Еве Меркачевой очень повезло. Она стала первым журналистом, которому удалось побывать во всех семи российских колониях для пожизненно осужденных. О том, что собой представляет тюрьма в России, обитателям которой смертная казнь заменена на вечный срок, обозреватель «Московского комсомольца» написала в книге «Град обреченных», которая недавно вышла в издательстве «Альпина Паблишер».
«Ни одна из семи колоний для ПЖ не похожа на другую. В каждой протекает своя жизнь, в каждой — свои условия. При этом закон един для всех приговоренных к пожизненному сроку. И везде есть одна особенность: не работают воровские понятия и нет деления по мастям. К примеру, вчерашний «смотрящий» за целым регионом сегодня сидит вместе с педофилом за одним столом. И все у них общее —от миски до унитаза. Даже в этих гиблых местах арестанты не расстаются с надеждой: пишут стихи и мечтают о свободе. И никто из тех, с кем я общалась, не хочет умирать, никто не променял бы даже несколько дней унылой жизни в застенках на смертную казнь», — написала Ева Меркачева в предисловии к книге.
Она подробно рассказывает о каждой из семи колоний, раскиданных по России. Общалась журналистка не только с осужденными, среди которых маньяки-убийцы, педофилы, лидеры организованных преступных группировок, киллеры, на совести которых несколько человеческих жизней, случайные убийцы, жертвы судебных ошибок. Конечно, поездки в колонии и публикации были согласованы со ФСИН, и не всех, с кем журналистка хотела поговорить, ей разрешили увидеть. Естественно, ей показали не все, что она хотела бы увидеть, и осужденные не рассказали ей всей правды о том, что происходит в этих колониях.
Но того, что удалось увидеть и описать, вполне достаточно, чтобы представить, что собой представляет колония для «пыжиков», как называют осужденных к пожизненному сроку на сленге.
Ценность книги Евы Меркачевой не только в огромном массиве информации, которую может получить внимательный читатель, но и в том, что она написана не просто журналистом, но правозащитником. Меркачева уже восемь лет — член ОНК Москвы, посещает московские СИЗО и ИВС, поэтому герои ее статей и интервью для нее не просто материал для эксклюзива, а живые люди, вызывающие у нее сострадание. Меркачева старается их услышать, разгадать причину того, как они оказались за решеткой. Что привело их туда: психическая болезнь, (ведь есть мнение, что маньяки и педофилы — психически нездоровые люди), продажность следствия, несовершенство судебной системы или роковая случайность?
Пишет Ева Меркачева и о том, что среди нескольких десятков осужденных, с которыми она говорила в этих «градах обреченных», как минимум трое, возможно, сидят без вины. Один из них — обитатель соликамской колонии «Белый лебедь» Владимир Железогло.
С разрешения издательства «Альпина Паблишер» мы публикуем интервью с ним, в котором Железогло рассказывает, как вместе с сокамерниками ему удалось убежать из Бутырской тюрьмы двадцать лет назад.
Железогло. Тайна уникального побега
Владимир Железогло — особый постоялец знаменитой колонии для пожизненно осужденных. Он легендарный беглец. В истории древнего тюремного замка «Бутырки» было два удивительных побега. Их тайну не раскрыли по сей день. Первый в порядке эксперимента в 1906 году устроил фокусник Гарри Гудини. А в 2001-м из камеры исчезли приговоренные к пожизненному заключению Владимир Железогло, Борис Безотечество и Анатолий Куликов. Их задержали лишь через месяц. С тех пор Железогло за решеткой.
Надо ли говорить, что все годы сотрудники вольно или невольно пребывают в напряжении: вдруг сбежит? И хоть его камера 24 часа под видеонаблюдением, а «Белый лебедь» — одна из самых неприступных колоний в России, опасность все равно есть. И то, что Железогло ни разу не нарушил режим, отнюдь не исключает саму возможность побега. Вдруг он все эти годы вынашивает план? Вдруг он совершенствует мастерство а-ля Гарри Гудини?
Но вот он сидит передо мной. Щуплый, с жилистыми руками и резким взглядом. Знаю, что он считает себя невиновным в совершении преступления, за которое получил пожизненный срок. Побег из «Бутырки» — едва ли не самое светлое пятно в его жизни.
