Иллюстрация: МБХ медиа
Для обычного человека следователь — примерно то же самое, что полицейский. Если тебя обокрали, ты звонишь в полицию, особо ни на что не рассчитывая. Если видишь полицейского на улице, на всякий случай переходишь на другую сторону. Следователя на улице не отличишь — форму сотрудники следствия, как правило, не носят. Но встреча с ними может быть не менее опасной, потому что никто не знает, что у них в голове. Корреспондент «МБХ медиа» Елизавета Королькова прошла двухнедельную практику в одном из следственных отделов СК РФ и узнала, о чем думают следователи.
В один момент моя жизнь сложилась таким образом, что помимо своей основной работы журналистом я приняла решение изучать юриспруденцию — хоть в нашей стране знание закона и не спасает от ответственности. Но подушка из знания права, как минимум уголовного, кажется необходимым минимумом.
Именно поэтому я поступила на юридический. А в каждом уважающем себя вузе есть студенческая практика. Местом своей стажировки я выбрала один из следственных отделов СК. Работа практиканта — это в основном подай-принеси-распечатай. Но и поговорить со следователями удавалось. Я не могу писать о конкретных делах, но передать атмосферу следственной работы попробую. Сразу уточню — все имена и некоторые факты изменены.
В среде работников правоохранительных органов давным давно есть свой небольшой словарик устоявшихся терминов, некоторые из них я приведу, чтобы читателю было все понятно.
Терпила — любой потерпевший. Вне зависимости от действий и сути преступления.
Злодей — преступник, тоже любой. Даже если человека только подозревают в том, что он украл мешок картошки у соседа. Любой подозреваемый — уже злодей.
Общество— государство. Для следователей понятие «общественные интересы» означают «государственные интересы». Общество = государство. И соблюдение законов необходимо в интересах «общества-государства».
Следак/следачка— следователь. Тут все просто.
Опер — оперативный работник, полицейский. Это тоже знают почти все.
Сопровод — сопроводительное письмо к уголовному делу. Подается начальнику отдела при подготовке дела к передаче в надзорный орган.
Отдел занимает этаж в одном из административных зданий. Узкие коридоры, маленькие ответвления — кабинеты следователей, архива, приемной. Ремонт дешевый, стены белые, желто-коричневый линолеум, потертые столы из ДСП — все как в обычном присутственном месте. У стены — огромный неработающий принтер. Есть и работающий, поменьше. В каждом кабинете — горы документов, ими завалены стеллажи и столы. Помещение было маленькое, душное и серое — не по цвету, а по ощущениям.
То ли из-за ветхости здания, то ли потому, что следователи без конца открывали окна, по этажу постоянно гуляли сквозняки, и температура была всего на несколько градусов выше, чем на улице. Но смущало это только меня, следователи на холод внимания не обращали.
Отдел небольшой — начальник, зам, четыре следователя (трое из них — женщины до 30), пара секретарей.
У всех следователей — отдельные кабинеты. Мне, вероятно, повезло — на практику я попала к мужчине, поэтому с женщинами сталкивалась только на перекурах. Точнее, только с двумя, работавшими старшими следователями. Это были довольно холеные на вид дамы, позволявшие себе и полосатые брюки, и красные пиджаки. С холеностью несколько контрастировала речь — одна общалась преимущественно матом, вторая слушала, поджав накаченные губы. Третья курить не ходила, сидела безвылазно в кабинете. Старшие такое поведение явно не одобряли, как-то матерящаяся посоветовала мне не морщить лоб, «а то будешь как та вот».
Мужскую половину представляли трое — начальник отдела, его зам и следователь, у которого я проходила практику. Начальник и заместитель — классическая парочка американских фильмов — «хороший» и «плохой» коп. «Плохой коп» — это, разумеется, начальник — суровый мужик лет сорока, постоянно покрывающий матом подчиненных и всех, кто попадается под руку. Любимой его фразой, кажется, было «Какого х***?». Ну а «хороший коп» — это его зам, добрый, помогающий и советующий дядечка. Он всегда одалживал мне шило или скотч (зачем, я опишу ниже). Он часто заходил к нам в кабинет просто поболтать.
