Первым же утром того самого мартовского дня, когда началось ВСЕ ЭТО, когда, если не всех, то казалось, что всех москвичей и гостей столицы резко и одномоментно рассадили по домам, когда все мы, застигнутые врасплох, как в детской игре «замри», застыли в произвольных позах и застряли там, в тех местах, где постигло нас карантинное пленение, в то самое утро меня разбудила странная акустическая ситуация. Очень непривычная, хотя и смутно что-то напоминавшая. Вскоре я понял, что именно.
В то утро привычные звучания куда-то исчезли, а непривычные появились. Так, например, мой слух стал отчетливо различать деликатное, но хорошо слышное хлопанье крыльев непосредственно за моим окном. «Ангелы, что ли?» — с некоторой почему-то сварливостью подумал я, не успев толком проснуться.
А все же проснувшись, я встал и глянул в окно. Нет, не ангелы. Ангелы — насколько я вообще представляю себе нравы и обычаи ангелов — столь обильно не гадят на карниз. Голуби, конечно! Какие еще ангелы!
Мое окно выходит на довольно оживленный перекресток, не замолкающий ни днем, ни ночью. А в то самое утро перекресток был тих и пуст. И как-то возвышенно печален. Лишь две-три человеческие фигуры слегка воровато перемещались по тротуару, таща в руках огромные пакеты с гречкой, манкой, туалетной бумагой и растворимым кофе. Их, как сухие листочки бесшумным ветром, пронесло куда-то мимо. Едва слышно прошелестели они своими пакетами и скрылись из глаз. И опять никого. Проехали два автомобиля. Почему-то медленнее, чем обычно. Как будто на цыпочках — не проехали, а буквально прокрались, прижав указательные пальцы к губам.
В то утро я сначала подумал, а потом и написал на своей фейсбучной страничке: «Это очень похоже на первое января любого года». Вскоре оказалось, что не один я почувствовал, подумал, сказал и написал примерно то же самое.
И действительно ведь похоже, правда же?
Новый год начинается не сразу после пресловутого перезвона курантов. Первое января это еще не новый год. Первое января — это закладка между старым и новым годами, это маленькая, но очень многозначительная пауза, это антракт, это короткое время на раздумье, это пересменок, перекур, смена караула…
Я очень люблю первое января. Первое января любого года.
Особенно хороша середина дня.
За окном — редкая, непривычная пустота. Ну, разве что прошествует мимо невнятный, с мясом вырванный из какого бы то ни было социально-культурного контекста, а поэтому абсолютно загадочный, прохожий — посланец каких-то параллельных миров.
Ближе к вечеру тоже неплохо.
Люди медленно и неуверенно, опасливо озираясь по сторонам, начинают выходить из домов, как будто из бомбоубежищ после затяжной массированной бомбежки. Они движутся медленно и плавно и вместе с тем хаотично, напоминая аквариумных рыбок. Они робко сбиваются в небольшие стайки, они говорят еле слышно, как бывает, когда в соседней комнате только что заснул наконец неугомонный младенец.
Разговаривают они с плавными, отчасти даже нежными интонациями, избегая восклицательных знаков и прочих признаков неуместной в данном случае экзальтации. Пластика их тоже плавна и даже как бы несколько вкрадчива, без резких вульгарных движений, улыбки их бледны и не уверены, смех слегка стыдлив и едва слышен. Все — на полутонах, все — между строк, все — в подтексте.
Разговаривают люди слегка неуверенно, не вполне сами веря в легитимность собственных слов и интонаций. Говорят тихо, почти шепотом, стараясь не разбудить ненароком чутко дремлющую мигрень.
