Бывший глава Екатеринбурга и депутат Госдумы, а с недавнего времени сотрудник радиостанции «Эхо Москвы», Евгений Ройзман в интервью «МБХ Медиа» рассказал, каким он видит политическое настоящее и будущее России, почему Навальный это вождь, чем ценен Михаил Прохоров и почему замалчивается проблема детских хосписов.
Место достойное
— В январском интервью Юрию Дудю вы говорили, что для вас важно, какое место вы займете в книге «Главы Екатеринбурга». Теперь, когда вы уже полгода как не мэр, какое место вы себе находите в этой книге?
— Место достойное. Самое главное, я уверен, там должно быть написано, что я не боялся людей, мой кабинет был всегда открыт и любой житель города мог зайти ко мне. Ну и, конечно же, Ройзман — это мэр, который никогда не брал взяток. Это все будут знать.
— А нет чувства неловкости за то, что в своих предвыборных материалах 2013 года вы давали обещания, которые объективно не входят в мэрские полномочия: например, что из кранов будет течь пригодная для питья вода?
— Я тогда прямо говорил, что чистая вода это одна из проблем, которой я буду заниматься и которая прописана в стратегическом плане развития города. Как мэр я сделал все возможное для решения этой проблемы. Но города сегодня лишены денег для инфраструктурного развития. Мы столкнулись с методом финансового удавления как политического менеджмента.
— Ну а когда вы шли на выборы, не было понимания, что у вас не получится выполнить многие обещания именно по тем причинам, которые вы сейчас называете?
— Я не раз всем говорил, что снаружи ситуация выглядит совсем иначе, чем изнутри. Сейчас у меня уже есть опыт и понимание ситуации. Я много раз участвовал в выборах и никогда не давал несбыточных обещаний.
— Не обидно, что работа мэром фактически стоила вам места в руководстве «Города без наркотиков»?
— Знаете, я, наверно, перерос уже эту работу. Я многое сделал, переломил ситуацию в те годы, когда был во главе фонда, когда его финансировал. Разумеется, фонд это часть моей жизни, но в 2013-2014 годах надо было уже идти вперед. Иначе я и сейчас бы сидел в фонде, ловил наркоторговцев.
В принципе я сумел сделать так, чтобы фонд смог работать и без меня.
— И как вы оцениваете его работу в настоящее время?
— Никак. Фонд как явление закончился. Я строил его как народный проект, перед нами никогда не стояло задачи дружить с полицией. Мы всегда поддерживали тех, кто работает, и не мирились с теми, кто не работает. Сейчас у фонда практически нет никаких операций, нет реальной антинаркотической пропаганды.
Тем не менее, я и сейчас использую профилактические меры: занимаюсь антинаркотической пропагандой, в бытность мэром объехал множество школ, говорил об этом. К тому же по стране еще остались фонды, у истока которых когда-то стоял я. В частности, в Ангарске, Иркутске, Нижневартовске и других городах.
— Но получается, что фонд, вопреки вашим словам, все-таки не смог самостоятельно продолжить работу?
— После моего ухода из фонда в конце 2014-го, он год продолжал работать без меня (хотя я, конечно, следил за ним, помогал с финансированием). И даже после того, как я ушел совсем, он какое-то время еще продолжал деятельность. Но потом, к сожалению, цели изменились. Фонд оказался нужен для продвижения в местную политику.
— Получается, де-факто произошел рейдерский захват фонда властями?
— Я никогда такого не говорил. Но, конечно, это было чисто политическое действо. И теперь «Город без наркотиков» даже близко не достигнет той мощи, которая была при мне: больше 1000 антинаркотических операций в год!
— Если в прекрасной России будущего вам предложат работу по борьбе с наркотиками в масштабах всей страны, согласитесь?
— Думаю, я бы сумел наладить эту работу по стране, хоть я и человек не в погонах.
«Если соберусь на выборы, пойду сам от себя»
— В день своей отставки с поста мэра, вы заявили в интервью BBC, что на выборах мэра Москвы есть два реальных кандидата: Собянин и Яшин. Почему вы тогда не назвали Дмитрия Гудкова?
— Московская история для меня достаточно далекая, я не отслеживаю все перипетии. Я хорошо отношусь к Гудкову, но он для политика слишком хороший и правильный. Мне не очень нравится «Партия Перемен».
