В течение нескольких дней горячо обсуждалось душевное состояние перевозбужденного батьки, который картинно позировал с автоматом в руках, да еще и вместе с подростком-сыном, вооруженным тоже автоматом, во дворе собственной резиденции.
Не найдя литературных слов, хоть как-то описывающих свои сильные впечатления от этих кадров, говорили: «Ну, это уже ваще!»
Это, конечно, «ваще», что и говорить.
А чем, если вдуматься, это в большей степени «ваще», чем, например, горделивая демонстрация видавшего виды голого торса другого президента на смирном коне? А игра в лермонтовского Демона: то «опущусь на дно морское», а оттуда — с трофеями в виде пары-тройки горшков, изготовленных по заказу ФСБ на местной посудной фабрике, то «поднимусь под облака» вместе со стаей спец-журавлей. Да и много подобного еще было и, боюсь, что будет. Забыли, что ли?
И одного, и другого и третьего-четвертого, доползших до вожделенной власти и насмерть вцепившихся в нее всеми своими клешнями и челюстями, объединяет кроме всего прочего еще и то, что они совместно со своим разнообразным и разнокалиберным окружением, вообще-то говоря, шуты гороховые.
Шуты, — не «гороховые», а просто шуты, — а также разнообразные фрики и прочие чудаки необычайно разнообразят, оживляют и очеловечивают любой общественный ландшафт, в силу своей внутренней инерционности всегда стремящийся к монохромности и монотонности. Они, эти чудаки и фрики, совершенно необходимы в жизни современного города, потому что они придают облику города и жизни общества дополнительные и неожиданные краски или хотя бы оттенки.
Но фрик, наделенный даже небольшой властью или хотя бы законодательной инициативой – это вопиющий признак общественной катастрофы.
Мне, честно говоря, не очень нравится, когда различных моральных уродов и интеллектуальных инвалидов из «коридоров власти» называют «клоунами».
Это совсем не правильно и совсем не справедливо. И совсем обидно за старую почтенную профессию, за насущно важную и необходимую в контексте трудной истории европейской цивилизации социально-культурную функцию.
Клоун – это не дурак, как некоторым кажется. Клоун – это рентген, показывающий нам нашу собственную глупость, нашу пошлость, нашу трусость, наше бесчестие. Клоун выступает на цирковом манеже или на ярмарочной площади, или приходит в детский хоспис, чтобы поддержать остатки духа в тех, для кого смех – последнее, но сильнейшее обезболивающее средство.
Почему люди радуются клоуну? Потому что он берет на себя, на своего нелепого, но обаятельного, беззащитного, но и неуязвимого персонажа все то, что мы боимся невзначай обнаружить в зеркале. Особенно с утра, когда мы в наибольшей степени уязвимы для собственного взгляда, когда сил на снисходительность нет.
Он и есть зеркало. Но кривое, но смешное и потому — утешительное. «Да нет, это не я! — облегченно думаем мы, глядя на его симпатичные кривляния, — Разве ж у меня такой огромный красный нос? Такая растрепанная пакля вместо волос? Такие широченные и вечно сваливающиеся штаны в крупную клетку? Такая ядовито-зеленая в красный горошек драная шляпа? Разве ж у меня такой дурацкий писклявый голос? Разве ж я так суетливо двигаюсь? Нет, нет! Слава богу, это не я! Рыжий, браво!»
Клоун – прекрасная профессия. Особенно когда клоун выступает в цирке, а не, например, с парламентской трибуны.
Точно так же, как когда-то в «великие диктаторы», в фюреры и в «отцы народов» пробивались бездарные стихотворцы, кухонные философы и незадачливые живописцы, сейчас в политику вошли если и клоуны, то очень скверные клоуны, которых в цирк бы не взяли ни за что, а вот в депутаты и даже в президенты — в самый раз, можно, сойдет.
Это и есть политика. Лев Рубинштейн об освобождающем балагане
Я вообще-то скептик. Я всегда ожидаю худшего....
Видя их, слыша их, мы рефлекторно смеемся, потому что за их речами и нелепыми поступками все равно маячит неувядаемый образ коверного. Но и понимаем при этом, что не очень-то это смешно.
Это не вполне смешно уже хотя бы потому, что прямым следствием их «гэгов» и кривляний часто становятся человеческие жертвы, искалеченные судьбы, иногда — и судьбы целых народов.
Но смеяться все равно надо. И это не только защитная и во многом спасительная реакция организма на все более расширяющееся пространство кромешного собачьего бреда. Это еще и признак собственного иммунитета, собственной вменяемости, собственной нормальности, прочности собственных представлений о добре и зле, о верхе и низе, о правом и левом, о черном и белом. Это признак нашей способности и, соответственно, воли к интеллектуальному и нравственному сопротивлению.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.