Все мужчины — в рубашках и пиджаках, начальство — в галстуках, мой — без. Все курят и разговаривают матом. Именно разговаривают, фразообразующая брань очень органично вплетается в разговор. По понятным причинам (Роскомнадзор) в этом тексте я постараюсь эту брань минимизировать.
Мой непосредственный начальник, похоже,самый молодой в отделе — ему было не больше 27 лет, хотя выглядел он немного старше. Вероятно, сказывался бесконечный недосып и нервное перенапряжение. Каждый день он приходил в одном и том же помятом синем пиджаке, что делало его похожим на сельского прокурора без погон. Про себя я так его и называла — «Синий Пиджак» или просто «Пиджак».
«Наш» кабинет был похож на пенал. В центре, буквой «т» стояли два стола — для следователя и для стажера. Справа у стены — небольшой бежевый диван, с прожженной от сигареты дыркой на правом подлокотнике. У противоположной стены — платяной шкаф из ДСП и такая же тумбочка. В самом дальнем углу затаился большой железный сейф.
За счет того, что стены в комнате были белого цвета, она не казалось такой маленькой, хотя места в ней практически не было: все горизонтальные поверхности кроме дивана и стульев, были завалены бумагами: экспертизы, дела, бесчисленное количество протоколов, сопроводов и прочее. Однажды я попыталась пошутить, сказав, что если все это сдать в макулатуру, то мир явно будет лучше. Но Пиджак юмора не оценил, у них (следователей) вообще с этим туго.
Рабочий день в следственном отделе начинался в 9.00 и заканчивался в 18.00. Но как правило, все приходили раньше и уходили позже. Пиджак тоже всегда приходил рано, и к тому времени, как я заходила в кабинет, он обычно уже вовсю работал: опрашивал людей или что-нибудь писал. У меня роли было две: секретаря — печатать, дыроколить, копировать, записывать и подшивать дела; и курьера — отвозить бесконечные экспертизы, забирать видеозаписи и прочие материалы.
Чтобы было удобнее работать, Пиджак выделил мне старенький ноутбук. Работающий, но без зарядки. Пиджак обещал поискать ее дома, но на следующий день я снова оказалась с разряженным компьютером. В то утро я единственный раз пришла одновременно с ним. Пиджак выглядел грустным, невыспавшимся и постоянно пил энергетик.
— Извини, не успел найти тебе зарядку, всего на 20 минут домой забегал. Куча работы, пришлось ночевать тут.
— И часто ты здесь остаешься?
— Бывает. Работы много, сижу допоздна. Смотрю на часы, а там глубокая ночь. Потом смотрю на диван, а он так и манит, — грустно пошутил Пиджак и уткнулся в комп.
В тот день я три часа дыроколила, еще два — копировала дело, а потом отпросилась домой пораньше.
Уже в первые дни я осознала, что в отделе не обойтись без двух вещей — свитера и своего компьютера.
Утро. Сидим с Пиджаком в кабинете. Он дает мне флешку, чтобы скинуть на нее документы. Спрашивает между делом:
— А у тебя есть антивирус?
— Нет, а зачем?
— На рабочем компе куча вирусов, на флешке, соответственно тоже. Поэтому ты лучше дома для своего антивирус скачай.
— А почему не скачать антивирус на основной компьютер?
Пиджак сердито отвечает:
— Очень ты умная, только тут интернета нет.
О том, что в отделе проблемы с сетью, я поняла еще в первый день, но находилась в полной уверенности, что уж на стационарных компьютерах следователей есть интернет. Потому что как же без него работать — базы не открыть, закон не проверить. Как вообще можно говорить об эффективности, если у следователей нет быстрого доступа к сети?!
