Посткоронавирусный социальный синдром: регулируемый капитализм и кризис демократии

 

Давать прогнозы — неблагодарное дело и самый лучший способ задекларировать свою некомпетентность. Но спрос на них растет, и избежать разговора о будущем практически невозможно. Поэтому рискну в тезисной форме представить одну из возможных версий того, что может ждать цивилизацию за поворотом. Существуют две крайних точки зрения на то, какими будут социально-экономические и политические последствия пандемии коронавируса для человечества: мир никогда не будет таким, каким мы его знали, и мир быстро вернется к привычному образу жизни с необходимыми поправками на кризис. В последнем случае вопрос лишь в том, по какой траектории это возвращение произойдет: V-shaped (молниеносно), U-shaped (медленно) или L-shaped (мучительно долго).

 

Мир изменится в той степени, в которой он готов к переменам.

 

Истина, видимо, расположится, как всегда, где-то посередине мнений: мир изменится, но он изменится ровно в той степени, в которой он был готов к переменам. Вирус в социальном отношении — не созидатель, а всего лишь триггер. Он является катализатором для одних процессов и ингибитором для других. Но сами процессы он не формирует. Они существуют как «предустановленный софт», то есть заданы теми тенденциями, которые исподволь развивались десятилетиями, но не обнаруживали себя до поры. Поэтому, как это ни парадоксально, чтобы лучше рассмотреть будущее, нам нужно еще пристальнее вглядеться в прошлое и настоящее, но под новым, непривычным для нас углом зрения. Помимо всего прочего, что наделал этот вирус, он еще и разбередил задремавший было от скуки дух марксизма и возродил в части общества интерес к судьбе капитализма. 

 

С большой долей вероятности мы станем свидетелями «фазового перехода» капиталистической системы.

 

Кое-кто полагает, что вирус убьет капитализм и что наступает новая посткапиталистическая эпоха. Однако пока что «экспертный консенсус» состоит в том, что ничего подобного на самом деле не произойдет. Большинство сходится во мнении, что капитализм как система переживет и этот, не первый в его истории кризис, потому что люди, вырвавшись из карантина на свободу, быстро возьмутся за старое и будут переполнены жаждой активной экономической деятельности. 

 

Но, хотя слухи о смерти капитализма и кажутся мне очевидно преувеличенными, противоположное высказывание о том, что капиталистическая система останется совершенно неизменной, выглядит для меня чересчур самонадеянным. Скорее всего, она все-таки претерпит определенные изменения. Настоящий большой вопрос для меня в другом — будут ли эти изменения носить сущностный, то есть затрагивающий саму природу капитализма характер, или они будут поверхностными, иными словами — структурно-функциональными? 

 

Переживет ли капиталистическая система «фазовый переход» и приобретет в результате какие-то новые черты, которые затем навсегда отпечатаются в ее генетическом коде, или наоборот, все дело ограничится сжатием системы и ее дисфункциональностью на более или менее длительный срок, после которого она вернется к прежним базовым параметрам? Мне представляется, что вопрос этот на данный момент пока остается открытым, очень многое зависит от масштаба надвигающегося кризиса. Вероятность глубинных изменений капиталистической системы, однако, не исключена и напрямую связана с длительностью пандемии. Чем дольше будет продолжаться карантин, тем менее вероятно быстрое возвращение к привычной «норме» и тем более вероятно возникновение «новой нормы». 

 

Монополизация экономической деятельности в целом существенно возрастет, хотя и будет скомпенсирована активным ростом мелкого бизнеса.

 

Естественно, мы пытаемся решить уравнение, в котором пока почти все элементы неизвестны. Но один элемент все-таки можно вычислить. Со значительной долей уверенности можно предположить, что после окончания пандемии монополизация экономики усилится. Этому будут способствовать многие факторы как финансового, так и технологического порядка. Крупные игроки на рынке имеют больше шансов переждать бурю и выжить. Они же будут иметь облегченный доступ к кредитным ресурсам. Соответственно, никто не сможет помешать им захватывать освобождающиеся в связи со скоропостижной кончиной многих мелких и средних бизнесов ниши. 

На другую особенность посткоронавирусной экономики обратил внимание Рубен Ениколопов, отметивший, что ускорившийся уход в онлайн также будет помогать в первую очередь крупным игрокам. Правда, он сделал оговорку, что это будет отчасти скомпенсировано новыми возможностями для малого бизнеса. Я прочитываю это таким образом: резко усилится монополизация рынка — с одной стороны, сопровождаемая бурным ростом новых инновационных малых бизнесов — с другой. А вот традиционные бизнес-структуры среднего калибра окажутся в положении экономических динозавров и начнут массово вымирать. Само по себе такое развитие ситуации ни о чем не говорит — эта тенденция наблюдается уже около 150 лет. Но, если на нее наложится сверху политический кризис, это может привести к самым серьезным последствиям. 

 

Социальный и политический ответ на кризис будет, скорее всего, диспропорциональным и намного более жестким, чем экономический.

