Тридцать лет назад в Москве собрался I Съезд народных депутатов СССР. Он транслировался в прямом эфире и оказался самым популярным реалити-шоу того времени `— страна прилипала к телевизорам, люди не могли поверить, что эпоха бурных и продолжительных аплодисментов уходит в прошлое (как тогда казалось), что о проблемах страны можно говорить свободно и открыто.
В память о том съезде мы отобрали пять речей с пятью знаковыми, как нам представляется, идеями и попросили современных политологов и журналистов высказаться об этих идеях с позиций сегодняшнего дня.
О выступлении Александра Оболенского, в первый день Съезда выдвинувшего свою кандидатуру как альтернативу Михаилу Горбачеву, размышляет экономист и публицист Владислав Иноземцев.
Выступление Александра Оболенского на съезде
«Два слова о том, почему я оказался на этой трибуне. Ведь я прекрасно понимаю, что шансов в борьбе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым у меня никаких. Я хочу, чтобы в нашей истории, в нашей с вами практике возник прецедент проведения выборов. Пусть это и не совсем альтернативная основа, но это — выборы. Такого требуют избиратели, которые меня избрали. Я им это обещал, и я выполняю это обещание».
25 мая исполняется тридцать лет знаменательному событию: на I Съезде народных депутатов СССР — единственного советского парламента, а отчасти даже своего рода аналога Учредительного собрания (которому в итоге так и не удалось «переучредить» Советский Союз) — депутаты избрали председателя Верховного совета СССР, фактического руководителя советского государства. Альтернативой Михаилу Горбачеву, генеральному секретарю ЦК КПСС и народному депутату СССР от Коммунистической партии, выступил Александр Оболенский, 46-летний народный депутат СССР от 20-го Ленинградского сельского национально-территориального округа. Настоящих выборов тогда не состоялось: не желая допустить ни малейшего риска, более 1400 народных депутатов из 2250 высказались за то, чтобы не включать кандидатуру Оболенского в бюллетень для тайного голосования. Однако в конечном счете остаток истории Советского Союза между маем 1989-го и декабрем 1991-го стал периодом, вместившем в себя все имевшие какие-либо последствия демократические выборы в истории тысячелетней России.
За два с половиной года в Советском Союзе прошли свободные выборы в парламенты пятнадцати республик и более чем 120 областных Советов и Советов автономий; прямые выборы глав обеих столиц, всенародные выборы глав ряда республик, включая РСФСР. Коммунистическая партия утратила контроль над событиями, происходившими в стране, а СССР сначала признал независимость ряда своих бывших республик, а потом и вовсе прекратил свое существование. Сегодня сложно сказать, каким главой страны стал бы Александр Оболенский, окажи депутаты ему доверие, но нельзя не признать, что Михаил Горбачев оказался единственным в истории России правителем, приверженным демократическим ценностям настолько, что он ни разу не попытался продлить отпущенный ему историей срок пребывания у власти насильственными или нелегитимными методами. Элита, заменившая его в Кремле в декабре 1991 года, никогда более не допускала возможности появления новых лидеров в результате свободных выборов, используя для этого военную силу, подкуп, подлог и злоупотребление правом.
Почему на рубеже 1980-х и 1990-х годов в истории России открылось небывалое окно возможностей, и почему персоналистский режим возродился так быстро — на эти вопросы ищут ответа многие историки и специалисты по политической теории. На мой взгляд, причина подобного положения вещей выглядит довольно очевидной.
На протяжении столетий в России существовал такой тип монархии, при котором власть суверена была практически неограниченной. Цари и императоры распоряжались не только жизнью своих подданных (большинство из которых перестали пребывать в статусе рабов всего полтора века тому назад), но и национальными богатствами страны. Приближенность к власти и обладание богатством были понятиями синонимичными. Частная собственность в ее западноевропейском значении начала формироваться только во второй половине XVIII века с издания Манифеста о вольности дворянства — и то лишь для узкого слоя аристократической элиты.
После Великих реформ Александра II процесс пошел быстрее, но хотя власть перестала быть единственным, она тем не менее осталась гарантированным средством обогащения. Советская эпоха стала в этом отношении особой: какими бы «привилегиями» ни пользовались большевики, общий уровень потребления элиты был, вероятно, самым низким не только среди развитых стран того времени, но и государств весьма среднего уровня развития. Власть в СССР на протяжении основной части его истории осуществлялась ради самой власти в куда большей мере, чем во имя банального стяжательства. В этом отношении коммунистам удалось если не разрушить, то подорвать одну из вековых российских традиций — но, увы, это не приблизило советское общество к нормальности: отделить власть от частной собственности стало возможным лишь посредством упразднения последней.
