«Нас хотя бы было за что сажать». Интервью с Иваном Асташиным, который провел в лагерях почти десять лет

В сентябре на свободу вышел Иван Асташин, фигурант «дела АБТО» («Автономной боевой террористической организации», запрещенной на территории России). В заключении он оказался, когда ему было 18, и провел в лагерях около десяти лет за то, что вместе с сообщниками поджег здание ФСБ. За это время случилось многое: «Мемориал» признал Асташина политзаключенным, ему собирали помощь и писали письма как политзеку, а его статьи о жизни на зоне, ломке заключенных и пытках публиковались в разных изданиях. Иван рассказал Тане Усковой о десяти годах на зоне и о том, чем политическая реальность 2010-х отличается от нового мира 2020-го.

От «порчи имущества»  —  к «хулиганству» и «терроризму»

Дело АБТО сейчас почти неизвестно. С ним не делают футболок, как с делом «Сети», и не поддерживают в соцсетях, как в случае с «Новым величием». Но многие из тех, кто следили за делом АБТО в 2010-х годах, видят параллели между этими делами: тогда подсудимые тоже утверждали, что «Автономную боевую террористическую организацию» выдумали силовики, и говорили, что не все даже были знакомы друг с другом. Как и в деле «Сети», показания из обвиняемых выбивали: Асташин говорил, что признался под пытками.

По версии следствия, организацию в 2009 году создал 18-летний Иван Асташин. Состояла она из двух практически не пересекающихся между собой групп. Одна, в которую входил Асташин и еще четыре человека, совершила нападение на здание ФСБ: подростки перелезли через забор, разбили окно и забросили внутрь бутылки с зажигательной смесью. Вторая часть организации в 2009–2010 годах совершила серию поджогов зданий, связанных с иммигрантами — торговых палаток и общежития. Никто не пострадал.

Сначала группы проходили по статье об умышленной порче имущества (потом — о хулиганстве), но потом все поджоги стали рассматривать как террористические акты, а обе группы посчитали единой неонацистской группировкой: по версии следствия, их объединяли праворадикальные националистические взгляды и террористическая деятельность.

Дело тогда получило большой резонанс — многие считали, что АБТО действительно выдумана, а само дело сфабриковано. Подсудимые утверждали, что такой организации никогда не существовало и никаких совместных действий они не планировали. Адвокаты просили переквалифицировать дела на более мягкие статьи. Всем осужденным на момент задержания было от 16 до 22 лет.

«Интересоваться политзеками начали после «Болотного дела»»

Когда я захожу в кафе, в котором мы договорились встретиться, Иван уже ждет меня за столом. И сразу говорит, что времени у нас мало, потому что через полтора часа у него аэроэкспресс.

— Я в Новороссийск сейчас поеду, у меня там друзья. Отдыхать, — говорит он, улыбаясь.

— Там вроде уже не очень теплое море? — недоверчиво спрашиваю я.

— Да мне после Норильска будет теплое, — отвечает он. — У меня в чем дело — мне же административный надзор дали, но решение еще в силу не вступило, потому что апелляции не было. Пока апелляции нет, я свободный человек. 

Я смотрю на его кроссовки и одежду — видно, что почти все новое. Подошва у кроссовок белоснежно белая, им всего несколько дней. Именно столько Иван на свободе. А кепка у него такая, как будто мы еще в 2010-м.

— А какие у тебя ограничения будут по административному надзору?

— У меня одно из ограничений — после 10 вечера и до 6 утра не смогу покидать жилище. 

Я спрашиваю, чем он занимался в первые дни — встретился с семьей, съездил к бабушке, говорит он. Поступил в МФЮА (сдавал ЕГЭ на зоне летом), хочет теперь диплом юриста получить. Я думаю, что вводные вопросы для приличия мы прошли. Теперь можно поговорить и о деле, из-за которого Иван оказался на зоне. О деле, у которого даже нет страницы на «Википедии».

— Ты сейчас вышел в совсем другой реальности. Много политических дел, много политзаключенных. А про дело АБТО, по которому осудили тебя, сейчас почти никто не знает, хотя многим оно казалось тогда сфабрикованным. Как думаешь, почему дело не получило в итоге широкой огласки?

