Чем закончился резонансный судебный процесс и почему «тройка судей» поверила администрации колонии, а не осужденным «малолеткам».
5 марта 2019 года Мособлсуд вынес приговор по резонансному делу о бунте в Можайской колонии для несовершеннолетних. Двое осужденных обжаловали решение суда и поэтому остальные шестеро не могут выйти на свободу, хотя их срок наказания уже закончился.
Были ли массовые беспорядки?
События, которые обвинение квалифицировало, как массовые беспорядки, произошли 21 февраля 2016 года в Можайской колонии для «малолеток». По версии следствия, вечером после ужина воспитанники колонии собрали в спортзале на втором этаже барака 55 осужденных (из 75-ти, содержавшихся в колонии на тот момент), забаррикадировали входы в спортзал и начали крушить мебель, выкидывать из окон подожженные подушки и матрасы, рвать бумаги, выбрасывать из окон стенды. От действий «бунтовщиков» никто не пострадал. Администрация колонии вызвала родителей некоторых воспитанников, и им довольно быстро удалось уговорить «малолеток» сдаться. Так называемый «бунт» закончился без особых последствий. Правда, обвинение оценило ущерб от произошедшего в 329 тысяч 436 рублей.
Судебный процесс длился более года. 5 марта 2019 года все фигуранты были признаны виновными в участии в массовых беспорядках. За сроком давности со всех были сняты обвинения в призывах к массовым беспорядкам. Все получили небольшие сроки — от двух лет и десяти месяцев до трех лет и трех месяцев колонии общего режима. У осужденных подростков остались неотбытые сроки за прежние преступления, от трех до одиннадцати месяцев, их приплюсовали к приговору. Единственный из всех обвиняемых Олег Белендрясов был освобожден в зале суда, ему пересчитали срок наказания, согласно закону «день за полтора».
Решение Московского областного суда кажется странным: осуждая всех участников процесса за участие в массовых беспорядкам, тройка судей снимает с одного из них, Максима Ершова, обвинение в организации беспорядков. Но, если никто не организовывал массовые беспорядки, то как они произошли? И были ли массовые беспорядки?
«В Московской области никогда ранее не возбуждались уголовные дела по массовым беспорядкам в колониях для несовершеннолетних. Опыта расследования подобных преступлений в правоохранительных органах Московской области не имеется. Прокуратура в этой ситуации также не стала анализировать судебную практику по аналогичным делам в других регионах страны», — говорил, выступая в прениях Александр Казанский, адвокат одного из подростков, Игоря Квартальнова.
Ранее взбунтовавшихся малолеток в российских регионах судили за порчу имущества и хулиганство. «В материалах дела нет никаких документов о назначении специальных экспертиз, в ходе следствия была проведена только товароведческая экспертиза, — отмечает Казанский. — А ведь при расследовании массовых беспорядков, сопровождающихся применением насилия, огнестрельного оружия, взрывчатых веществ и взрывных устройств, совершением поджогов, необходимо сделать большое количество специальных исследований. И объектами таких экспертных исследований при расследования массовых беспорядков, как правило, являются: трупы, лица, получившие телесные повреждения, в том числе подозреваемые в участии в массовых беспорядках; оружие, элементы боеприпасов, части взрывных устройств, изъятые с места происшествия. Но никакие специальные экспертизы следствием не назначались, так как отсутствовали сами события – взрывы, очаги пожаров, наличие и применение оружия».
Адвокат Казанский говорит, что единственный юридический документ, который дает толкование термину «массовые беспорядки»- кассационное определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации от 22.12.2005 года по делу о драке между двумя молодежными группировками. Вот что пишут судьи Верховного суда, давая определение «массовым беспорядкам»: «под массовыми беспорядками» законодатель понимает преступление, нарушающее общественную безопасность и способное причинить тяжкие последствия в сфере экономики, политики, экологии, военной сфере, парализовать деятельность органов государственной власти и управления».