— Владимир Фёдорович, про ваш побег даже в книгах пишут. Но каждый автор излагает события по-своему. Расскажите наконец, как все было на самом деле?
— Да, нужно это сделать, чтобы небылицы перестали писать. Я помню все до мельчайших деталей. Все эти годы прокручивал в голове события, как в замедленном старом кино. Здесь времени ведь много.
Я попал в «Бутырку» в ожидании кассации в марте 2001 года — в тот год тюремному замку исполнилось ровно 240 лет. Увы, последняя инстанция оставила пожизненный приговор без изменения, я был разбит и подавлен. Вы тут уже не раз, наверное, слышали: «Я невиновен», потому отнесетесь и к моим словам скептически. Сложно передать все чувства, когда тебе на голову обрушивается «карающий молот закона». Понятно, что все пережили в своей жизни взлеты и падения, но в моем случае пожизненный срок означал: потеряно все и безвозвратно.
Дело было в так называемом коридоре смертников, куда в советские годы привозили людей на расстрел. Мы сидели в камере №76 с половинчатым сводчатым потолком. То есть изначально была одна большая камера, а потом из нее сделали две маленькие — №76 и №77, просто выложив стену посередине. При этом потолок сводчатый был общий на две камеры. Эта важная конструктивная особенность нам потом помогла.
— Кому из троих пришла в голову сама идея?
— В первое время мы сидели вдвоем, третий — Куликов — потом «заехал». Инициатором был Борис Безотечество. Никакого инженерного или строительного образования, как писали СМИ, он не имел. На свободе он работал на кладбище. Могилы копал. Он не то что бы страшным человеком был, но… У него преступление нехорошее. В поселке под Кемерово, забыл, как называется, два кладбища: одно, на котором он работал, а второе коммерческое какое-то. У них конкуренция. Директор кладбища просит Бориса устранить того директора. Он пошел, дома хозяина не было, только дочка и бабушка. Он их… Мне сестра недавно писала, что про Безотечество снимали фильм и режиссер свое мнение высказал: «Я бы не хотел, чтобы он освобождался». Такой вывод он сделал.
Так вот, у Безотечество желание совершить побег родилось еще до того, как он приехал в «Бутырку». По дороге, пока его конвой доставлял в СИЗО, хотел исчезнуть, но у него не получалось. Вот он уже в камере «Бутырки» идею и подал. А у меня до этого и мысли о побеге не было. Получилось так, что на прогулке во внутреннем дворике мы нашли проволоку толстую, метра полтора длиной. Тайно пронесли ее в камеру, чтобы изготовить штырь.
— Был план напасть со штырем на сотрудников?
— Нет. Этот вариант я сразу отверг по двум причинами. Первая: если Боре терять было нечего, то мне мараться невинной кровью не имело смысла. И вторая: знаю, сколько побегов с захватом заложников плачевно кончались — в первую очередь для самих беглецов. А штырь решили сделать на всякий случай, он мог пригодиться в любой момент.
Мы начали точить эту проволоку об пол. И неожиданно получился глубокий паз в бетоне. Безотечество прыгнул в этом месте, и пол «лопнул». Образовалось отверстие размером 60 на 60 см. Подняли плиту, под ней — песок. Убрали его. Дальше видим — кладка известковая. Штукатурка, значит. Мы и ее легко убрали. Потом кирпичи. А уже под ними увидели трубы. Это была теплотрасса в подвале.
— Пишут, что вы по очереди ковыряли черенками от алюминиевых ложек. Это правда? И материал куда девали?
— Во-первых, у нас не было алюминиевых ложек в камере, только деревянные. И мы их не использовали. Штукатурку ковыряли штырем, то есть проволокой, а все остальное руками. Песок мешали с водой и в унитаз сливали. Кирпичи, которые вытянули, выбросили вниз, в подвал. Тем летом в «Бутырке» шли ремонтные работы, стояли сварочные аппараты, валялись кабели, домкраты, инструменты какие-то, журналы (видимо, их работники читали). В общем, никто не заметил наших «отходов». А плита у нас так в камере и оставалась, мы ее не выкидывали.
— Еще писали: чтобы тюремщики не заметили подкоп, вы накрыли его одеялом, на котором расставили тарелки и кружки.