— То было другое время, — уверенно говорит Иван. — Тогда повестка политзаключенных и политических дел не была такой массовой. Интересоваться политзеками начали после «Болотного дела». До этого из политических сидели в основном нацболы, и нацболы своих поддерживали, а всем остальным было фиолетово. Таких проектов, как сейчас, когда пишут заключенным, тот же «Росузник» или «Сказки политзаключенным» — просто не существовало. На самом деле прям массово мне начали писать только году в 2016-м. А чем ближе к концу срока, тем мне еще больше новых людей писало. Кто-то писал, что прочитал пост у Екатерины Шульман, что надо писать политзаключенным. Кто-то послушал подкаст «ОВД-инфо» и так далее.

«Было очевидно, что ребята сидят ни за что, и на их месте мог оказаться любой»

Я вспоминаю, что сама узнала об Асташине из фейсбука Владимира Акименкова, бывшего «болотника», который собирает средства на помощь политзаключенным. Он одним из первых начал собирать средства на помощь Асташину.

— Как думаешь, почему все эти проекты начали появляться после «Болотного дела»?

— Потому что на Болотной площади были все-таки сто тысяч человек. И как показали события 6 мая, любой из них мог попасть в тюрьму. Я думаю, люди это осознавали, и поэтому поддерживали тех, кто оказался в тюрьме. Там было очевидно, что ребята сидят в основном ни за что, и что на их месте мог оказаться любой. Я как раз в то время приезжал на пересмотр дела в Президиуме Верховного суда, тоже в Москве был в это время, в «Матросской тишине». Когда мы ездили в Мосгорсуд, познакомились там со многими «болотниками». Я и мой сообвиняемый Богдан Голонков даже помогали им с жалобами в Европейский суд, писали свидетельские по поводу условий их перевозки. Ну и плюс «болотники» все довольно быстро вышли, а люди, которые их поддерживали, остались. Я думаю, многие из них просто переключились на других политзаключенных.

Когда я писала о Богдане Голонкове, другом фигуранте, который вышел в 2019 году, я прочитала много публикаций о деле АБТО, но в них, конечно, не было комментариев самих осужденных о взглядах, которые они тогда разделяли. Я знала, что Голонков и другие люди из его части АБТО поджигали палатки мигрантов, но я не знала, как к этому относился Асташин — об этом в своих публикациях он не писал.

— Вас тогда называли неонацистской группировкой. Ты с этим определением согласен?

— Нет, конечно. Во-первых, и группировки никакой не было. А насчет неонацизма, это они конечно тоже загнули. Меня тогда очень раздражали все эти публикации, которые начались со всяких прокремлевских СМИ, но этот ярлык потом и многие условно оппозиционные СМИ подхватили. Даже не совсем понятно, откуда это могло взяться…

— Возможно, из-за того, что часть фигурантов поджигала палатки и общежитие мигрантов?

— Ну да, ребята поджигали палатки. Но дела-то два изначально было. Мы, пять человек, участвовали в поджоге отдела ФСБ. Никто из нас не участвовал в акциях второй группы, это два абсолютно разных дела. Но и тех ребят, я считаю, неправильно было называть неонацистами. Нацисты, как я понимаю, это все-таки те, кто придерживаются идеологии Гитлера, считают, что надо уничтожать всех и так далее. А там ребята считали, что иммигранты отбирают рабочие места у коренного населения.

— Ты эти взгляды разделял?

— Отчасти да. Я участвовал в Движении против нелегальной иммиграции (ДПНИ, признано экстремистским и запрещено на территории России. — «МБХ медиа»). Потом мои взгляды начали меняться, расширяться. Просто тогда такое время было и стечение обстоятельств, что я считал, что все проблемы от иммигрантов. А потом-то я понял, что проблемы не от них, а от государства. И что надо бороться с государством. Собственно, поэтому мы и совершили эту акцию протеста, хотели привлечь внимание общества к вот этой проблеме — что ФСБ имеет беспредельную власть и управляет всем в стране. Это же было совершено еще на волне поджогов объектов, связанных с МВД. Тогда многие поджигали ОВД, тачки ментовские и так далее. Ну, я подумал «А че менты, это пешки по большому счету». И замахнулись на ФСБ.

