучше, чем вот так томиться в полной неизвестности.
На даче у наших было тоже как-то грустно. Минутами кругом все сияло радостью и солнцем, и от этой благодати душа так рвалась, [нехорошо. — зачеркнуто] тяжело было до слез.
Как-то там Вася. Сравнительно я мало тоскую о нем, о нем самом, сейчас больше тоски о красивой жизни, какого-то сожаленья о прекрасных, изумительных возможностях, минутами хочется плакать, когда думаешь о том, какая могла бы быть прекрасная жизнь.
Сейчас молнией пронеслась мысль: вдруг завтра я получаю телеграмму «выезжай немедленно»… Боже, от этой сумасшедшей мысли у меня закружилась голова… Как бы я понеслась… Боже мой, боже мой. Но это так все… Из области фантастических мечтаний… Не надо, чтобы такие мысли в [и. — зачеркнуто] голову приходили.
Еще 28 дней… И потом 30 дней, может быть, еще более тяжелых, в Крыму.
Какое-то у меня предчувствие, что я в Крым не попаду. Кто знает…
3 [июня 1911 г.]
Боже мой, как невыносимо грустно. Ужасно.
9 июня [1911 г.]
Вчера была первая репетиция.
Я ушла с хорошим чувством, думала, что смогу сделать роль.
А сегодня мне очень грустно, я чувствовала, как никому не нравится то, что я делала, и сейчас такая тяжесть у меня на душе.
Я стала думать о Вас., но и это не принесло радости.
Третьего дня пришла странная телеграмма, чтобы писать на имя Эфроса.
Главное — я ничего не понимаю, куда писать, куда телеграфировать. В Lunaire нет телеграфного отделения. Ужасно.
Два дня — нет вестей. Беспокойно невыносимо. Что делать — не придумаю.
Ехать туда. Я написала, что приеду. Теперь ждать ответа и решать. Уже грустно в Москве. И томительно.
Дожди — сплошь все время. Вчера уехал Назаров. Слава богу.
11 июня [1911 г.]. Суббота
Сегодня была последняя репетиция. Завтра играю. Волнуюсь, но приятно очень.
Сейчас гуляла и думала о Вас.
[Что-то он. Где-то. — зачеркнуто.] Как-то ему? Где он?
Милый мой Вася, мой любимый человек, мое утешенье, моя радость. Болен Жоржик [Г. Г. Коонен], каждый раз, когда он захварывает, — мне так страшно.
Почему Вас. ничего-ничего не пишет? Что-то ничего я не понимаю. Прохоров звонил.
15 [июня 1911 г.]. Среда
9 часов вечера.
Сейчас ездили с Прохоровым на автомобиле. Очень был милый. Удовольствие получила огромное. О Васе говорили. Я рассказывала ему о нашей весне, и он с грустью сказал: это последняя весна Василия Ивановича. А когда я спросила почему, сказал, что я Вас. изменю, отдамся какому-то новому порыву и даже забуду Вас.
Прав ли он? Разлюблю ли я Васю?
Нет. Ведь он, он — держит меня в театре. Если бы не Вася — давно бы меня тут не было, да и вся моя жизнь, Боже мой, ведь вся же я для него.
Третьего дня была телеграмма — поздравленье с дебютом и обещанье, что сегодня получу письма. Но писем, конечно, никаких сегодня не приходило.
Ох, надо заниматься. В воскресенье опять играю.
Одно только и поддерживает сейчас — успех в моем дебюте. Когда вспоминаю — делается приятно очень.
18 [июня 1911 г.]. Суббота
1 час дня.
Завтра играю. Роль знаю плохо. Не так охотно буду играть — как то воскресенье.
Приезжает Назаров завтра.
Сейчас звонил по телефону — меня не было дома.
Позвонит через час — вряд ли придется увидеться. Разве только если он не уедет, то после спектакля.
От Вас. пришло два письма. Оба — теплые, милые. Как бы хотела я к нему поехать.
27 [июня 1911 г.]. Понедельник
Вчера играла «Вольную пташку». Самочувствие было неважное. Ничего же нельзя было сделать с одной репетиции.
Скоро уезжать. Все-таки жаль Москвы. Время пролетело быстро. Один месяц остался.
Смешной Прохоров. Должен был позвонить сегодня утром — и не звонил, а мне так хотелось уехать сегодня.
1 июля [1911 г.]
Завтра рано утром еду. Прохоров со мной37.
31 июля [1911 г.]
Дома. Вас. не телеграфирует.
Сегодня он должен быть в Москве.
Не понимаю.
Так страшно всегда осенью приходить в театр.
Так страшно, что не знаю, как заставить себя пойти.
10 ½ часов вечера.
«Буду Москве завтра около 4-х, увидимся около шести».
Я как-то и счастлива, и в то же время боюсь словно чего-то…
[1 августа 1911 г.]