Все накопленные за жизнь бесконечные первые дни бесконечных январей поразительно похожи друг на друга. За исключением тех случаев, когда вы, например, являетесь врачом больницы на суточном дежурстве, или дворником, или в вашем доме ранним утром этого дня прорвало канализацию, и вы безуспешно дозваниваетесь до диспетчерской, или вы и есть тот самый диспетчер, до которого пытается дозвониться жертва неукротимой канализационной стихии, или вы артист, невольник чести, обязанный изобразить Деда Мороза в любой момент, как только призовет вас к священной жертве безжалостный подлец-Аполлон. Или вы любящий папаша, которому поручено сопроводить любимое дитя на долгожданную встречу с упомянутым Дедом…
Я помню, как однажды я возвращался из гостей, где встречал Новый год. Это, естественно, было первого января, часов в десять-одиннадцать утра.
Представили себе? Так вот…
Вагон был почти пуст. Кроме меня там сидела лишь одна парочка — характерно бледноватый с полузакрытыми глазами мужчина и очень оживленный мальчик лет девяти. По этой довольно незатейливой мизансцене было вполне понятно, что папаша (не иначе как в наказание за дурное поведение) был командирован сопроводить сынулю на праздничную елку в какой-нибудь, допустим, Колонный зал.
Непонятно было только одно: до каких же степеней бессердечия надо было дойти, чтобы назначить детский праздник на такое непростое для всей страны время.
Ребенок, впрочем, был воодушевлен необычайно.
Предвкушая неземные восторги, он всю дорогу приставал к отцу: «Пап, а Дед Мороз будет?» — «Будет», — с неумело скрываемой ненавистью отвечал папаша, который по очевидным причинам был настроен куда менее энтузиастически, чем его сын. «А клоуны будут?» — «Будут тебе клоуны. Помолчи минутку». — «А подарок?» — «И подарок будет. Сиди тихо!», — отвечал безуспешно пытавшийся хоть чуть-чуть вздремнуть счастливый отец одного из тех счастливых семейств, которые по мнению одного графа похожи друг на друга до полной неразличимости. Для того, чтобы представить себе пламенные восторги этого папаши по отношению к предстоящему мероприятию, ко всем прочим мероприятиям подобного рода, а также ко всем на свете устроителям этих мероприятий, особо изощренного воображения не требовалось.
Мне стыдно в этом признаться, но все же я, — озираясь по сторонам и проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь из тех, кто может на это обидеться и рассердиться, — признаюсь в том, что я испытываю некоторое мстительное удовлетворение от того, что в нынешнем, особенном, году отменены все эти каникулярные детские, а заодно и взрослые, коллективные радости.
Дело в том, — и это может показаться странным – что я их никогда не любил, и даже в раннем детстве.
Что там хорошего-то!
Броуновские толпы возбужденных сверстников, а также профессионально надсадные голоса идиоток-снегурочек вперемешку с тревожными восклицаниями мамаш, потерявших в толпе свое чадо, никогда особо не пленяли мою душу. Ну, разве что подарки… Но и это, как говорится, до поры до времени. Никогда не забуду, как по дороге домой с очередной елки я схомячил все содержимое нарядного картонного пакетика и что было потом.
Нет, больше не надо. Спасибо, достаточно! Память, молчи! «Да и что такое вообще весь этот так называемый Новый год!» — вяло и меланхолично думаем мы, проснувшись первого января и не понимая, какое теперь время суток, и вообще — почему все именно так, а не как-нибудь иначе.
«Что за чушь собачья! — раздраженно думаем мы. — Это все лишь стадная глупость, пьянство да обжорство, апофеоз неумеренности, чреватый тяжелым и стыдным похмельем».
Все это вроде так и есть, и спорить с этим довольно глупо.
Но это и не так, если все же вспомнить, что для многих поколений этот самый Новый год навсегда стал притаившейся в хвойных зарослях скрипучей калиткой в другой мир — мир дооктябрятского детства, невнятных семейных преданий, летучих и прекрасных частностей, утробного тепла, мир, в котором такие пустячные, но такие многозначительные, а в наши дни еще и наделенные дополнительным содержанием явления, как запах хвои или мандариновой корки, взрываются внезапным и ослепительным пониманием того, что не вчера мы родились и, Бог даст, не завтра умрем. И что после первого января, — хотя и не без труда, — но все же наступит и второе. А там глядишь — и третье. И четвертое. И все остальные.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.