А так я общался с разными ребятами, был в поиске. После ДПНИ я примкнул к коалиции «Другая Россия», ее в то время возглавлял Лимонов, Касьянов и Каспаров. Там ребята были совершенно разные. Я общался, пытался найти что-то для себя подходящее. Потом уже, будучи под подпиской — дико шифровался тогда, кепка, капюшон, бандана, — я ходил на акции в поддержку Гаскарова и Солопова, которых арестовали из-за акций в защиту Химкинского леса. То есть это уже ребята из среды анархистов, антифа.

«Сейчас радикального политического протеста нет»

— Ты практически все время, которое сидел, публиковал какие-то тексты — вел ЖЖ, твои тексты публиковались в разных изданиях. Зачем ты это делал?

— Зачем писал? Потому что хотел осветить какие-то проблемы, довести их до общества. Много есть вещей, которые не освещаются. На самом деле порой даже непроизвольно получалось (смеется). Допустим, читаю вот я газету. Раньше «Новую» читал. В ИК-17 она, правда, была запрещена, там читал «Независимую», «Собеседник». Допустим, написано там что-то про те же лагеря, тюрьмы. И если я вижу там что-то в корне неправильное, я просто не могу не написать.

— Ты вышел в год, когда вынесли приговор по делу «Сети» и, я так понимаю, ты за ним следил все это время. У тебя нет ощущения, что если в 2010-х власти в основном боролись с националистами и нацболами, сейчас борются с анархистами — как в случае с делом «Сети»?

— Из таких радикальных политических течений власть, кажется, да, сейчас больше всего интересуется анархистами. Но на самом деле националистов тоже периодически щемят. Просто сейчас много тех националистов, кто тогда были условно против власти, а сейчас они за ДНР и Новороссию, за существующую власть. Поэтому националистов по сути и не осталось. Раньше были Поткин, Демушкин и так далее. А теперь кто сидит, кто уже отсидел и второй раз не хочет. 

Сейчас в принципе особого радикального политического протеста нет. То же дело «Сети» или «Нового величия» — там вообще ребята никаких действий не совершали. Я когда сравниваю наше дело с делом «Сети», я говорю, что нас хотя бы было за что сажать. Да, мы подожгли ФСБ. Терроризма не было, но нарушение уголовного закона было — как минимум «хулиганство» или «порча имущества». А в деле «Сети» вообще ничего не было. Просто напридумывали новых статей типа «организация террористического сообщества», «участие» и ребята на ровном месте сроки получили.

— Фигуранты дела АБТО были одними из первых националистов, кого посадили по террористической статье. Как думаешь, почему?

— Я считаю, наше дело было вообще первым, в котором притягивали за уши терроризм там, где им и не пахло. До этого таких дел и не было. В конце 1990-х было дело НРА (Новая революционная альтернатива, анархическая подпольная организация, существовавшая в России в 1990-х. — «МБХ медиа»), но там действия были посерьезнее, там был взрыв приемной ФСБ. Мы когда судились, адвокаты смотрели практику. Даже за поджоги объектов, связанных с МВД, если кого-то судили, то по статьям «повреждение имущества» или «хулиганство». Мы подожгли именно объект ФСБ, и именно на нас отработали механизм. Сколотили организованную преступную группу и терроризм пришили. 

— Ты сейчас планируешь чем-то политическим заниматься?

— Политика это, конечно, хорошо. Но сейчас я пока не представляю, чем можно было бы заниматься эффективно в моем статусе. Бывший осужденный, да еще и с административным надзором. 

Меня уже трудоустроили в «Комитет за гражданские права», там председатель член СПЧ Андрей Владимирович Бабушкин. Буду заниматься там заочной правовой консультацией, это ответы на письма заключенных. То есть тема, которая мне очень близка и которую я хорошо изучил. 

— Не было мысли уехать?

 —  Уезжать очень не хочется, все-таки и привык я тут жить, и не хочется бросать тех, кто тут остается. Я, конечно, понимаю, что ситуации разные бывают, но я всегда немножко бываю недоволен, когда кто-нибудь из политических уезжает. Я думаю, блин, вы конечно уезжаете, а мы остаемся. Если все разъедутся, то кто тут будет вообще что-то менять и помогать тем же политзаключенным.