Во время судебного процесса по делу о бунте в Можайской колонии стало очевидно, что следствие неправильно квалифицировало события в Можайской колонии, потому что ничего подобного массовым беспорядкам там не происходило.
Об этом в суде говорили почти все защитники подсудимых. Они настаивали на том, что действия их подзащитных следует переквалифицировать по ч. 1 ст. 167 УК (умышленное уничтожение чужого имущества с ущербом). Но судьи не услышали очевидного.
«Обмотай член скотчем»
Также судьи не захотели разобраться в существе дела и понять, что могло спровоцировать «малолеток» на так называемый бунт.
Для меня лично, как и для правозащитников из СПЧ и Московской Хельсинкской группы, которые следили за процессом, очевидно, что подростки были возмущены отношением к ним некоторых сотрудников колонии, которые считали для себя возможным унижать «малолеток» морально и физически.
Вот отрывки из заявлений воспитанников, которые они написали членам ОНК Московской области сразу после событий 21 февраля 2016 года. Потом под давлением оперативников и администрации колонии часть заключенных эти заявления отозвали. Но на суде подростки подтвердили тот беспредел со стороны некоторых сотрудников Можайской колонии, о котором они тогда написали.
Вот, почитайте:
«Когда я приехал 12.04.2015 г. в колонию, сотрудники колонии из дежурной смены угрожали расправой и обещали окунуть головой в туалет, если я не помыл бы полы, на следующий день 13.04.2015 в карантинное отделение пришел (Чернявский А.В.) и спросил, кем я являюсь по жизни, я сказал, что я человек, он сказал, не включай дурака и ударил кулаком в область лица и сказал, что если я открою рот он меня сломает…»
*
«Когда мы прибыли на вахту, нас раздели донага и начали обыскивать и периодически Владимир Николаевич (сотрудник колонии. — «МБХ медиа») бил нас дубинками. Владимир Николаевич нашел у мальчика, с которым я приехал, бумагу, на которой был нарисован «паук» и заставил его есть листок, там он нашел фотографию, где он с другом, сзади фотографии была надпись »АУЕ: Братухе на память». Владимир Николаевич заставил есть и фотографию. Когда я сидел на карантине, я стал очевидцем следующего действия. К нам в комнату зашел Николай Николаевич (сотрудник колонии. — «МБХ медиа»), фамилию не помню. У нас там были дежурные по комнате.
А был дежурный мой сосед по комнате, когда он зашел к нам то мой сосед ошибся в докладе, а Николай Николаевич взял со шкафа железную палку и заставил его отжиматься.
Он начал отжиматься, когда он отжимался, Николай Николаевич бил его железной палкой».
*
«За время пребывания в колонии я столкнулся с нарушениями со стороны сотрудников учреждения: а именно Бобков Владимир Николаевич, майор внутренней службы за расстегнутую пуговицу или оторванную бирку бил резиновой дубинкой по жопе или когда ему становилось скучно, он специально приходил в отряд и искал, до кого можно докопаться, находил их и вызывал в дежурную часть и бил дубинкой <…> Кравченко Василий Николаевич, когда к нему подходили за чем-нибудь, к примеру за скотчем, он говорит: «Обмотай себе член и сдерни резко скотч и ржет сидит…»
Подсудимые меняли свои показания в ходе судебного процесса. В начале семеро обвиняемых не признавали вину. Признал только один. А концу процесса, который измотал всех его участников (большинство из подсудимых были лишены моральной и материальной поддержки родителей, двое из них сироты. — «МБХ медиа»), не признавших вину осталось только двое. Кто-то признал вину полностью, кто-то частично. Адвокат Инна Гербовицкая, одна из трех адвокатов по соглашению (у остальных фигурантов дела адвокаты были государственные. — «МБХ медиа») рассказывает, как позиция обвиняемых менялась на суде:
«Возможно, кто-то из них и раскаялся в содеянном. Но, во-первых, они не юристы, чтобы свои действия квалифицировать по той или иной статье. А во-вторых, один из подсудимых, давая свои показания, не только полностью признал вину, он рассказал, что делал каждый из подсудимых. Кто выкинул кровать, кто заявлял какие требования, кто что делал».