Несколько славных лет (les années glorieuses) горбачевской политики стали возможными потому, что с возвращением демократии возник шанс на «осовременивание» общества, в котором политическая элита могла обособиться от элиты предпринимательской, если бы перестройка была продолжена. Однако верхушка оппозиции, пришедшей к власти демократическими методами в 1990–1991 годах, оказалась мотивированной не столько политическими, сколько меркантильными соображениями. Отказ от коммунистической идеологии был для ее представителей прежде всего отторжением идей нестяжательства — и именно поэтому в 1990-е порицанию подверглась только идеология коммунизма, в то время как порочные институты тоталитарного правления сохранились в нетронутом виде, и никаких люстраций проведено не было.
Уже на протяжении 1990-х годов стало очевидно, что решимость элитных групп удерживаться у власти была прямо пропорциональна возможностям извлечения рентных доходов (после дефолта 1998 года шансы на смену элиты выросли очень значительно, но после краткого периода неопределенности контроль был восстановлен). Начиная же с 2003–2004 годов, когда в Кремле осознали, насколько масштабен «пирог», который предстоит «делить» в ближайшие годы, любые сомнения исчезли напрочь.
«Президентская кампания». Художник Сергей Мироненко, 1988 год. Фото: из личного архива художника.
Персоналистский режим, который сегодня сложился в России, не является подобием того культа личности, который страна пережила 70–80 лет назад. Он намного больше напоминает Россию досовременного периода, когда страна управлялась узкой группой людей в их собственных интересах — прежде всего материальных. Правовая защищенность подданных сегодня не выше, чем в петровские времена; масштаб расхищения государственного достояния еще значительнее; заинтересованность в сохранении такого положения вещей перевешивает любые рациональные соображения, требующие демократии и модернизации. Россия после рубежа 1980-х и 1990-х годов возвращается к своей докоммунистической традиционности, становясь все более архаичной — а власть родов или кланов для архаичных обществ является вполне естественной. Поэтому на вопрос «почему» квазимонархический режим возродился в России, ответ может быть только один: это единственный режим, адекватный обществу, где не разделены власть и собственность, и где государственная служба является бизнесом. В таком обществе не стоит ожидать иной политической надстройки.
Однако остаются два вопроса.
Первый — была ли возможна альтернативная траектория развития, иной тип постсоветского транзита? На мой взгляд, такая возможность могла открыться только в случае, если бы мечты Горбачева о «единой Европе» воплотились в стратегию участия СССР в формировании Европейского союза, который зарождался в его нынешнем виде как раз во второй половине 1980-х годов. Если бы речь шла не о роспуске Варшавского договора, а о его коллективном членстве в НАТО; если бы СССР не отпустил страны Центральной Европы в ЕС, а привел бы их туда вслед за собой; если бы в конечном итоге российские законы и законы других постсоветских стран утверждались бы общеевропейским парламентом, а судебная система обязана была имплементировать в национальные практики решения European Court of Justice, судьба России была бы иной. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения.
Второй — насколько релевантным выглядит опыт перестройки в наши дни? Я не вижу тут много оснований для оптимизма, кроме самых общих. Российское общество 2010-х годов намного более ограниченно, цинично и индоктринировано, чем советское общество времен позднего застоя. Степень образованности населения тридцать лет назад была большей, чем сегодня; деньги не были абсолютным субститутом морали; идеология постбрежневского периода была на редкость беззубой. В сегодняшней России покорность легко покупается, тогда как в коммунистической к ней приходилось принуждать. Именно поэтому количество либералов и демократов в наши дни не обеспечивает ни либерального порядка, ни демократии. И хотя в стране есть много людей, готовых бросить вызов Владимиру Путину так, как Александр Оболенский бросил его Михаилу Горбачеву, вероятность того, что они попадут в Большой Кремлевский дворец или в Государственную думу, очень низка.
Поэтому, мне кажется, сегодня опыт перестройки стоит помнить прежде всего как опыт сопротивления, которое, начавшись с небольших шагов, сумело разрушить систему. Но не надеяться, что в этот раз все пройдет столь же легко и просто.
Читайте также в проекте «1989. Речи свободы»:
«Открытие «глубинного народа»» Владимира Пастухова — о выступлении на съезде Юрия Афанасьева, подарившего России понятие «агрессивно-послушное большинство».
«Зачем России сильные регионы?» Натальи Зубаревич. О том, что у союзных республик есть свои национальные интересы и их нужно учитывать, на съезде впервые заявил Нурсултан Назарбаев.
«России нужно выйти из себя» Сергея Простакова — о выступлении Валентина Распутина, предложившего государству отказаться от имперского пути развития.
«Когда в России, наконец, примут „декрет о власти“?» Кирилла Рогова — о выступлении Андрея Сахарова, который заявил о необходимости отмены монополии КПСС на власть в стране.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.