Я считаю, что в выборах можно участвовать только тогда, когда ты рассчитываешь победить. У Собянина в Москве могут выиграть только олигархи а-ля Прохоров.
— Кстати, не обидно, что в последние годы в Москве Ройзман намного популярнее, чем в Екатеринбурге?
— Екатеринбург — мой город. Я выиграл все выборы, в которых участвовал. Я на всех своих предвыборных встречах во дворах встречал своих друзей, однокурсников, одноклассников. С кем вместе работал и так далее. В Екатеринбурге власть принадлежат людям, которые не могут терпеть меня где-то рядом. Против меня много лет ведутся кампании, которые играют свою роль. В итоге большинство людей все равно будут там, где власть.
В Москве же я политическая фигура. У меня есть свои люди по всей стране.
— После отставки вы впервые появились на публике 9 сентября на акции штаба Навального. Вы смогли как-то помочь людям, попавшим в руки полиции на той акции?
— Я один раз выступал в качестве свидетеля защиты по делу 9 сентября. Скажу честно, я митинги не люблю и не любил никогда. Но были ситуации, когда я считал себя обязанным выйти. Так было и на этот раз. Мне написала активистка штаба Навального Полина Грейсман, попросила прийти в связи с тем, что людей винтят.
Я шел вместе со всеми по Ленина. Какого-то хрена подогнали автозак, перекрыли улицу, и при этом объясняли, что надо расходиться. Тут прямо на моих глазах начали винтить женщину и ее мужа, заступившегося за нее. Я не выдержал и потребовал, чтобы меня задержали вместе с ними.
— И вас пустили в автозак. А как это вообще возможно, что у вас произошло такое странное «недозадержание»?
— Я просто сел в машину. Конечно, мне уже не спрятаться, полиция знает, кто я. Кто-то знает меня лично. Я этим воспользовался.
— Что вы делали в автозаке?
— Это был не автозак, а полицейский УАЗик. Я успокаивал людей, разговаривал с полицией. Потом в УМВД приехала Татьяна Мерзлякова, Уполномоченная по правам человека в Свердловской области, забрала меня. Вечером я снова туда приехал, встретил парня лет 16 с его мамой. Говорю ей: «Вы его не ругайте, он достойно себя вел», а она отвечает: «Да что там, ругайте — не ругайте, в следующий раз мы с ним пойдем».
— Не кажется символичным, что Екатеринбург перешел на московско-чеченский сценарий разгона акций после того, как вы ушли с поста мэра?
— Конечно, что-то в воздухе поменялось. Я выходил на митинги как мэр, многие привыкли, что в моем присутствии людей не винтят. Я думаю, что в Екатеринбурге очень мощный гражданский потенциал и он в любой момент может дать ответ на закручивание гаек. Помните, что поведение силовиков обратно пропорционально количеству вышедших. Чем больше народу вышло — тем вежливее себя ведут. Когда все начинается по-серьезному, умные силовики не вмешиваются или переходят на сторону людей.
— Год назад примерно в эти дни страна готовилась к старту президентской гонки. После недопуска до выборов Алексея Навального, вы однозначно выступили за «Забастовку избирателей». Спустя время не жалеете о таком решении?
— Я уверен, что Навальный был единственным настоящим кандидатом с огромным количеством сторонников и разветвленной структурой. А главное, готовый рубиться за победу. После его недопуска стало ясно, что выборов не будет и все, кто в них поучаствовал, стали соучастниками фальсификации. Вы же знали, кто победит? И вся страна знала. Значит, это подтасовка, цирк с конями. Приличному человеку там делать нечего. Когда кто-то говорит, что участие в выборах — это долг, я отвечу, что долг гражданина — это, в первую очередь, не участвовать в фальсификациях.
— А вы тогда всерьез верили в допуск на выборы Навального и в то, что он может победить?
— Знаете, неизвестно, когда мы полетим на Луну или на Марс, но, чтобы это случилось, действовать надо уже сейчас. Навальный обязан был заявляться. В этот момент мяч был на стороне властей, они испугались — и не зарегистрировали. Допусти они Навального, они бы выиграли, но это была бы победа на выборах, которые признал бы весь мир!
