«Мы предлагаем отнести к одной из форм реабилитации нацизма публичное распространение заведомо ложных сведений о ветеранах Великой Отечественной войны. И установить уголовную ответственность за унижение чести и достоинства ветерана Великой Отечественной войны и за оскорбление памяти защитников Отечества». Это знаменитая Ирина Яровая, автор многих мракобесных законов, живое воплощение курса на одичание, взятого государством. Человек-символ, человек-мем.
Вроде, и грозно звучит, однако обсуждать тут особенно нечего: политический контекст очевиден, подоплека ясна, абсурдистская постановка из Бабушкинского суда у всех перед глазами. Но главное — это ведь даже уже и не пугает. В стране — кризис перепроизводства репрессивных законов. Уже и сейчас посадить можно за экстремистский чих, за кашель, содержащий с точки зрения судьи и прокурора призывы к участию в несанкционированных митингах, за недостаточно патриотичный выдох. Ну, появится еще один повод отправить человека в тюрьму — так что ж.
Все равно невозможно все эти поводы запомнить, и уж тем более — застраховаться, вести себя так, чтобы под один из их диких законов не попасть. Если ты не умер — значит, наверняка что-нибудь нарушил, и на свободе только по недосмотру граждан начальников. Собственно, тут нет никакого преувеличения: Навального ведь как раз и посадили за то, что он не умер.
Поэтому, с вашего позволения, очередную идею знаменитой Ирины Яровой я использую только в качестве повода, чтобы озвучить пару непопулярных мыслей. А начну, пожалуй, с признания.
Мне нравится 9 мая. Есть что-то особенное в этом празднике, и все усилия государства, направленные на то, чтобы наш День Победы испохабить, ничего по большому счету не меняют. Это такая светская (не хочу сказать — советская, но, похоже, придется), советская Пасха. Момент, отменяющий смерть. Да, конечно, до — кошмар сталинского Союза, помноженный на кошмар самой жестокой (пока) в истории человечества войны. После — несвобода, которую освободители принесли Восточной Европе и наша, здешняя, родная несвобода, которая никуда не делась. Но между тьмой и тьмой — эта вспышка света. Чистая радость. Она была.
Раньше мы любили 9-го ходить гулять. Мы в Москве — как и еще сто двадцать, примерно, процентов населения города, — чужие, пришлые, у нас здесь нет своих стариков. И мы любовались на чужих. Говорили какие-то теплые слова, дарили цветы. Шли обязательно в сквер перед Большим театром. Там они собирались, старики. Сидели прямо на газонах, разложив на газете нехитрую закуску. Пили, плакали, пели.
Потом это все кончилось — с некоторых пор в праздники центр перекрывают наглухо, в сквер к Большому просто так не пробиться. Собянинская Москва, конечно, похорошела, но не любит живую жизнь. Впрочем, неважно, я теперь не об этом.
Так вот, уже и в середине нулевых было понятно, что большинство ветеранов на улицах к той войне имеют опосредованное отношение, если вообще имеют. Преобладали среди праздничной толпы слишком молодые для войны старики. У которых ордена и медали юбилейные, а не боевые. Как-то раз во время этих прогулок я встретил старушку с очень грубым муляжом ордена Победы на груди.
И это было немного смешно и очень трогательно. Такая она гордая шла, встряхивая седой челкой и поглядывая на встречных. Если вы вдруг не в курсе — кавалеров ордена Победы всего 17. Первым наградили Жукова — еще в 1944-м. Последним наградил себя Брежнев, кажется, в 1978-м. Женщин в списке кавалеров вообще нет.
И вот тогда же появилась мода отлавливать и разоблачать «фальшивых ветеранов». Вроде, понятно все — ну, чтобы в долгие рассуждения не вдаваться, скажем просто — врать нехорошо. Приписывать себе заслуги и подвиги, которых не было, — нехорошо тем более. Но меня сразу смутил неприятный какой-то душок, которым эта охота отдавала.
Наверняка я не прав — критикуйте, ругайте, — но для меня эти фальшивые ордена и юбилейные значки — вроде крика о помощи. «Да, — словно бы говорит пожилой человек, который их на себя нацепил, — я не воевал, это легко проверить. Но и я прожил тяжелую жизнь, потому что она у нас здесь не бывает легкой. И со мной государство обходилось без жалости, потому что оно со всеми обходилось без жалости. Разве я — раз в году! — не заслужил от вас, более молодых, доброе слово и несчастную гвоздичку?»
Разве от нас убудет? А им приятно.
Это был первый непопулярный тезис, есть и второй. Да, государство из той войны лепит мрачный квазирелигиозный культ, культ отрицания будущего, культ смерти. Это все, кто обучен думать, давно поняли. Да, ветераны, с защитой которых так модно теперь носиться, для государства — всего лишь средство. Идея Яровой и вовсе превращает их в еще один инструмент для осуществления политических репрессий. Обратите, кстати, внимание на слова про «оскорбление памяти» из цитаты, с которой этот разговор начался. Им даже не важно, о живых ли стариках речь — мертвые тоже сгодятся, мертвые даже предпочтительней: живой может выкинуть какой-нибудь фортель, отказаться плясать под пропагандистскую дудку, а от мертвого — никаких сюрпризов.
Все так. И, конечно, в массе своей старики наши — и воевавшие, и не успевшие повоевать, — глубоко советские люди во всех печальных смыслах этого слова. Среди них много таких, кто склонен всерьез благодарить нынешнего вождя за собирание земель и прочие имперские радости. Это ожидаемо и это неизбежно.
Но не надо видеть в них врагов. Не они враги. Пусть они не осознают, что с ними творит нынешнее государство, пусть забыли, что с ними творило прежнее, — они все равно жертвы. И уж точно заслужили толику нашего милосердия и нашей любви. Не надо воевать со стариками.
Иногда стоит одичанию противопоставлять человечность. А может быть, даже и всегда.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.