— Нет, это тоже неправда. На дырку мы положили кусок решетки, сверху мешок с песком, я его сшил из своего белья. Ну и плиту. Мешок с песком не давал плите полностью сесть. На этой плите попрыгаешь немного, несколько раз, она уравнивается с полом. Если там мешок с песком не поставить, то будет пустота, ее услышат. К нам в камеру заходили каждое утро — простукивали стены, полы, потолок. А вот щели замазывали хозяйственным мылом.
— Сколько у вас это заняло? Сутки, двое, неделю, месяц?
— Мы все это за одну ночь сделали.
— То есть вы в первую ночь уже вышли?
— Безотечество выходил, я оставался в камере. Он прошелся по подземелью и вернулся. С собой принес выброшенные рабочими автожурналы почитать. И объяснил, что совершенно нельзя понять, куда идти и где выход.
— Какое было чувство — вот она, свобода, близко?
— Ну да. Уже надежда появилась какая-то. Потом на второй день к нам в камеру подселили Куликова. Это меняло наши планы. Мы хотели вдвоем бежать, а теперь этот Куликов. Кто он такой?
В первый вечер мы ничего не говорили о побеге. Просто пообщались на посторонние темы. На вторую ночь он устал, спать лег раньше, ну а мы вскрыли наш лаз и попробовали выбраться. Когда мы разбирали это все — кирпичи, мешок, — складывали в месте подальше от его кровати. Куликов делал вид, что спит, а сам проверял нас. Мы вылезли, ушли. Он полежал, подпрыгнул, тоже собрал свои вещи и смотался. Только он пошел в другую сторону, в неправильную, запутался и скоро вернулся в камеру. А мы из подвала выбрались в тир, как раз в той части, где ставят мишень. Пришли, посмотрели, там куча гильз. Оружия не было. Потом мы вылезли во двор, по двору прошлись и зашли в другое помещение.
— А собаки? А часовые на вышках?
— Собак не было. И на вышке никого не было. Прожектора светят, и все. Мы к воротам подошли, замки висят — не откроешь. Рядом здание какое-то. Зашли туда, там тюремная прачечная. Нашли камуфляжные куртки, кепки. Надели прямо на полосатую робу. Думали из прачечной выбраться на волю, но там решетки такие, что не откроешь.
Когда из прачечной вышли, увидели — рядышком пекарня (рисует схему). Стоит хлебовозка-машина, и осужденные-пекари загружают хлеб. Мы вышли к ним в полосатых штанах и камуфляжных куртках.
— Это никого не смутило?
— Один зэк, который там стоял и курил, увидел нас, бросил сигарету и ушел. Ну а мы вернулись обратно в камеру. Пришли часа в три утра, там Куликов, весь грязный — он в подземелье не в ту сторону пошел, измазался. И разговор между нами состоялся. «Возьмите меня с собой». Пришлось. Без него уже никак не пойдешь. Но у него еще суд не прошел, он надеялся, что ему отменят приговор.
— Поэтому он сомневался — бежать или не бежать?
— Нет, он не сомневался, просто хотел тянуть время до приговора. Но нам надо было торопиться. Теперь мы решили, что раз нас трое, один идет искать выход, а двое остаются в камере (потом обнаглели: сразу по двое ходили). Делали куклы, клали на постель. Робы, одеяло скомкаешь, телогрейку сверху наденешь — как бы отдыхает человек. — И никто из тюремщиков ничего не заподозрил? — Там в коридоре сотрудника-контролера не было вообще. Тогда времена такие были. Вольные. По «Бутырке» ходил перечень продуктов, которые можно приобрести, и там были в списке даже наркотики и спирт. Мы спирт несколько раз брали. 500 рублей за пол-литра. А наркотики мне неинтересны были.
— А что еще можно было? Продажных женщин с воли можно было провести?
— Наверное. По крайней мере об этом писал в свое время адвокат Якубович, который провел в этом СИЗО какое-то время под следствием в тот же период, что и мы. Но у нас было намного строже. Однако хочу вам сказать, что человек, потерявший свободу, наполовину теряет совесть. А персонал, работавший в «Бутырке» в те времена, помогал терять и душу. Но как их винить? Зарплата маленькая, дома ждут семьи. Руководство обо всем знало, но закрывало глаза, потому что не хватало кадров. У нас зачастую нельзя было дозваться сотрудника, случись что экстренное.