Пиджак отвечает:
— Нам не проводят интернет, чтобы сведения какие не утекли. Вдруг сп***т что, а ты потом отчитывайся. С флешками понадежней.
Самым нервным в моей практике был день, когда одно из дел готовились передавать в прокуратуру. Пиджак уверял, что с надзорным ведомством отношения хорошие и волноваться не из-за чего. Но на деле приходилось выслушивать от прокурорских массу упреков: что так поздно принесли, не возьмем, а когда вернете, какой же у вас бардак и так далее.
За дело, которое мы готовили к передаче, Пиджак почему-то очень сильно переживал. Он не объяснял почему, но чаще обычного выходил курить и выкуривал по две сигареты за раз, говоря, что мы ничего не успеваем.
Последний том перепечатывался и переделывался несколько раз, с матом и перекурами.
Финальная точка — сшивание дела. Это — моя задача.
Шить дело — это то, чему я по-настоящему научилась именно в отделе, в институте этому не учат. Если честно, у меня так ни разу не получилось сделать все как надо, но принцип я поняла и сейчас попытаюсь его описать, насколько смогу.
Сначала надо подготовить «корку» — обложку дела. Максимальный размер тома — 250 листов. По толщине это примерно три сантиметра. Эти три сантиметра нужно отмерить справа от центрального сгиба корки и сложить ее по отмеренной линии. Слева от сгиба нужно дважды отмерить по 1,8 сантиметра, затем по дальней линии сложить корку внутрь, а по ближней — наружу. Получится своеобразная гармошка. Центральный сгиб тоже складывается и начинается самое интересное.
Все 250 листов нужно продыроколить определенным способом — так, чтобы между дырками было одно и то же расстояние. Потом листы необходимо сложить, дырки должны идеально соответствовать друг другу. Затем начинается «сшивание».
Шить дело — означает натурально брать иголку и нитку и определенным образом пропускать нитку сквозь дырки через одну. В каком-то смысле это напоминает пришивание пуговиц.
После этого сшитое уже дело надо положить в корку и сшить по второму кругу. Тут действия те же, но предварительно в корке необходимо сделать дырки шилом (помните я обещала рассказать, зачем замначальника отдела одалживал мне шило?), потому что дырокол картонку элементарно не возьмет. Для удобства дело кладут так, чтобы часть с дырками была выдвинута за край стола. Финальное «сшивание» — с кряхтеньем, матюгами и частой переделкой. Когда, с горем пополам, дело сшивается, остается написать на нем его номер, количество томов и фамилии фигурантов.
Дело мы успели сдать — за полчаса до дедлайна. Но вот женщине, прием которой был назначен на 17 часов, пришлось ждать в коридоре целых полчаса. И когда я, наконец, пригласила ее в кабинет, она была настроена максимально отрицательно.
Дама была в возрасте, но выглядела неплохо и старалась держаться уверенно. Зайдя в кабинет, она первым делом отдала Пиджаку паспорт, а затем положила телефон со включенным диктофоном к нему на стол. Пиджак округлил глаза:
— Вы на каком основании вообще свои вещи мне на стол кладете? Вообще понимаете, куда пришли?
— Не вижу в этом ничего такого, но раз вам так неприятно, то уберу, — женщина нехотя убрала телефон.
— У вас есть еще какие-нибудь средства связи? Выключите их.
— Мне нужна эта запись, я покажу ее своему адвокату.
— Если вы хотите, вы можете пригласить своего защитника. Вы понимаете, что вы не можете вести запись опроса на доследственной проверке? — Пиджак повысил голос.
— Почему?! Я имею право! Покажу ее своему адвокату.
— Вы будете подписку о неразглашении подписывать!
— Что? В каком я статусе?! Объясните мне!
