Я до сих пор вздрагиваю, прочитав или услышав доносящиеся из гулких государственных коридоров слова, фразы или целые словесные пассажи, дословно воспроизводящие образцы дискурсивных отправлений партийно-правительственных мыслителей и риторов позднего «совка». Образцы того самого, что еще и тогда вызывало массовый невеселый смех пополам с мучительной изжогой. А уж теперь-то!
Но в наши дни как ни в чем не бывало долетают до нас в виде задорных канализационных брызг все те же «западные покровители», «заокеанские кукловоды» и прочие «кое-кто на Западе».
И во все времена, — чуть что не так — как бог из машины, выскакивает на поверхность все никак не теряющая своей пунктирной актуальности и подвальной свежести тема «вмешательства в наши внутренние дела».
Когда говорят о том, что все протесты и все персональные или коллективные проявления недовольств единственно верной политикой родного руководства организуются, планируются и финансируются то ли реальным, то ли, что чаще, мифическим «Западом», когда говорят, что те или иные отечественные политики, философы, практики, теоретики, художники и писатели суть проводники «западных ценностей», когда говорят об «иностранных агентах», работающих в «интересах иностранных государств», когда говорят обо всем этом, первым делом возникает вопрос, так это или не так, врут они или не врут.
Но этот вопрос далеко не самый главный. И не только потому, что на него ответить довольно легко — да, в большинстве случаев врут.
Но нет, не только в том дело, что врут. Врут они, допустим, всегда и по любому поводу, и не такая уж это сенсационная новость.
Тема имманентно зловредной «заграницы» столь живуча и столь соблазнительна для многих и многих поколений склонных к тоталитарным методикам управления властителей и их штатных или внештатных пропагандистов — причем в разных странах, а вовсе не только в нашей, так что не надо особенно гордиться хотя бы такой уникальностью, — еще и потому, что там не предполагаются самые главные вопросы.
А из всех главных вопросов самый главный — это не вопрос, правдивы или нет эти, так сказать, разоблачения. А самый главный вопрос такой: «Почему это плохо?».
Потому что это угрожает традиционным ценностям и национальным интересам? Отлично.
А не затруднит ли в таком случае перечислить навскидку хотя бы пару-тройку таких драгоценных ценностей, таких изумрудов яхонтовых, которые бы обнаруживали фатальную несовместимость с ценностями, выстраданными современным цивилизованным миром, частью которого исторически является наша страна, нравится это адептам убогой колхозной эстетики и морали или не нравится.
Но нет, эти вопросы и, тем более, ответы на них совершенно не предусмотрены правилами той бесконечной игры, в которую веками играет власть с вверенным ей населением, для самой «глубинной» части которого без лишних вопросов давно понятно, что Запад ужасен просто тем, что он Запад, заграница вредна и опасна, потому что она заграница, а «иностранное» терпимо только когда оно — штаны, ботинки, сотовые телефоны и слетать в отпуск, а не когда оно — личная свобода, уважение к личности и цветущее разнообразие частных интересов, привычек и устремлений.
Устойчивая и даже, можно сказать, незыблемая концепция, в соответствии с которой все, что происходит не по поручению или с разрешения местного начальства, организуется и оплачивается из-за бугра, тешит непритязательные души верноподданных обитателей отечества.
И их счастье, конечно, что им не очень свойственно задумываться о чем-нибудь, что располагается чуть глубже этой гладкой, отполированной языками многих поколений поверхности.
А если бы вдруг невзначай об этом хотя бы слегка задумались, то получилось бы, что упомянутая концепция как раз и описывается словом «русофобия». И этот тот случай, когда это беспрерывно повторяемое во всех контекстах и во всех падежах слово имеет хотя бы какое-то внятное значение.
А как ещё можно обозначить концепцию, косвенно, но недвусмысленно утверждающую, что граждане России никакие вовсе не граждане, а бессмысленный и безвольный сброд, неспособный на волю к активным и даже пассивным действиям, выходящим за рамки чисто бытового существования.