— А правда, что вы рисовали стрелочки, которые потом нашли диггеры, и что вас попросили спуститься в подземелья «Бутырки», чтобы провести расследование вашего побега?
— Нет, мы ничего не рисовали. Как дорогу определяли, чтобы не заблудиться? У нас было два плана тюрьмы. Один общий, его дали зэки, которые сидели в камере на этаже над нами. А второй план действий при пожаре: каким камерам куда выходить. Его дал один сотрудник. Сейчас уже можно говорить. Там уже все поменялись, не осталось никого.
— Он просто пожалел вас, зная, что вы «смертники»? Или дал этот план за что-то?
— Судили меня в 2000 году, когда уже был мораторий на смертную казнь. Так что дело не в жалости. План мы у него купили. За 1000 долларов. Эти деньги были у Куликова с собой, вот он и расплатился. Именно благодаря этому плану мы все-таки выбрались на пятый день. Мы петляли по подземельям много времени, смотрели — и там можно было выходить, и там. Просто смысла не было в этом, это не было путем на волю. Часто лазили в кромешной тьме, но страшно особо не было, хотя слышали — где-то там есть «расстрельные» подвалы…
— Призраков не встречали?
— Нет. Бояться живых нужно, а не мертвых. Благодаря плану мы «вычислили» наконец место, куда можно идти по теплотрассе, чтобы в итоге оказаться за пределами «Бутырки». Вы помните тюрьму? Квадрат, а от него такие «усы» отходят. Здесь «ус» и здесь. Вот нам и нужно было идти в сторону «уса», где вахта. Мы по трубам туда ушли. Разобрали штукатурку, кирпичи. Там трубы, их шесть пар. Две первые пары, в которые мы сначала попали, были обрезаны, и мы оказались замурованы. Но потом по другим ушли под асфальт далеко за пределы тюрьмы. И вот мы поняли, что фактически на свободе. Но только под землей. Высунули зеркало в трещину в асфальте, посмотрели — машины, гараж. Потом начали долбить асфальт, жгли его зажигалками, ковыряли — в общем, вылезли.
— Вы были в одежде тюремщиков?
— Мы были в робах. Камуфляж в камере нельзя было хранить. Найдут — вопросов не оберешься. Мы оставляли найденную еще в первый день подкопа форму в подвале. Пользовались только робой. По утрам, когда возвращались после поисков, стирали ее и сушили. Когда вылезли 5 сентября во дворе, уже там разделись, умылись и переоделись в гражданские вещи (гражданская одежда хранится у заключенных в камерах. — Прим. авт.). Было четыре часа утра.
— И где вы в итоге вылезли?
— Во дворе спецприемника, который находился за территорией «Бутырки».
— Куда вы направились первым делом? Или вас ждали сообщники на воле с паспортами и машинами?
— Никто не ждал. Но на самом деле насчет паспортов была договоренность, только мы опоздали на пару дней, и человек уехал из Москвы. А так бы нас с документами точно никто бы не нашел. Мы пошли по улице, которая привела нас к трем вокзалам. Спокойно шли. Подошли, там такси стоят. Но как поедешь, если денег не осталось? У меня только магнитофон был (в тюрьме это разрешалось, только записывающую головку отключили, а так можно было слушать). С одним таксистом поговорили, он отказался за магнитофон везти, с другим — то же.
Мы начали отходить от вокзала, и тут милиционер, небольшого роста, пухлый такой, сержант: «Документы». Я ему говорю: «Из бани идем, какие документы?» — «Где живешь?» Я ему от фонаря назвал адрес. Куликов тоже сказал какую-то улицу, которую запомнил. И тут милиционер у Безотечество спрашивает, а он говорит: «Я из Сибири». Мог бы назвать любую улицу, а он… Посмотрел милиционер его папку с приговором и материалами по делу. Не поверите, он просто посмотрел на предмет наркоты нету ли? Говорит: «Сибиряк, пойдем со мной. А вы привезите его документы до девяти часов». Безотечество ко мне подходит и шепчет: «Что делать?» Я ему говорю: «Отойди в сторону и беги». Он перебежал через дорогу, полицейский за ним, свистел, кричал. И так мы расстались с Борей.