Обвиняемые, представшие перед Московским областном судом, — не «белые и пушистые». Все они оказались в Можайской колонии за ранее совершенные ими преступления: кто за угон машины, кто-то за нанесение тяжких телесных повреждения, кто-то даже за убийство. В последнее время речь идет о насильственных преступлениях, совершаемых подростками с особой жестокостью. Такие преступления совершают ребята из разных семей, не обязательно неблагополучных.
И в том, что такие преступления становятся возможными, конечно, большая ответственность лежит на родителях и на школе. Но, похоже, не только общество, родители, но и некоторые сотрудники Можайской колонии поставили на этих подростках крест, потому что вместо того, чтобы показать им, что жизнь может и должна быть иной, они унижали их, пытаясь таким образом заставить их подчиниться. В ответ вызвали лишь возмущение и сопротивление. Сотрудники колонии не понесли никакого наказания, на суде начальник колонии говорил, что все они получили выговора. И также работают в пенитенциарной системе.
О подробностях этого беспрецедентного судебного процесса говорим с адвокатом одного из «бунтарей» Инной Гербовицкой.
— Какова была мотивация у фигурантов дела о так называемом «бунте» в Можайской колонии? И какой мотив им приписало обвинение?
— Тут я с судом категорически не согласна. Потому что мотив, который был в обвинении указан, суд оставил в приговоре. А в обвинении было указано, что основная причина недовольства воспитанников колонии- отказ в условном освобождении одному из них — Максиму Ершову.
— А кто такой Ершов?
— Ершов это тот, которому предъявлялось обвинение в организации массовых беспорядков. Потом прокурором это обвинение было снято. И суд с этим согласился. А мой подзащитный и все остальные, даже признавая полностью вину, категорически были не согласны с мотивом преступления, который им приписывали. И утверждали, что единственный мотив — это неправомерные действия сотрудников колонии. И в этот день, 21 февраля 2016-го, был избит один из воспитанников, что не могло никого из них оставить равнодушным. Об этом знали абсолютно все воспитанники, все свидетели, бывшие воспитанники колонии, это обстоятельство подтвердили. В основном все, кроме одного парня, говорили, что накипело, просто они уже не смогли сдерживать свое возмущение. Тут я с судом не согласна. Но я могу понять, почему суд не принял во внимание эти свидетельства. Ведь если будет установлен и подтвержден факт неправомерных действий со стороны сотрудников колонии, то невозможно ограничиться только вынесением им выговоров.
— Что нужно было сделать?
— Нужно было возбуждать уголовное дело за превышение должностных полномочий.
— Почему судья не вняла вашим ходатайствам, когда вы предлагали переквалифицировать вменяемую «бунтарям» статью? Почему судьи вас не услышали?
— Во-первых, для суда гораздо проще переложить в приговор уже имеющееся обвинение.
— Почему проще?
— Проще потому, что в приговоре объяснить, почему суд пришел к выводу, что нужно переквалифицировать одну статью на другую, исключить обвинение в массовых беспорядках, — это творческий процесс, нужно вложить труд.
Параллели с пытками
— А так проще переписать обвинительное заключение в приговор?
— Да, это проще.
— И все-таки меня поражает позиция суда: ведь эта история развивалась в тот момент, когда появилось скандальное дело о пытках в ярославской колонии, опубликованное «Новой газетой». Ведь судьи же не в безвоздушном пространстве живут. Они же знают, что в колониях происходит. Подсудимые и вы, адвокаты, не проводили параллели с историей о пытках в ярославской колонии?