Пиджак даже не пытался объяснить женщине, что дела нет, и что доследственная проверка для того и нужна, чтобы понять — есть состав преступления или нет. Он просто закатил глаза и зачитал нормы из УПК по книжке.
Следующее утро началось с телефонного звонка — мужчина на другом конце провода спрашивал, когда же следователи рассмотрят его обращение. Пиджак, по своему обыкновению, сыпал нормами УПК и ничего кроме «в установленные законом сроки» не отвечал. Когда этот разговор слепого с глухим закончился, я спросила у Пиджака, почему нельзя с людьми говорить по-человечески?
— Да это невозможно, бл***! Он за**т. Чуть только дашь слабину — запишет тебя на диктофон и накатает жалобу. И все, пи***ц, — раздраженно ответил Пиджак и ушел курить.
В рамках одной из очередных проверок как-то к Пиджаку пришел опер — объяснять, почему во время его смены в автозаке умер человек. Опер объяснялся вполне последовательно: забрали в 6 утра в суд, ехали, все нормально было, он сидел в «стакане», все ок, спрашивали раз в два часа, потом обратно везли, еще нескольких развозили, тоже все нормально было, а как к СИЗО подъехали — а он сидит как-то странно, смотрим — умер.
Пиджак скучающе вбивал объяснения в док. Когда уже все было закончено, к кабинету прибежал замначальника — «хороший коп».
— Перепечатывай сопровод! — выкрикнул замначальника из дверей.
— Зачем? — с недоумением спросил Пиджак.
— Прокуратура дело вернула!
— Да ладно, бл***! — воскликнул Пиджак, а замначальника ушел, улыбаясь.
Опер переводил взгляд с двери на следователя, а потом обратно на дверь. После этого, видимо, попытался поддержать Пиджака:
— Ну ничего, нам прокуратура тоже постоянно дела возвращает.
— Да он пошутил, — неуверенно сказал Пиджак, затем резко встал и убежал в соседний кабинет. Через пару минут вернулся и спокойно продолжил опрос — видимо, «хороший коп» снова шутил.
Вернувшись после обеда, я застала разговор Пиджака и замначальника о подготовке стратегии обвинения по уголовному делу в отношении злодеев-полицейских.
О том, что это за дело, я знала только по обрывкам фраз следователей, да по краткому объяснению потерпевшего, но понять схему смогла.
Двое злодеев-полицейских провоцировали людей на то, чтобы они брали наркотики из «закладок». Потом с этими же наркотиками их ловили и тут же требовали взятку, которую полагалось перечислить на карту третьему полицейскому. А помогал им в этом их друг, который знакомился со случайными жертвами в соцсетях и предлагал «потусить», а по пути к месту тусовки внезапно вспоминал, что «кое-что» надо забрать из укромного места.
Пиджак рассказывал «хорошему копу»:
—… на 70 тысяч терпилу развели. Сидел тут мне, плакался. Надо этого их «друга» найти и по его показаниям строить.
— Зачем тебе его показания? Ты его никогда не найдешь. Ты если хочешь злодеев посадить, тебе третьего искать надо.
— Зачем? Все же по показаниям терпилы строится.
— Парня ты все равно не найдешь. А так по карте и вычислить просто будет. Тогда все три злодея сядут, — Хороший Коп отряхивается, встает и уходит, подмигивая.
Через несколько секунд встает и Пиджак.
— Курить пойдешь? Ну ладно, сиди.
Остаюсь в кабине одна, перепечатываю экспертизу. Тут в кабинет заглядывает Плохой коп с огромной папкой бумаг в руках. Оглядывает кабинет, тихонько матерится и с шумом бросает папку на стол к Пиджаку.
Однажды я спросила Пиджака, почему всех обвиняемых по 318-й ( применение насилия к представителям власти. — «МБХ медиа») отправляют в СИЗО.
— Ничего подобного, — ответил мне Пиджак. — У меня у самого дела были, когда отправляли под подписку.