 

Мне менее всего хотелось бы выглядеть пессимистом и алармистом. Их развелось так много, что маятник общественных ожиданий качнулся в сторону успокоительного оптимизма — мол, ужас, конечно, но не ужас- ужас-ужас. И если анализировать исключительно экономические параметры, то так, наверное, дело и обстоит. Но, к сожалению, экономика не существует в вакууме, она довольно глубоко погружена в политику, даже если кажется, что плавает на поверхности. И это существенно ухудшает прогноз, потому что, как мне кажется, социально-политический ответ на экономические проблемы будет диспропорционально сильным и неадекватным уровню самих проблем. 

 

Это не только скажется на общей социально-политической обстановке в самых разных уголках планеты, но и окажет обратное дополнительное вторичное воздействие на экономику, усугубляя и без того тяжелые последствия кризиса. А это уже, в свою очередь, может как раз и привести к коррекции параметров капиталистической системы, неизбежность которой сегодня не выглядит столь очевидной. Тем не менее, порочный политико-экономический круг может запустить ряд сложных и необратимых процессов, которые в течение буквально одного-двух десятилетий существенно изменят наши представления о пределах экономической свободы. А уж каким словом обозначат эту новую реальность — социализм, новый капитализм или как-то иначе, — имеет меньшее значение. 

 

Вирус особенно опасен для среднего класса, который в краткосрочной перспективе окажется главной жертвой кризиса.

 

Исследуя вредоносное влияние вируса на организм человека, ученые обнаружили, что он проникает внутрь клетки, находя в ней особое уязвимое место. Надо сказать, что приблизительно так же вирус воздействует и на общество в целом. Вызванный им кризис ударит, в первую очередь, по среднему классу, и через него уже окажет системное влияние на всю социально-экономическую и политическую ситуацию. Конечно, как справедливо заметил Кирилл Рогов, для части представителей среднего класса кризис предоставит новые уникальные возможности — особенно для той, что дружит с «искусственным интеллектом» и сможет воспользоваться уходом экономики в онлайн. Но, увы, не все представители среднего класса так продвинуты и подавляющее его «традиционное» большинство окажется главной жертвой грядущего кризиса. 

 

Помимо сугубо гуманитарных проблем, это будет иметь еще одно важное существенное последствие — следует ожидать значимого сокращения экономически самодеятельного (самозанятого, в том числе) и самодостаточного населения. Достаточно подвижная до этого и достаточно крупная доля населения станет более зависимой от внешних источников финансирования и в первую очередь — от общественных фондов. Это, в свою очередь, поставит в повестку дня вопрос о возрастающей роли государства, в компетенции которого будет находиться управление этими фондами. 

 

Существенное усиление роли государства неизбежно при любых траекториях развития кризиса.

 

Дело, конечно, не ограничится средним классом. Кризис сделает огромное количество людей сильно зависимыми от бюджетных средств. Безработица — только часть этой проблемы. Управление бюджетными фондами может стать нервом новой посткоронавирусной политики. Для обслуживания этих фондов потребуется более мощный бюрократический аппарат. Поэтому, скорее всего, мир ожидает рост этатизма во всех его проявлениях. 

 

Также этому росту будет способствовать — по крайней мере, в первое время — сохранение большой мобилизационной готовности. Нас ждет существенная перестройка систем здравоохранения, повсеместно дискредитировавших себя, государству придется часто реагировать на многочисленные спонтанно возникающие чрезвычайные ситуации. Фантомная боль, возникшая в связи с дефицитом ресурсов, быстро не пройдет. Правительства будут в течение нескольких лет наращивать эти ресурсы, развивая обширные программы за счет бюджета. Никуда не денутся и системы тотального контроля социального поведения, которые также придется «обслуживать» в постоянном режиме. Роль государственных заказов и их влияние на бизнес тоже вырастут. Все это оставляет мало надежд на то, что государство украсит себя в качестве добродетели политической скромностью. 

 

Пространство свободы в ее старом традиционно-либеральном понимании — разрешено все, что не запрещено, — будет уверенно сокращаться. Мир станет гораздо более зарегулированным.

 

Глобальный, очень условно «левый» разворот и без пандемии стоял ближайшим пунктом в политической повестке дня. Теперь он только ускорится. Отчасти, помимо всего названного выше, этому будет способствовать рост самосознания ранее отодвинутых на второй план социальных слоев. Увы, но героями посткоронавирусного мира будут не инвестбанкиры и юристы, а медики и доставщики пиццы в широком смысле слова. Как положено, о них забудут на следующий день после того, как умрет последний заразившийся коронавирусом больной и станет нечего боятся. Но их самосознание уже не будет прежним, и они найдут способ заставить общество себя уважать. И главным, на что будет направлена их ярость, станет социальное неравенство. 

Помимо всего прочего, они спросят и о том, почему те, кто получал триллионные дотации на спасение бизнесов из казны, пытаются поправить дела за счет населения, то есть за счет повышения цен? Стремление к выравниванию доходов резко усилится. В этом смысле последствия будут похожими на любые послевоенные подвижки в политике. От государства потребуют вмешательства в процесс распределения общественного богатства. Ему трудно будет уклониться от этой миссии, и оно начнет все активней определять границы экономической, а впоследствии — и всякой иной инициативы. 