[8 ½ часов вечера.] Я жду его.
Жду вот уже 2 ½ часа. А он не идет.
Как он не понимает, что этого нельзя.
2 августа [1911 г.]
Какой-то он странный человек. Самого простого не чувствует. Мне было очень больно вчера.
Моя мечта о встрече, мечта, которая волновала меня в продолжение двух месяцев, — вдруг так просто-просто опрокинута. Спокойно Вася взял ее, смял и бросил.
Сегодня утром он звонил по телефону. Меня не было дома. Сейчас он на «Гамлете». Возможно, что мы и не увидимся до вечера. А вечером, наряду со Станиславским, Лужским и другими актерами, я увижу и его, и мы будем друг друга приветствовать банальными словами.
Вот встреча, о которой он писал, что ждет ее с «замиранием сердца». Как же мне понять его.
Вчера вечером я ходила взад и вперед по комнате и все думала об этом. Мне так хотелось найти ему оправданье.
Он остановился у Станиславских. Неужели испугался подозренья и из-за этого побоялся отлучиться на час, полчаса? Не хочется думать [этого. — зачеркнуто] так, слишком это было бы оскорбительно.
Но что же, что это может быть, что отравило мою мечту? Мне кажется, я не смогу ему этого простить.
Жестоко очень.
Не нахожу оправданья.
Сейчас буду сидеть и ждать телефона.
4 августа [1911 г.]
Ужасно больно. Ужасно больно. Жестоко очень, незаслуженно.
5 августа [1911 г.]
Все находят, что я ужасно изменилась. Что вся стала другая. Я это чувствую сама. И это только и помогает сейчас переносить боль. Взгляд другой, лицо другое, походка другая, и душа другая. Или та же, конечно, та же, но только больше чувствующая, чем сочувствующая.
7 августа [1911 г.]. Воскресенье
Что-то даст этот год.
А он должен быть моим.
Этот год — мой.
17 августа [1911 г.]
Крепче всех последних годов начинаю этот.
Два или три дня было, когда очень болела душа, а теперь ничего. Стараюсь со всем напряженьем воли поддерживать смелую уверенность в себе. Хочу сделать так, чтобы каждый приходящий день был моим, чтоб быть самой распорядительницей в своей жизни.
Что-то будет.
Вас. усталый. Слишком усталый. Люблю его, верю ему. Что-то даст Бог — мне в этом году.
Этот год — мой.
Может быть, последний, но мой.
26 августа [1911 г.]
Заболела Гзовская.
19 сентября [1911 г.]
Завтра в 12 часов I публичная генеральная. И страшно, и радостно. [Более поздняя приписка]: «Живой труп».
20 [сентября 1911 г.]
Завтра II публичная генеральная.
22 [сентября 1911 г.]
Вчера по самочувствию играла хуже, чем на первой репетиции. Что-то будет. Многие хвалят.
7 октября [1911 г.]. Пятница
Вот и я стала на рельсы.
И покатилась.
Успех, похвалы, вниманье.
Как я это переживаю?
Да мне хорошо, пожалуй.
И чувствую я себя иначе, чем было. Но есть и занятья.
Есть занятья. Это слово мне подсказал Владимир Иванович [Немирович-Данченко].
«Жду, когда Вы заживете полной жизнью». Вот что он мне сегодня сказал. Мы вместе выходили из театра. И это он сказал, садясь на извозчика.
Почему я это пишу? И разве это важно? Разве имеет какое-нибудь значенье? — Вздор. Слишком важна вся моя жизнь, моя общая жизнь сейчас.
Каждый мой день. Всё полно.
Я актриса, роль радует, Вас. любит. Есть всё.
Всё? Нет.
Разве это полная жизнь?
Разве я раскинулась во весь свой рост?
Нет.
И вот почему не полная жизнь.
Жизнь бывает полна или неполна не от комбинаций известных фактов, а от свободного и радостного выявленья себя, своей личности в каждый день своей жизни.
А этого свободного выявленья себя — нет.
Еще есть все же что-то глубоко запрятанное, что мешает жить вовсю.
10 октября [1911 г.]
Иду играть.
Вас. больной. Вчера был «Дядя Ваня» — и весь вечер мы должны были быть вместе.
Захворал.
Царапает что-то мою душу. Какая-то глухая неудовлетворенность. И потом эти вечные разговоры с мамой.
Будет ли когда-нибудь то, чем я живу, о чем [здесь вырван как минимум один лист с текстом, но смысл записи не прерывается] мечтаю.
Он сказал — после «Гамлета». Осталось два месяца с половиной.
16 октября [1911 г.]
Третьего дня кутили. Смешно было, немножко глупо и мило. Вернулась домой в 9 ½ утра. Были с Васей — все время. Люблю я его. Мне кажется, сейчас моя любовь начинает подходить к своей самой высокой точке.
Что выйдет из моей жизни?