Наконец, выборов не было из-за отсутствия настоящих дебатов. Ну это же просто смешно, когда кучка отщепенцев выходит в эфир, а тот, против кого они борются, там не появляется. Я убежден, что тот, кто отказался от дебатов, однозначно должен сниматься с предвыборной гонки.
Какой ты президент, если не можешь защитить свою позицию, глядя в глаза своим конкурентам, а главное — миллионам избирателей.
— Тем не менее, недопуск Навального был вполне предсказуем. Не кажется ли вам, что в интересах общего дела его штаб вполне мог бы поддержать выдвижение запасного кандидата — например, вас?
— Нет. Во-первых, если я соберусь на выборы, я пойду сам от себя. У меня другой жизненный опыт — полагаю, более богатый, чем у Навального. Но я не пойду туда, потому что у меня нет ответов на многие вопросы. А у Алексея есть, вероятно, в силу его молодости, какое-то видение.
— Не попахивает ли тут вождизмом?
— Любой человек, идущий в президенты в любой стране, это во многом вождь. Другой вопрос, что существует очень много сдерживающих институтов. Главное, быть честным человеком и не узурпировать власть.
Если, кроме Навального, появятся еще достойные кандидаты, я подумаю, за кого мне голосовать. Но я точно не отдам свой голос назначенным Администрацией президента клоунам на подтанцовке.
— Чем вы тогда объясните свое участие в кампании Прохорова в 2012 году? Если верить вашей парадигме, то он был точно таким же кандидатом на подтанцовке.
— Прохоров — это совершенно иная мощность. Он был абсолютным кремлевским проектом, но у него есть финансовая независимость. Он экономист-международник. Я с ним разговаривал, и он сразу сказал: «В лоб эту стену не прошибить. Нужно войти внутрь и плавно поменять вектор». У него была отличная программа, он собирал лучших экспертов.
— Но, тем не менее, это тоже были выборы со вполне предсказуемым результатом.
— Это разные вещи. Тогда не было вообще ни одного реального кандидата. Была задача хоть сколько-то людей оттянуть, понять, сколько нас.
Шекспировские истории
— Чем Фонд Ройзмана отличается от вашей приемной, когда вы были мэром?
— В качестве мэра я с первых же дней столкнулся с тем, что у меня ноль бюджета на эту работу. Люди шли сплошным потоком по поводу отъема квартир за долги, у кого-то отключали свет, перекрывали воду. Было и так, что люди говорили буквально: «Жень, не знаю, что делать, денег осталось до среды». Каждый раз надо было что-то придумывать, чем-то помогать. Для этого еще в 2016 году был зарегистрирован Фонд Ройзмана, через который мы собираем деньги на самые необходимые проблемы простых людей. Одно из наших главных достижений — участие в открытии паллиативного отделения детского хосписа для онкобольных. Когда начал работать хоспис, мы, силами волонтеров, через связи и на собственные деньги, смогли добавить к нему третий этаж.
Кроме того, во взрослых хосписах мы обеспечиваем людям внебольничное питание. Для понимания: из бюджета на каждого больного во взрослом хосписе выделяется 67 рублей. Это меньше, чем на заключенного в тюрьме… В свое время еще Лиза Глинка и Нюта Федермессер подсказали нам эту идею с питанием.
— Чем вы можете объяснить, что тема детских хосписов сейчас практически не освещается в СМИ? Всем, кроме вас, наплевать на умирающих детей?
— Это в принципе очень тяжелый вопрос. Мало кто хочет разговаривать о детях, которые скоро умрут. Принципиальное отличие от работы с просто больными детьми в том, что здесь перед нами задача не в том, чтобы их вылечить (хотя в отдельных случаях бывали случаи исцеления и детей из хосписа), а в том, чтобы дать им достойно умереть без мучений.
— Вы сами часто встречаетесь с этими детьми?
— Несколько наших сотрудников специально закреплены за этой темой. Я сам также прихожу к детям. Я веду адресные сборы для них. Раз в год все дети могут написать письмо по программе «Сбыча мечт». При помощи наших друзей и соратников, эти мечты становятся реальностью. Кто-то на самолете полетал, кто-то за рычагами экскаватора посидел и так далее.
— Что вы видите, глядя в глаза ребенку, знающему о своей скорой смерти?
— Эти дети очень быстро взрослеют. Довольно много разговариваю с ними, держу их на руках. Это очень тяжелая история… Важно понимать, что хоспис со стороны государства — это содержание и обезболивание. А все остальное — это помощь от волонтеров и спонсоров.