А с Куликовым мы тут же остановили машину, шофер — сотрудник ФСБ — нас вывез за магнитофон поближе к окраине Москвы. На самом деле он был чекистом. Я потом читал его докладную начальству по этому инциденту, когда знакомился с материалами дела о побеге. Потом мы на автобусе доехали до кольцевой. А оттуда нас мужик на КамАЗе, который вез кирпич, подбросил в сторону Серпухова. И вот таким образом мы оказались в деревне, где жила двоюродная сестра Куликова. Нашему неожиданному визиту она была не рада, но все же согласилась приютить на одну ночь. У нее дома телевизор, новости смотрим — и там про «Бутырку» рассказывают.
— Приятно было себя видеть в новостях?
— Звездный час застал врасплох. Разве это популярность, когда тобой пугают жителей страны, когда рассказывают про тебя страшные небылицы? Я вообще не думал, что вокруг истории с побегом развернется такой ажиотаж. И вся эта шумиха заставила отложить на более благоприятные времена все задуманное.
— Интересно, что именно?
— Первоначально мне хотелось приехать в город Канск Красноярского края — там было совершено преступление, за которое мне дали пожизненный срок. Хотелось отдать в руки правосудия того, кто был виновен, или хотя бы самому очиститься от всей этой грязи, в которой меня изваляли. Но всему этому не суждено было случиться. И теперь я умру не от пули, на которую сознательно шел, а от позора и людского равнодушия.
— Давайте вернемся к событиям после побега. Правда, что вы скрывались в землянке?
— Нет. Прятались в дачном поселке, в заброшенном доме. Собирали грибы, картошку копали с огородов.
— А вы знаете, какая награда за вас тогда была объявлена?
— Да. 10 000, по-моему. А может, и 100 000 долларов.
— Выплатили эти деньги тем, кто вас сдал? И кстати, кто все-таки это сделал?
— Сдали нас брат Куликова и один дачник. Получили ли они вознаграждение — понятия не имею. Брали нас жестоко. Дело вот как было. 27 сентября мы пришли на встречу с братом Куликова, зашли за остановку. Тут граната взорвалась. Я попытался встать — и упал. Больше ничего не помню. Граната была газовая. Причем вроде как с тем же газом, что на Дубровке использовали. Пришел в себя через три дня, открыл глаза, смотрю — нахожусь в изоляторе. Возле меня на нарах лежит пачка сигарет и спички. Я закурил, голова начала кружиться. У меня затормозка сильная была. Выбросил сигареты, лег опять, дверь открывается — следователи. Они ждали, когда я приду в себя.
Оказалось, я на спецблоке «Матросской тишины». Первое, что от меня хотели, — чтобы рассказал, как убил Бориса Безотечество. Назвали его «Борис Б.». По приговору Тверского суда Москвы он по делу прошел как неустановленное лицо. Во как.
Следователи не верили, что по стечению обстоятельств мы с Борисом вынуждены были расстаться. Были уверены: мы его зарезали и закопали. Отстали от меня только после проверки на детекторе лжи. Саму процедуру проводили в следственном кабинете в середине декабря 2001 года под руководством оперативного работника ГУФСИН России. Так вот, результаты показали, что я в принципе не способен на убийство. Они еще потом удивлялись — как так случилось, что я получил пожизненный срок? И благодаря им я познакомился с бывшим сотрудником КГБ Александром Игруновым, который посоветовал обратиться к вашему главному редактору Павлу Гусеву и который сам ему писал обо мне. После этого уже в колонию ко мне приезжал корреспондент «МК». Было это в январе 2003 года. Но оперработник зашел в камеру и говорит: «Был тут любитель общаться с репортерами — Радуев. Вот и договорился он». Так что пришлось мне отказаться. Я хочу извиниться перед Павлом Гусевым за свой поступок. Времена были такие.
— Как думаете, сейчас из «Бутырки» сложно сбежать?
— До нас никто не бежал. Как мне рассказали старожилы, только Гарри Гудини да Дзержинский (его увозили спрятанного в отходах, в помоях). Дело не в охране, не в новых технических стрессах, не в количестве вышек и собак. Дело в желании. У нас оно было. Я правда горел желанием доказать свою невиновность всему миру. Но не все в жизни зависит от наших желаний, и нужно принимать любой вариант судьбы. Но вот в народе говорят: «У добрых людей и судьба добрая, а у злых — злая». Почему у меня все так некрасиво вышло?
