Всем привет, это Таня Ускова и в прошлую пятницу я пересекла четыре границы.
Я подхожу к стойке регистрации, стараясь не трястись как осиновый лист на ветру, но выходит плохо. Нервно достаю кипу бумаг, по которым пытаюсь вылететь из России, бумаги разлетаются, я роняю паспорт, тихо матерюсь, подбирая это все. В итоге все-таки дохожу до сотрудницы «Аэрофлота», вежливо улыбающейся за стойкой.
— В Стамбул? — уточняет она, с легкой улыбкой разглядывая паспорт.
— Не совсем, — отвечаю я. — В Стамбуле буду транзитом, лечу в Норвегию.
Улыбка сползает с лица женщины. Я не туристка, летящая отдохнуть на пляжах Антальи и попить кофе в Стамбуле. Более того, я лечу в страну, в которую россиянам вообще-то запрещен въезд. А значит, я сложный случай и головная боль всего аэропорта. Вообще-то, трех аэропортов, двух авиакомпаний и четырех границ.
Дело в том, что у меня есть молодой человек. И живет он в Норвегии, а я — в России. В этом марте я собиралась приехать к нему в гости, а в апреле он должен был быть в Москве — у него уже была виза, у нас были планы, я взяла отпуск. Но в ночь, когда я должна была лететь в Осло (я стояла с собранным чемоданом и готовилась вызывать такси), Норвегия закрыла границы. Я не прилетела. И он ко мне в Москву тоже.
Из-за пандемии мы не виделись больше девяти месяцев.
Россиянам запрещен въезд в большую часть стран ЕС, в том числе в Норвегию. Но в августе мы случайно узнали, что в некоторых государствах есть исключения из запрета — пары. Надо подписать документы, по которым гражданин одной страны страны подтвердит, что состоит в романтических отношениях с гражданином другой, предоставить доказательства (совместные фотографии, скриншоты переписок), что вы как минимум девять месяцев вместе и хотя бы раз в жизни виделись — и человек не из ЕС может въехать в зону Шенгена. Проблема в том, что об этих правилах не знает почти никто, в том числе сотрудники аэропортов, авиакомпаний и пограничники.
Поняв, что вида на жительство у меня нет, и в Норвегию я еду не учиться и не работать (для этого выдаются визы категории D, а у меня простая туристическая виза С для въезда в Шенгенскую зону, сделанная пару лет назад во Франции), сотрудница «Аэрофлота» непонимающе хмурится. Я объясняю ей ситуацию, показываю документы — декларацию партнерства, подписанную моим молодым человеком, наши совместные фотографии. Она не верит, что меня пустят в Норвегию, и звонит своему начальству. Я скрещиваю пальцы. Ей говорят, что это уже проблема турецких властей, а в Турцию мне въезд разрешен. Она говорит, что у меня нет обратного билета. А как покупать его, если не знаешь даже, посадят ли тебя на самолет туда? Судя по ее недовольному выражению лица, ей сказали меня пропустить. Она кладет трубку и добавляет, что я лечу на свой страх и риск и это будет моя ответственность, если я где-то застряну.
Я понимаю, что это только первый из этапов — впереди еще пограничный контроль, посадка, все то же самое в Турции и пересечение норвежской границы. На каждом из этапов мне придется убеждать людей, которые сами больше не понимают, как устроено авиасообщение, — чтобы меня пропустили.
Как ни странно, ближе всего я оказываюсь к провалу при посадке на самолет в Стамбуле. Молодой и, кажется, очень амбициозный, бортпроводник Turkish Airlines не хочет пускать меня на борт. Я говорю, что у меня есть partnership declaration (декларация партнерства), а он отвечает, что у меня должна быть marriage license (свидетельство о браке). Диалог доходит до абсурда:
— Мы уже давно вместе, вот наши совместные фотографии трехлетней давности.
— Если вы три года вместе, то почему не женаты?
— Что?
— Что?
На самолет я сажусь последней — двадцать минут жду, пока бортпроводник, почему-то уверенный, что я уже должна быть замужем, покажет все мои документы своему начальству, и те скажут ему, что вообще-то я могу влететь в Норвегию и без свидетельства о браке. Он, как и сотрудница «Аэрофлота», будет очень недоволен.
Когда я доезжаю до норвежской границы, то готова расплакаться от нервного напряжения. Мне так многих пришлось уговаривать по дороге сюда, что я уже сама не верю, что меня впустят. Но норвежский пограничник — первый улыбнувшийся мне за это время человек. Он берет мои документы и сочувственно вздыхает.
«Я сам из Афганистана, — говорит он. — Семью не видел больше года. Просто потому что смотрю, как тяжело это, в плане той же бюрократии, и понимаю, что уж лучше подождать, чем с таким сталкиваться».
Мы говорим друг другу какие-то слова поддержки. Он подбадривает меня шутками, но напоминает, что я должна отсидеть по всем правилам самоизоляцию при въезде.
Сейчас я сижу на изоляции уже седьмой день, осталось еще три. За окном норвежский фьорд. А я все продолжаю думать о том, что глобального мира больше нет, пандемия его сломала и чтобы попасть сюда в следующий раз, мне придется снова лезть через руины этого мира и кучу потраченных нервов.
Я до сих пор вспоминаю свою ночную пересадку в Стамбуле. Незадолго до пандемии там построили новый аэропорт — красивый, блестящий и очень большой. Той ночью в нем кипела жизнь: ходили люди разных национальностей, отовсюду звучала незнакомая речь, мелькали разные одежды и культуры. Все эти люди, как и я, были на пересадке. Кто-то летел из США на Филиппины, кто-то в Европу на работу, кто-то пытался увидеться с семьей в другой части планеты.
А за пределами этого аэропорта была неизвестность. Потому что кто знает, насколько это? И вернемся ли мы когда-нибудь к миру, в котором иметь связи в другой стране снова будет считаться нормальным? В ту ночь стамбульский аэропорт казался мне последним оплотом глобализации, и я не могу отделаться от мысли, что после коронавируса этого уже никогда не будет.
Это текст авторской рассылки «МБХ медиа». Каждую субботу сотрудник редакции пишет вам письмо, в котором рассказывает о том, что его взволновало, удивило, расстроило, обрадовало или показалось важным. Подписаться на нее вы можете по ссылке.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.