— На приемах в общении с людьми чувствуется какая-то разница по сравнению с мэрскими и депутатскими временами?
— После ухода в отставку я с июня по октябрь отдыхал. К приемам вернулся в ноябре. Решая проблемы как глава города, я всегда мог позвонить во многие инстанции и они вынуждены были что-то мне отвечать и как-то по моим запросам действовать. У меня были опасения, что теперь от меня попытаются отморозиться, не будут мне помогать. Был очень сильно удивлен, когда узнал, что и теперь мне готовы помогать и в Администрации города, и в других инстанциях.
Так что сейчас мне даже поспокойней работается. Когда я был мэром, ко мне за день приема приходило по 100 человек, а сейчас около 60. Я не знаю никого из депутатов или мэров, кто вел бы работу по оказанию точечной помощи людям на таком же уровне, как я. Для понимания: когда я был депутатом Госдумы в 2003-2007 годах через мою приемную прошло порядка 40 000 человек, за время работы мэром в 2013-2018 годах я принял 13 000 человек. При этом в созыве 2011-2016 годов за время фракционных приемов Госдума приняла 10 тысяч человек…
Когда мне предложили передать архивы моих приемов в Госархив Свердловской области, это оказалось семь огромных коробок, на машинах их перевозили.
— Те вопросы, с которыми люди идут, остаются более-менее однотипными — что во времена Ройзмана-депутата, что мэра, что просто общественника?
— И тогда и сейчас большинство вопросов касаются жилья. При этом в 2003-2007 годах больше людей шло по наркотикам, но меньше было людей с вопросами о нехватке денег, гораздо меньше людей за долги из квартир выселяли (сейчас — сплошь и рядом). Сейчас из-за закрытия районных больниц, онкодиспансеров гораздо чаще идут с вопросами по медицине. В итоге людям, чтобы бесплатно получить медобеспечение, надо очень далеко ехать и очень долго ждать, а денег на платные услуги у людей нет. Раньше еще шел поток людей, пытавшихся получить свои деньги со сберкнижек с 1991 года. Сейчас эти люди уже большей частью умерли. Кроме того, было много людей, требовавших ветеранства. Раньше это от губернатора зависело — и, кстати, Эдуард Россель мне никогда не отказывал, когда я отправлял ему запросы от людей на ветеранство. Сейчас такого механизма больше нет.
Кроме того, раньше намного легче решался вопрос с предоставлением жилья сиротам. Сейчас они идут сплошным потоком, но жилья им никто не дает.
Наконец, в былые годы было гораздо легче уговорить работать полицию по делам о мошенничестве, грабежах, еще какой-то несправедливости. Сейчас повсеместно идет бездействие правоохранительных органов и слишком ретивое действие судебных приставов.
— Получается, что в 2000-е годы государство было больше обращено лицом к человеку, чем сейчас?
— Тогда не наблюдалось такой кадровой деградации и служебной импотенции, как сейчас. Кроме того, сейчас абсолютно на нуле оказалась всякая инициатива на местах со стороны чиновников. Нынешняя власть развращена отсутствием выборов.
Ни один депутат, мэр или губернатор не вел бы себя так мерзко, если бы знал, что ему предстоит борьба на конкурентных выборах.
В 2003-2004 году ни один депутат не проголосовал бы за пенсионную реформу, потому что для него это было бы политическим самоубийством.
— Есть обращения людей, которые тянутся уже много лет?
— Да, конечно. У меня очень много разнообразных историй, но я бы обратил особое внимание на три из них: одна с 2004 года, другая — с 2005, третья — с 2007. Первые две связаны с убийствами.
В первом случае у женщины убили племянника, причем было очевидно, что это сделал его компаньон. Такое дело раскрывается за дежурные сутки, но в тот момент никто не хотел работать. Когда я в эту ситуацию влез, включились вроде по-настоящему, но время ушло. Потом это дело раз 20 открывали, закрывали, возобновляли. Женщина эта постарела уже, но продолжала ко мне ходить.
Во втором случае у женщины внука убили и сказали, что это самоубийство.
Я как могу стараюсь помогать этим людям, поддерживать связь.