 

Эрзац-национализм, более известный под дезориентирующим названием «правый популизм», или исчезнет, или, наоборот, злокачественно переродится.

 

Практически все страны, где на момент начала пандемии у власти находились так называемые «правые популисты» (так называемые, потому что они — такие же правые, как и левые) показали весьма спорные результаты в борьбе с ней. Это касается и США, и Великобритании, и Бразилии, и даже России. Нет сомнений в том, что по окончании пандемии эти правительства будут подвергнуты сокрушительной критике со стороны гражданского общества или (в случае России) того, что его заменяет. 

 

Для кого-то это может означать конец политической карьеры. Но такой исход вовсе не обязателен. Правительства-неудачники вовсе не обязательно капитулируют под натиском гражданского общества и уйдут в политическое небытие, поджав политический хвост. Напротив, они могут перейти в агрессивную контратаку на позиции гражданского общества. Эрзац-национализм в этом случае может переродиться в фашизм-лайт в какой-нибудь постмодернистской версии. Если для России такой поворот событий кажется чем-то само собой разумеющимся, то в отношении США, Великобритании и других «цивилизованных» старых демократий это многим представляется маловероятным. Следует, однако, напомнить, что сто лет назад и Германия, и Италия были более чем цивилизованы. Если напор на демократические процедуры со стороны нового национализма будет мощный, то выдержать его в условиях кризиса будет сложно. Часть популистов легко и почти открыто предпримет антидемократические шаги. У кого-то это может получиться. 

 

Существенно возрастут риски для демократии. За демократию придется бороться повсеместно, а не только, к примеру, в России.

 

Я, конечно, не настолько пессимист, чтобы рисовать посткоронавирусное будущее в мрачных тонах антиутопий Оруэлла и Хаксли. Но думаю, что демократия даже на Западе, не говоря уже о других мирах, перестанет восприниматься как нечто само собой разумеющееся. За нее придется побороться, причем иногда весьма активно. На выходе из кризиса мы можем получить бывших «правых популистов», переобувающихся на ходу в «левые» военные полуботинки. Терять им будет нечего, и никакого пиетета перед демократическими институтами они испытывать не будут. Сохранить эти институты получится только если гражданское общество приложит к тому немалые усилия. 

 

Парадоксально, но путинская Россия на какой-то части дистанции может вполне вписаться в этот тренд. Собственно говоря, она на этой площадке сама является трендсеттером. Путин, Трамп, Джонсон могут оказаться в одном строю. Впрочем, это не обязательно значит, что они будут дружить. Но их разногласия будут не столько идеологическими, сколько экономическими и политическими. Им трудно будет поделить мир между собой, а вот чувствовать и понимать друг друга они будут прекрасно. Впрочем, и тем, кто им противостоит, легче будет найти взаимопонимание.

 

Мир после пандемии с ускорением продолжит движение к постимпериализму, начатое задолго до кризиса.

 

Не стоит путать философский скетч с модными сегодня футурологическими страшилками. Я лишь фиксирую одну из вероятных тенденций развития цивилизации, которая может реализоваться по-разному или не реализоваться вовсе. Она, на мой взгляд, состоит в том, что мир с ускорением продолжит движение в сторону постимпериализма, начатое задолго до пандемии. Если говорить об истоках этой тенденции, то она проявилась впервые явно не вчера, и когда Сахаров писал о конвергенции систем (капитализма и социализма), то он, возможно, имел в виду нечто подобное. 

 

Основной отличительной чертой постимпериализма, как мне кажется, будет несколько иное отношение к свободе и, прежде всего, — к свободе экономической деятельности, чем то, которое мы унаследовали от старого либерализма. Каждый получит возможность убедиться, что главное в свободе — это все-таки необходимость. Усложнение цивилизации, глобальная взаимозависимость всех ото всех, усиление монополизации вкупе с ростом этатизма, необходимость ограничивать стихийный рост неравенства — все это и многое другое приведет к тому, что экономическая и иная производная от нее деятельность, как на национальном уровне, так и в мировом масштабе, будут сильно зарегулированы. Пандемия, я думаю, просто подтолкнет все эти процессы, и будущее наступит на пять-десять лет раньше, чем могло бы наступить. 

Проблема в том, что человечество к этому будущему и так не очень было готово, а теперь у него осталось еще меньше времени на адаптацию, в том числе — политическую. Демократии не сразу и не везде удастся приспособиться к новым реалиям, и какое-то время она будет находиться в зоне политической турбулентности, из которой выйдет существенно модернизированной. Но это лишь общий тренд, он не предполагает, что мир будет нестись в указанном направлении как по немецкому автобану. Скорее это будет блуждание в тайге — иногда прямо, иногда окольным путем, когда с ускорением, а порой и вспять. И только несколько десятилетий спустя мы сможем по достоинству оценить, куда пандемия подтолкнула развитие капитализма.