В середине декабря в «Новом издательстве» выходит книга, посвященная стихам Михаила Айзенберга.
Я долго думала, могу ли в своей книжной рубрике, где каждую неделю пишу о книгах, которые скоро выходят в свет или уже вышли, рассказать вот об этой маленькой книжке — ее обещают через пару недель получить из типографии. Почему сомневалась? Все очень просто: автор этой книги — мой сын Филипп Дзядко, главный редактор проекта Arzamas.
Он кандидат филологических наук, и наш дом всегда был завален книгами о книгах, литературоведческими исследованиями.
К стихам Филиппа пристрастил мой муж Виктор Дзядко, он обычно читал детям, когда они были маленькими — сказки Киплинга, чуть постарше — Диккенса, а еще чуть старше — стихи Пастернака и Заболоцкого. Стихи они не просто читали, они пытались их разбирать, и как пишет Филипп в своем предисловии, «старались понять, как они (стихи) устроены и что они делают с нами. Это совместное чтение часто превращалось в разговор обо всем на свете».
И вот, размышляя о том, почему я все-таки хочу опубликовать отрывок из книги «Глазами ящерицы», я убеждала себя, что это — не столько книга моего сына Филиппа Дзядко, и можно не бояться «конфликта интересов», потому что это и книга замечательного поэта Михаила Айзенберга.
Филипп Дзядко разбирает двадцать одно стихотворение Айзенберга, написанное в 2014 году. Эти стихи, никогда не публиковавшиеся в этом составе и в таком порядке, публикуются вместе и каждое стихотворение Дзядко снабжает своими заметками, которые могут быть неожиданным размышлением, случайной ассоциацией, важным воспоминанием – реакцией на встречу с только что прочитанным стихотворением. Так получился своеобразный роман со своим сюжетом, со своими героями, конфликтом и внезапными решениями.
И выходит, что ты не только читаешь стихи, но и участвуешь в разговоре о каждом стихотворении, но не литературоведческом, а очень частном, личном, каком-то очень «человеческом».
Вот, например, как он начинает такой разговор о первом стихотворении, давшем название книге — «Глазами ящерицы»:
«Снимок, не попавший в проявитель,
сделанный рассеянным прохожим;
мы не знаем, что там, мы не видим,
дальнюю границу не тревожим.
Кто же мы — летающие вздохи
или вздохов моментальный снимок?
Птицы, подбирающие крохи
между сквозняков необъяснимых?
Ящерица, та, что на припеке,
поднимает мизерное веко.
Видит восходящие потоки,
принимает их за человека».
![Поэт Михаил Айзенберг](https://w35sr6r2cw.cloudcdn.info/files/2020/11/img_3008.jpg)
«Стихотворение пишет еще одно стихотворение внутри себя, рассказывает сразу две истории, — объясняет Филипп Дзядко. — Первая посвящена частному случаю — это история о не получившейся фотографии, о пленке, которая почему-то не попала в ванночку с химическим раствором, преобразовывающим скрытое изображение в видимое. Вторая история — об ограниченности нашего знания и понимания. В переключении внимания с одной истории на другую, в их переплетении рождается драматургический эффект. С вопросом «Кто же мы?» вторая история становится главной, но непроявленная пленка возвращается в третьей строфе — уже в глазу ящерицы. Тогда оба сюжета сходятся в один».
Дзядко читает стихи Айзенберга не только как роман с выдуманным им сюжетом и главным героем — поэтом, но и как «политические тексты».
«Эти стихи в значительной степени сделаны из своего времени, собраны из воздуха, замерзшего на стекле. Наверное, это политические стихи, но не в буквальном смысле: это стихи сегодняшнего дня и о сегодняшнем дне, и не только потому, что иногда в них угадываются реалии последних лет. «Видимо, и сейчас, как когда-то, в шестидесятые годы прошлого века, люди ощущают болезненно-острую нехватку реального. А стихи (настоящие стихи) это и есть „производство реальности“. Они приходят на помощь — очищают воздух от химер и фантомов». Об отношениях времени и стихов Айзенберг вообще говорит часто: «Реальный материал искусства — именно время»; «у каждого поколения есть своя задача — поиск нового языка как темы времени — как творческой идеи, идущей через художественное пространство в социальное». Химеры времени — я встречал их в этой книге, им сопротивлялись ее герои», — пишет Дзядко.
«Поиск нового языка, «противостояние пропасти, преодоление немоты и тьмы» — это то, что в какой-то степени важнее сиюминутных твитов, новостей о вновь обретенной дочери Путина, бешеном принтере, угрожающем загнать нас всех в советское прошлое. Это те самые «химеры времени», с которые борется своими стихами Михаил Айзенберг и от которых вслед за ним прячется Филипп Дзядко. Прятаться — это не значит не сопротивляться и не противостоять тому мороку и мраку, который нас накрывает. Оказывается, взглянуть на мир глазами ящерицы — очень мудрый опыт и совет. Взглянуть на мир глазами ящерицы — значит, увидеть мир впервые, увидеть его иначе.
А если увидеть его иначе, значит, он будет чуть лучше, светлее, чем есть на самом деле. И в этом чудо поэзии, поэзии Михаила Айзенберга, в основе которой лежит свет, сострадание и надежда. По крайней мере, так прочел и увидел эти стихи Филипп Дзядко. Так он предлагает их прочесть и увидеть нам.