Из нашей жизни?
И все последнее время грустно мне бесконечно… Такой упадок энергии.
17 октября [1911 г.]. Понедельник
Все время было у меня предчувствие чего-то нехорошего. И вот случилось.
Нина [Литовцева] что-то выкинула сегодня ночью. Ничего не знаю, обещал все рассказать. Убитый, без сил, возился с ней целую ночь. Говорит, покушенье на самоубийство.
И я причина.
Предупредил, что, если она придет ко мне — надо врать, говорить, что дальше дружбы нет ничего.
Волнуюсь.
Что и как выйдет из всего этого.
Может быть, все порвать, развязать, распутать их жизнь. Но лучше ли это будет.
20 [октября 1911 г.]. Четверг
Сегодня столкнулась с Ниной [Литовцевой] в театре. Поздоровалась. Она ответила. Но потом, когда я спускалась с лестницы, она, увидя меня, демонстративно повернулась и прошла к мужским уборным. Я дала им уйти и вышла немного спустя. Но они стояли во дворе и разговаривали. За что-то она его отчитывала и потом побежала вперед, он грустно поплелся за ней.
Как мне жаль его.
И ее я понимаю.
И себя понимаю. Что же делать?
Как распутать жизнь?
Уйти мне, но лучше ли им будет. Легче ли ей?
И почему она его так мучает?!
Ой, как мне жалко Васю. Милый мой, как мне его жаль.
22 [октября 1911 г.]
Сейчас вспомнила Петербург — один день — это была такая красота, об этом дне нельзя рассказать. Поплавок. Мы сидели обедали у окна. И закат. Нежная весна, изумительный мягкий воздух.
Сейчас вспомнила и расплакалась. От счастья. Что такой день в моей жизни был, и от отчаянья — что такая возможность и такая полная невозможность счастья.
Я так стосковалась по нем. Вот уже сколько дней мы не виделись. Порой мне кажется, что дальше так жить я не смогу.
23 [октября 1911 г.]. Воскресенье
Написала ему письмо в театре. Что дальше так нельзя.
Невыносимо на душе.
И главное, эти намеки мамы.
Я держу себя в руках, но каждый ее взгляд на меня, все раздражает. Не знаю, что делать. Трудно так жить.
Вечер вчера я так ревела, сдерживала себя, и горло душили рыданья. Это невыносимо. Нет возможности даже выплакаться.
После «Живого трупа».
Получила от Васи письмо. Поговорили с ним.
Он все говорит — я должна ему верить. Он прав.
Нужна такая большая вера.
24 [октября 1911 г.]
После «Трупа».
Сегодня Вася не играл.
И так грустно было.
Когда, возвращаясь со сцены после II картины, — не было его на диванчике.
Должна была быть у Высоцких — отказалась.
28 [октября 1911 г.]. Пятница
9 часов вечера.
Немножко бодрее на душе. Не нужно, чтобы В. замечал мою тоску по нем. И без того ему тяжело. Надо поберечь его. Она все время в театре. Разрешили ей бывать на всех репетициях. И по вечерам она тоже заходит каждый день… Ужасно.
Последняя надежда, последняя маленькая возможность подышать вместе с ним хоть несколько минуток — пропала. Как, когда будем видеться — ничего не понимаю, не вижу конца, не вижу исхода.
Третьего дня были у Прохорова. Было хорошо и очень грустно. Когда ехали от него домой, Вас. сидел холодный, философствовал, упрекал меня за мой «молодой эгоизм» и доказывал, какая я счастливая и как должна радоваться жизни.
Он все удивляется, что так мало во мне радости, что я не радостно его люблю, а с оттенком мучительности. Он не понимает меня. В этом не понимает совсем. Я верю ему, верю, что он любит меня, но не всегда понимаю его любовь, и вот когда не понимаю — страдаю очень. Сегодня собираюсь провести время, часов до двух, с Прохоровым. Только бы он перестал говорить о любви. Это неприятно.
Боже, когда же конец, ведь все можно терпеть, когда видишь близкое разрешенье, а долго так жить в таком напряжении — невыносимо.
2 ноября [1911 г.]
Вас. сказал как-то, что теперь он от меня не уйдет.
Порой — я не верю этому.
И мне кажется, будет минута, когда он захочет расстаться.
Отчего я так редко забываюсь, так редко заживаю одним чувством. Это мне мешает.
9 ноября [1911 г.]
Завтра предполагает Вас. устроить свиданье у Прохорова. Стосковалась я по нем ужасно.
В воскресенье собираюсь в Тверь играть. Опасное предприятие. Жить хочу. Со всей жадностью.
14 ноября [1911 г.]
Вчера была в Твери.
Тоскую по Васе. Не виделись вечность*.
* Конец дневниковой тетради. РГАЛИ. Ф. 2768. Оп. 1. Ед. хр. 123.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.