Вообще-то, мне следует помнить, что газета в первую очередь думает о том, чтобы сделать сенсацию, а не о том, чтобы способствовать обнаружению истины. Поиск истины становится вашей задачей, только если способствует достижению первой цели. Но я рассказал вам все, что знал, ничего не утаил.
Чуть ли не каждый заключенный считает себя невиновным. Но вот что мне сообщила одна женщина — задолго до поездки в «Белый лебедь». Она точно не могла знать, что я когда-нибудь встречу Железогло: тогда я сама понятия не имела, что окажусь в этой колонии.
«Хочу рассказать вам про одного пожизненного осужденного, его зовут Владимир Железогло. Я переписываюсь с 2010 года. Начинала переписку как доброволец группы тюремного служения при храме Космы и Дамиана в Шубине. Позже из этого служения я ушла — родился младший ребенок, дел и забот существенно прибавилось. Кроме того, через несколько лет работы наступило банальное выгорание — работать с заключенными, даже дистанционно, очень тяжело, а никакого психологического сопровождения волонтеров, занимающихся этим, к сожалению, пока не существует.
Так что со всеми своими «корреспондентами», довольно многочисленными вначале, мне постепенно пришлось попрощаться. Кроме Железогло. В этого человека вложено столько сил, времени и нервной энергии, что для меня немыслимо бросить ему помогать, не доведя помощь хоть до какого-нибудь видимого результата.
С самого начала нашей переписки Железогло сильно отличался от большинства моих собеседников. Среди сидельцев — увы, это особенность психологии тюремного обитателя — принято манипулировать, попрошайничать, всячески давить на жалость, особенно в общении с церковными добровольцами, которые как бы по умолчанию обязаны быть самыми добрыми и безотказными. Ничего этого у Железогло не было, он вел переписку в неизменно ровном доброжелательном тоне, в меру интересовался моими делами, но много рассказывал и о себе. С первых писем он настойчиво говорил о том, что не виноват, что его осудили за чужое преступление. Его обвинили в том, что он с двумя сообщниками совершил налет на квартиру коммерсантов Надольских в городе Канске с целью вытрясти некий долг, пытал, а потом убил.
Он же сам пишет, что ему предлагали участвовать в этом деле, но он отказался. Предвидя, что его попытаются все равно туда так или иначе затянуть, решил на вечер намеченного убийства обзавестись алиби, провел его со знакомыми дамами в расчете, что они смогут потом дать показания в пользу его невиновности. Но показания его тогдашней сожительницы не учли, хотя они есть в деле, а двух других даже не вызывали.
Я поверила ему и решила попытаться помочь добиться правды. Через несколько лет переписки мне удалось получить копию дела Железогло из Красноярского краевого суда. Добиться пересмотра не получается, но подробный анализ дела провели правозащитники-энтузиасты, за что я им безмерно благодарна. Об этих людях нужно сказать особо. Они оба — представители исчезающего, к сожалению, в силу естественных причин поколения людей, готовых помогать ради высшей правды совершенно бескорыстно.
Марина Владимировна Румшиская была экспертом Комитета по правам человека российского парламента. Сотрудничала с «Мемориалом», участвовала в деятельности комиссии по помилованию (благодаря ее усилиям были пересмотрены несколько приговоров, в том числе пожизненных). К моменту нашего с ней знакомства Марина Владимировна была уже очень серьезно и, увы, безнадежно больна, но с энтузиазмом согласилась помогать и делала это несколько лет изо всех неумолимо убывающих сил. Дело Железогло стало последним делом, с которым она работала. Она уверяла меня, что все получится.
1 июня 2017 года Марины Владимировны не стало, и работу над делом Железогло заканчивал ее супруг, Виктор Антонович Булгаков. Виктор Антонович — старый советский политзаключенный, свой первый срок отсидевший еще при жизни Сталина. По отношению к нашему общему подопечному и к идее о его совершенной невиновности он был несравнимо более скептичен, но тем не менее именно его перу принадлежит пояснительная записка к экспертизе. Действительно, есть основания считать, что Железогло непричастен к преступлению, за которое ему дали пожизненный срок. Конечно, об отмене приговора, если дойдет до пересмотра дела, мечтать не приходится, но сделать срок фиксированным было бы очень хорошим результатом».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.