— Нет, параллели с ярославской колонией не проводили, но ссылались, безусловно, в прениях на мотивацию подсудимых. Ни у кого не вызвали сомнений факты того, что в Можайской колонии осужденных унижали. Все свидетели и воспитанники, которые были допрошены, подтверждали, что в заявлениях в ОНК они писали правду. Об этом много было публикаций. Они говорили, что отозвали свои заявления под давлением со стороны администрации, что их вызывали и давали два-три образца текста отзывов заявлений. Но суд посчитал, что надо верить показаниям, данным свидетелями на следствии.
— Суд посчитал, что раз они отказались от этих заявлений, то ничего и не было?
— Суд посчитал, что поскольку на следствии они об этом не говорили, то, значит теперь они это придумывают, чтобы уйти от ответственности.
— На них оказывалось давление на следствии?
— Мой подсудимый Михаил Вешняков этих обстоятельств не знает. Все они на время следствия были вывезены из Можайской колонии в другие колонии. Например, мой подзащитный не писал заявление в ОНК. Но это не означает, что он не согласен. Он устно подтвердил показания других ребят. И всегда говорил, что неправомерные действия в отношения них совершались. Когда обвиняемые выступали на суде, они приводили страшные примеры, ужасающие. И эти примеры касались не только сотрудников, но даже самого начальника колонии.
Правозащитник не на стороне жертвы
— Нет ощущения, что это было придумано?
— Абсолютно нет. Даже представители Уполномоченного по правам человека, видавшие виды, поверили подсудимым.
— В суде допрашивали членов ОНК Московской области?
— Да, выступали председатель ОНК Евгения Морозова и ее заместитель Дамир Афендин. В день событий он приехать в колонию не смог, хотя знал, что там произошло. Почему он не сказал другим членам ОНК, которые, может быть, смогли бы приехать даже ночью, непонятно. Когда же он приехал в колонию, воспитанники написали заявления о неправомерных действиях сотрудников колонии. Афендин отвез эти заявления председателю ОНК Евгении Морозовой. А через 2 недели ему и другому члену ОНК Московской области Шафранову позвонил начальник колонии и сказал, что воспитанники хотят их видеть. Афендин и Шафранов приехали и воспитанники передали им отзывы почти от всех, кто ранее писал заявления о неправомерных действиях сотрудников колонии.
— Отказы?
— Они называют это «отзывы». Отказы от первоначально поданных заявлений. Афендин говорил на суде, что сначала, когда получил первые заявления, искренне поверил в то, что там было написано. Но потом, поговорив с сотрудниками, категорически отрицавшими неправомерные действия, не увидев на воспитанниках никаких следов побоев, хотя они рассказывали о событиях, которые произошли какое-то время назад и никаких следов не должно было остаться, Афендин решил, что искренние заявления — это те, которые они написали уже потом после общения с кем-то из администрации колонии. А там было написано, что воспитанники сожалеют, что оклеветали сотрудников, и что все написанное ранее являлось неправдой. На мой взгляд, он просто добросовестно заблуждался.
— Он встал на сторону колонии?
— Афендин являлся свидетелем обвинения, что противоречит вообще деятельности ОНК.
— Правозащитник должен в любой ситуации защищать тех, чьи права нарушаются, в данном случае, речь идет о воспитанниках колонии для несовершеннолетних. Я заметила, что на заседании суда почти не было публики: не было родственников подсудимых , приходили, может быть, один или два человека, не было друзей. У меня создалось впечатление, что эти подростки никому не нужны.
— Только лишь мама одного подсудимого, Румянцева, приходила на суд. Она являлась свидетелем по делу, поэтому не могла присутствовать в зале суда, пока не дала показаний. Когда уже была допрошена, приходила. Она, кстати, была в день событий (ее вызвали для того, чтобы она вела переговоры с ребятами. — «МБХ медиа») она работает в реанимации.