Еще была очень неожиданная история: ко мне пришел парень-сирота, у которого отняли квартиру. У меня была юрист Ольга Казимировна, я попросил ее заняться этим парнем. Она включилась и потом уже когда моя каденция закончилась, я занимался «Городом без наркотиков», она мне помогала немного, а потом она уже в 2014 году приходит ко мне с парнем каким-то и говорит «Женя, все получилось, вот это Дима». Я уже забыл про эту историю, в недоумении ее спрашиваю: «Что получилось, Ольга Казимировна?»
А она рассказывает, что это и есть тот самый сирота, она вселила его в законную квартиру. Я в шоке говорю: «Как так, уже ведь 7 лет прошло и вы все это время занимались этой историей?» Она отвечает: «Конечно, ведь ты же попросил». В тот момент у меня было ощущение, что я забыл маленького мальчика на посту, но все закончилось блестяще. И таких историй у меня хватит на целую книгу. Мне даже Дима Быков предложил выпустить книгу «Личный прием» о всех шекспировских историях, которые у меня тянулись годами. Как знать, возможно, она выйдет уже через пару месяцев.
Россия будущего
— В преддверии будущих выборов и политических перемен, допускаете ли вы объединение с какими-то партиями или движениями? Или поддерживаете образ волка-одиночки?
— Важно понимать одну вещь: в партиях, которые находятся в поле, разговаривать не с кем. ПАРНАС не видно в микроскоп, в «Яблоке» у меня добрые отношения с Явлинским, уважаю Слабунову. Но на местах там почти везде просто перекупают места. «Справедливая Россия» неприемлема для приличного человека, в КПРФ пошли уже 18-летние сталинисты, которые оправдывают репрессии и ГУЛАГ. ЛДПР — это диагноз, с «Единой Россией» тоже все понятно. Новую реальную партию зарегистрировать не дают. Я бы поддержал с удовольствием партию Навального, например.
Раньше я уже искал партию, которая бы себя ничем не запятнала. Я стоял у истоков «Справедливой России», пока не понял, что это тот же самый кремлевский проект. Потом стоял у истоков «Гражданской платформы».
— Чем вы теперь будете заниматься на «Эхе Москвы»?
— По предложению Венедиктова я теперь раз в неделю выхожу в эфир программы «Особое мнение». Кроме того, кстати, публикую материалы в журнале «Дилетант».
Важно понимать, что работа на «Эхе» не становится моей единственной деятельностью. Я буду заниматься всем, чем и раньше.
— Вы приняли участие в конференции «Россия вместо Путина» в Праге. Зачем вам это было нужно?
— Если честно, я готовился прочитать лекцию. Но пока здесь были все основные мероприятия, у меня была лекция в Ельцин-центре на тему «Опыт политического выживания в окружении недружественных СМИ». И все самое интересное на «России вместо Путина» я пропустил. Тем не менее, было важно встретиться с Ольгой Романовой, Тихоном Дзядко, Кагершын Сагиевой, Леонидом Гозманом.
— Федеральные СМИ обвиняют этот форум в том, что люди «из-за бугра» решают судьбы России, да еще и никому этого не показывают. Вы не согласны с таким обвинением?
— Тут присутствуют люди, которых вытеснили из России и которые живут за границей из соображений безопасности. Но им небезразлично, какое будущее ждет Россию. Но ведь есть же очень много московских, питерских, калининградских, челябинских ребят.
— Ну а правильно ли вообще обсуждать будущее страны с людьми, которые, пусть и невольно, но живут за границей и, возможно, не имеют объективной картины того, что в их стране происходит?
— Послушайте, кто может запретить этим людям любить свою Родину и запретить желать туда вернуться?
Кто может запретить человеку, который родился и прожил всю жизнь в России, желать для своей страны каких-то позитивных изменений?
Они не замышляют для Родины ничего плохого, а лишь желают мирного и бескровного перехода власти.
Если человек занимается просвещением, образованием, создает независимые СМИ, которые с альтернативных позиций освещают жизнь России, это точно не наносит никакого урона.
— Можете ли вы сами представить себя на месте политического эмигранта?
— Я себя не представляю в роли эмигранта. Я останусь последним, даже если все уже соберутся убегать. Для меня это принципиальный вопрос. В моей ситуации отъезд — бегство. Лучше уж стоять под стрелой — и ждать.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.