Меня зовут Арина, я корреспондент «МБХ медиа» и на этой неделе я написала текст про то, как изменился режим работы психбольниц и психоневрологических интернатов во время пандемии COVID-19 и почему от вируса это спасло далеко не всех. Вспышки инфекции появляются в медучреждениях по всей стране — от десяти до нескольких десятков заболевших и среди персонала, и среди пациентов или постояльцев.
Это происходит по многим причинам, но в первую очередь из-за того, что организации не были готовы к пандемии, медики на первых порах работали без средств защиты. Закрытость этих учреждений тоже не пошла на пользу профилактике, дав руководству больниц и работникам ложное чувство защищенности. Об этом подробнее читайте в моем тексте, я же хочу поговорить о другом.
Мне не понравилось работать над этим материалом.
С самого первого дня работы я столкнулась со стеной — я не могла найти героев и вообще кого угодно, кто был бы готов делиться информацией.
Официальные каналы не отвечали на запросы (всего на момент публикации текста я получила один ответ). Трубки не брали, переадресовывали и не хотели идти на контакт. Я целыми днями обрывала телефоны, на это ушла большая часть времени.
Редкие работники больниц или ПНИ, на которых мне удавалось выйти, боялись говорить. В итоге текст изначально неуверенно и шатко громоздился на двух анонимных источниках.
Сами пациенты — вне зоны доступа. И это большая проблема не только для СМИ. Интернаты и больницы сейчас закрыты для прогулок и посещений, из-за чего их обитателям еще тяжелее, чем обычно — и без того далекий внешний мир стал еще более недосягаемым. Даже их семьи порой с трудом могут выцепить хоть какую-то информацию о своих родных.
В новых условиях пациенты себя чувствуют еще хуже, чем раньше. Нюта Федермессер неоднократно сравнивала ПНИ с «современным ГУЛАГом», да и ни для кого не секрет, что с этим в стране огромные проблемы: в некоторых учреждениях людей привязывают к кроватям, не лечат соматические заболевания, у постояльцев появляются пролежни, в палатах антисанитария. А в условиях пандемии в интернат не может попасть ни посетитель, ни член общественной наблюдательной комиссии, то есть низкий уровень контроля стал минимальным.
Работники интернатов могут ограничивать свободу граждан, устанавливать для них закрытый режим проживания, забирать личные вещи и не давать вести свободную переписку. Это все потому, что условия жизни в российских интернатах до последнего времени регулировалась приказами от 1978 и 1981 года, которые устарели с точки зрения и морали, и закона.
Это безвозвратное устаревание я почувствовала на себе. В одной крупной психиатрической больнице, название которой давно стало нарицательным в двух столицах, в приемной главврача со мной отказались говорить потому, что «не доверяют всяким там интернет-порталам». В другом ПНИ попросили прислать запрос по факсу.
Создается впечатление, что время в этих организациях просто остановилось и XXI век со всеми этими «интернетами» и смартфонами в их двери просто не вкатился. И это не какие-то дремучие деревни, а, можно сказать, титульные учреждения своих регионов.
От этого осознания мне стало как-то страшно и не по себе. Что должно произойти, чтобы это как-то изменилось? Реорганизация, реформа в сфере психиатрии или будет достаточно смены кадров? Ведь современность — это не только про технологии, а и про новые, гуманные взгляды и ценности, которым так важно следовать в работе с людьми.
Это текст авторской рассылки «МБХ медиа». Каждую субботу сотрудник редакции пишет вам письмо, в котором рассказывает о том, что его взволновало, удивило, расстроило, обрадовало или показалось важным. Подписаться на нее вы можете по ссылке.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.