С разрешения «Нового издательства» публикуем отрывок из книги «Глазами ящерицы».
![Обложка книги «Глазами ящерицы» Филиппа Дзядко](https://w35sr6r2cw.cloudcdn.info/files/2020/11/soft_cover_dzyadko-1024x683.jpg)
Дом, где словно стена пробита.
Дверь запирается так, для вида.
Все качается, не пролей.
Все ж таки надо держать правей,
если в мозгах пляска святого Витта.
Только шурум-бурум да шахсей-вахсей
и ни других гостей,
ни других новостей.
Мозг посылает одни депеши,
как заведенный, одни и те же
в адрес всей этой нечисти. Власти всей.
Это из воздуха на дворе,
полном политики словно гари,
передается: тире — тире,
а произносится: твари — твари.
Человек, возвращающийся домой летом 2014 года, года начала войны с Украиной, не находит прежнего дома. Перед бессмысленной дверью он что-то бормочет, ища очки или ключи, в его мозгу — беспорядочные, отрывистые мысли, какой-то безумный танец.
Это стихотворение читаешь как продолжение предыдущего, оно переносит описанную там битву в сегодняшний день. Они дополняют друг друга и хором говорят о воздухе 2010-х годов. «Дом, где словно стена пробита…» — уже прямое высказывание, оно предельно конкретно. Слово «политика» произнесено, и оно становится синонимом яда. Стихотворение дает определение и «власти всей», и общественному климату: «гарь», заполняющая легкие, вытесняющая кислород.
Вспоминая предыдущие тексты книги, понимаю, что они начинают складываться в сюжет: было ощущение пустоты и предчувствие катастрофы, за ними пришел червивый голос, угрожающий родному месту, и вот теперь — стена пробита, двери — уже не защита, весь воздух полон политики, она проникла в дом. Что такое «политика» здесь? Не личное, а коллективное, не хрупкое, а грубое, не важное, а пустое. Ее вред не только в том, что она мешает дышать, как гарь; дело хуже: она занимает место воздуха, замещает его.
![](https://w35sr6r2cw.cloudcdn.info/files/2020/11/photo_2020-11-29_15-07-48-1024x682.jpg)
Депеша — слово из армейско-дипломатического арсенала — указывает на одностороннее общение. В «посылает» уже свернуто содержание этих депеш (к черту, на х**): устойчивое словосочетание экономно сокращено до слова, но ты его сам разматываешь при чтении. Депеша — это сообщение в один конец, уведомление, а не начало разговора. Разговор исчезает — это важная тема. Вместо него теперь «шурум-бурум да шахсей-вахсей» — гул ленты фейсбука и псевдоновостей, пустые речи и бессмыслица, и даже страшнее: уже знакомое «нестройное ура», которое идет на нас стеной.
Шурум-бурум, распад диалога и невозможность общего дела встречаются и в другом стихотворении М. А. — 1982 года:
Это счет вавилонский наш:
чет на вычет и баш на баш —
башню строили. И недаром
к оползанию ледника
всех давно развели по парам
как попало, наверняка.
Только шум да шурум-бурум
бытовая отспорит служба.
Лучше выберу подобру,
что ни в чем выбирать не нужно…
Шум, шурум-бурум противостоят осмысленному разговору, а именно в нем — залог существования. В речи при вручении Премии Андрея Белого в декабре 2003 года М. А. говорил: «Может быть, стихам нужен разговор еще и потому, что сами стихи — разговор, только идущий на особом языке — языке настоящего времени. Настоящее — это время событий. От времени сегодняшнего оно отличается примерно так же, как событие отличается от происшествия. Событие — это происшествие, обнаружившее собственный смысл».
О чем «Дом, где словно стена пробита…»? Не только об отравленном политикой воздухе, но и о столкновении двух типов речи — речи сегодняшнего дня и речи настоящего времени. Шурум-бурум да шахсей-вахсей — это сегодняшний день, происшествия, не обнаружившие собственного смысла. Этот сегодняшний день перерабатывается в депешу — и получается проклятие.
В интервью, данном незадолго до создания стихотворения, М. А. рассуждал о значении разговора в семидесятые: «В этом разговорном кружении, сталкивании находились слова для выражения того, что нас окружало. Иногда эти слова были случайными, иногда — точными. Сейчас я понимаю, что именно это и было главной работой, которая совершалась в то время. <…> Находить имена и учиться существовать в этом мире. Собственно, речь идет об определенной экзистенциальной технике: что делать с той стеной, которая постоянно на тебя валится и грозит тебя полностью завалить. Как бы научиться так ее подпирать, чтобы не биться об нее головой, — не делать это своим единственным занятием, потому что жалко тратить на такое свою голову, свою жизнь». В 2010-х эти навыки снова оказались необходимы. В «Доме, где словно стена пробита…» уже нечего подпирать, нужно учиться существовать в мире, где все качается. Стихотворение помнит о своих соседях — стихах о чутком звере, хранителе места, ратниках и певцах, камнях в кармане, — о тех, кто видит и кто сопротивляется. Но здесь единственным названным средством обороны оказываются депеши с проклятиями.
В этом сильнейшем отклике на политическую жизнь в стране инвективы против власти складывает сам воздух. Стихотворение перелагает его сообщения, расшифровывает тире-тире в текст, понятный человеку. И этот текст полон ярости.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.