У большинства ребят нет родителей. У кого-то они умерли, у одного мальчика есть только 90-летняя бабушка, которая просто не в состоянии приехать. У кого-то родители лишены родительских прав. У кого-то, как у моего подзащитного, к сожалению, родители есть, но они абсолютно не выполняют своей родительский долг. Если бы органы опеки обращали внимание на их отношение к собственному ребенку, их должны были бы лишить родительских прав. Следователь обращался к матери моего подзащитного, просил ее участвовать в деле, как свидетеля, она отказалась. Никто из родных к моему подзащитному ни разу не приезжал.
— Приговор вынесен. Сроки наказания оказались не такие уж большие, как можно было опасаться. Всем дали по минимуму. Что с ними дальше будет?
— Мой подзащитный очень доволен. Он получил меньше всех — 2 года 10 месяцев. К этому сроку присоединили неотбытую часть по первому преступлению — 7 месяцев. Получилось 3,5 года. Но есть одна юридическая тонкость, юридический казус: срок исчисляется с момента взятия под стражу, а она у всех разная. Вот Беляндрясов, который вышел на свободу сразу же после приговора, у него арест по делу о бунте избирался в сентябре. А у моего подзащитного — в декабре. А до того, как была избрана мера пресечения всем подсудимым, их 2 марта 2016 года развезли по разным СИЗО. Они оказались в тюрьме, но, согласно первым приговорам, должны были отбывать наказание в колонии, а это СИЗО, это совершенно другие условия, более тяжелые.
— И теперь у них будет пересчет наказания из расчета «День за полтора»?
— Пересчет наказания производится только с момента избрания меры пресечения. А до избрания меры пресечения, например, мой подзащитный почти 10 месяцев находился в СИЗО, но эти десять месяцев не пересчитают, ведь, ему тогда не была еще избрана мера пресечения — арест по «делу о бунте». Считаю, что это совершенно несправедливо .
— А если бы пересчитали, он вышел бы на свободу?
— Да, вышел бы уже сейчас.
«Если бы я была судьей»
— Процесс был очень долгим и тяжелым, заседания часто переносились. Бывшие «малолетки» получили не очень большие сроки, им не так долго останется сидеть. Они могли получить и больше, даже несмотря на то, что они малолетние. Станет ли эта история для них каким-то уроком? Захотят они вернуться в тюрьму или нет?
— Это сложный вопрос. Я абсолютна согласна с тем, о чем все время говорят правозащитники: у нас нет никаких программ, которые бы занимались бывшими осужденными «малолетками». Им сейчас по 20-21 год, но поскольку у них нет никакой поддержки, никаких родственников, им очень трудно. Трудно найти работу, трудно устроиться в жизни. Не у всех есть, где жить. Это ужасная проблема. И было бы очень здорово, если бы у нас разрабатывались эти программы помощи, программы адаптации после тюрьмы.
— Что обвиняемые говорили суды в своем последнем слове? О чем просили?
— Игорь Квартальнов, который не признавал вину, говорил, что полностью согласен со своим адвокатом, говорил, что он не повредил имущество, ничего не сломал. Другой подсудимый, Ершов, который сначала был назначен организатором, сказал, что вину за участие в массовых беспорядках полностью признает. Свою часть иска, которую он должен выплатить колонии за нанесенный ущерб, полностью признает и раскаивается. Он просил освободить его от судебных издержек. Его не освободили. Кто-то говорил, что просит суд его строго не наказывать. Мой подзащитный говорил, что раскаивается, признает вину, сделал выводы, гражданский иск тоже не признавал. Далевич говорил, что виноват, но, тем не менее, неправомерные действия со стороны сотрудников были.
— Если бы ты была судьей или следователем, если бы это было в твоей власти, как бы ты наказала этих ребят?
— Я, конечно, адвокат, и я мать, если бы я была судьей, то старалась бы судить их как можно менее строго. Но суд в приговоре указал, что преступление тяжкое, и отбывая наказание в колонии, подсудимые совершили новое преступление.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.