В основе этой концепции лежит стойкая убеждённость в том, что люди в принципе не способны думать, говорить и действовать без приказа и без руководства.
И если они, люди, говорят и совершают поступки не по указанию «партии и правительства», то, стало быть, по указанию или наущению «других». Арифметика — проще некуда.
«Кто научил тебя этим глупостям? От кого ты набрался вот этого всего?» — кипятился партийный отец моего школьного друга, когда он, громокипящий подросток, говорил за столом что-нибудь такое, что заметно, а иногда и довольно радикально отклонялось от… ну, в общем, отклонялось. И не могу передать, до какой степени оскорбляли его эти вопросы.
Все это более или менее понятно, причем довольно давно. Но меня, как обычно, особенно занимают языковые, точнее стилистические вопросы.
Совсем недавно, незадолго до исторического торжества Великого Обнуления, среди прочих новостей мелькнуло такое: «Запад может активизировать попытки внести раскол в российское общество перед голосованием по поправкам в Конституцию РФ. Об этом секретарь Совета безопасности России Николай Патрушев предупредил в интервью».
Этот секретарь, выходец из той самой конторы, где, как известно, «бывших» не бывает, где холодные головы с годами остывают до полного обледенения, горячие сердца обугливаются до состояния головешек, а чистые руки становятся до такой уже степени чистыми, что их бесполезно даже и пытаться отмывать, этот секретарь, который в силу тех же обстоятельств, во-первых, безусловно, хорошо информирован, во-вторых, врать не станет, в числе прочего сказал: «Планируются шаги по интенсификации информационного давления на Россию в целях размывания российских духовно-нравственных и культурно-исторических ценностей, формирующих фундамент государственности, и снижения чувства общероссийской идентичности граждан нашей страны. Главные задачи — внести раскол в российское общество, навязать выгодные им ценности и модели развития, получить возможность манипулировать общественным сознанием».
Удивительное дело!
Если совсем пренебречь историческим, культурным и всеми прочими контекстами, если забыть, что мы с вами худо-бедно живем все же в двадцатые годы XXI века, а не в тридцатые или сороковые двадцатого, а сфокусировать все свое внимание лишь на — если можно так выразиться — содержании и на формально-стилистических особенностях этого и всех подобных этому откровений, можно с некоторым смущением предположить, что за прошедшую почти сотню лет в стране, в политическом и общественном сознании ее граждан не изменилось вообще ничего.
Такого рода речи, риторика и стилистика которых не меняется годами и десятилетиями ни лексически, ни синтаксически, ни интонационно, ни, тем более, содержательно, я слышу более или менее всю свою жизнь.
Постепенно в моем сознании возникла и стала со временем разрастаться и обогащаться красочными деталями вполне очевидная метафора. Метафора, в основу которой легло важное сведение, почерпнутое мною еще в детстве из энциклопедии.
Именно из энциклопедии я узнал однажды, что попугаи живут очень долго. А говорящие попугаи свой речевой
репертуар осваивают в первые годы своей жизни, после чего без каких бы то ни было изменений воспроизводят его многие, многие годы.
Вырастают, учатся в школе, взрослеют, старятся и умирают их хозяева, появляются новые, которые тоже в свой черед старятся и умирают, а попугаи как ни в чем не бывало говорят своими скрипучими голосами: «…навязать выгодные им ценности и модели развития, получить возможность манипулировать общественным сознанием».
Мне рассказывали очевидцы, что в середине 70-х годов один такой попугай из общества «Знание» произнес нечто настолько волшебное, что я запомнил это на всю свою жизнь.
«Деятельность западных спецслужб», — сказал он и сделал многозначительную паузу, чтобы публика могла осознать весь онтологический ужас самого понятия «западных». «Деятельность западных спецслужб, — повторил он уже чуть менее форсированно, — направлены прежде всего на нашу молодежь и (внимание! — Л. Р.) на мыслящую часть нашей интеллигенции».
Прошли, как говорится, годы и десятилетия, неузнаваемо изменились приметы времени, а попугай не только жив, но даже на вид и не очень-то постарел.
Радоваться ли этому?
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.