— Но вот на последнем же митинге были две 318-е, обоих отправили в СИЗО и продлили недавно. Чисто же политическая история.
— А ты что, считаешь, что они не злодеи, что ли? Ты видела эту драку? — Пиджак взлетел со своего кресла, подбежал ко мне и на ходу включил на телефоне видео драки на Тверской 9 сентября.
— Это что, не преступники, по-твоему?! И вот куда их? Домой к маме? Чтобы они так же людей пи***ли, политикой прикрываясь? — Пиджак почти кричал.
От жесткого идеологического столкновения меня, похоже, спасло только то, что в этот момент в дверь постучали,и в кабинет заглянул опер — то ли бумаги какие-то забрать, то ли просто поздороваться.
Пиджак выключил видео на телефоне и, пожимая оперу руку, спросил:
— Помнишь, что тебе надо объяснение дать?
— По поводу? — удивился опер.
— По Пухову!
— Какому Пухову?
— Которого ты бил! — расплылся Пиджак в широкой улыбке.
— А что ты меня приплетаешь к этому?! Я вообще по Туркиной пришел.
— А что, ее тоже бил? — захохотал Пиджак. Опер насупился и ушел.
В один из вечеров мы с Пиджаком вышли покурить. На улице уже стоял охранник.
— Видел, вчера насильника выпустили? Судьи продажные твари. Да там присяжные сидят, долб***ы, — охранник горестно махнул рукой.
— А потом либералы говорят, что присяжные нужны! Никто не понимает, что все неоднозначно, — согласно кивнул Пиджак.
— Да, раньше проще было. Был участковый, его три деревни боялись. — Охранник задумчиво затянулся и внезапно практически слово в слово процитировал «Брата»:
— Вот скажи, в чем справедливость?
Пиджак не задумался ни на секунду:
— В соразмерности наказания совершенному деянию.
— Вор должен сидеть в тюрьме? Да?
— Да.
— Точно. И долб***ы все чтобы сидели. Ну не в тюрьме, а чтоб как овощи ходили.
— Да они и так как овощи ходят.
После этой содержательной беседы возвращаемся в офис.
— А что, — спрашиваю, — сажать 18-летнюю девушку в СИЗО за переписку в Telegram — это наказание, которое соотносится с преступлением?
Оказалось, что Пиджак не знает о чем речь. Приходится кратко пересказать суть дела «Нового величия»— про провокаторов, полугодовой арест Павликовой и Дубовик, и про саму глупость обвинения.
— Как бы ты ни хотела, состав есть. Листовки клеили? Клеили! Чат был? Был!
У Акунина была такая книжка, не помню, как называется. Там, как и в твоем рассказе, было сообщество и был провокатор. Тут игра на опережение. Лучше их сейчас посадить, чтобы они подумали.
— Но 18-летнюю девушку в СИЗО? Бесчеловечно.
— Так за дело же посадили. Они хоть обществу не успеют навредить. Просто есть люди, которые мыслят в интересах личности, а есть те, кто думает об интересах государства и общества. Ты думаешь в интересах человека, я — государства. И мы как два лагеря — друг друга никогда не поймём.
Пиджак разнервничался, и мы снова пошли курить.
— Знаешь, у меня есть мечта, — сказал Пиджак, доставая сигареты и предлагая мне одну. — Я оставлю ее мечтой, потому что, наверное, никогда не смогу осуществить. Я хочу написать диссертацию о том, насколько плох институт присяжных. Представляешь, они оправдывают убийц и насильников только потому, что на суде не представляют видео!
— В смысле?
— Да в прямом! Если нет видео, они считают, что вина не доказана! Эти присяжные — ничего не понимающие люди, которые выпускают насильников и убийц. Знают, что они виновны. Но все равно выпускают.
— Но ведь это институт ввели не просто так. Значит, он работает. И купить двенадцать человек сложнее, чем одного судью.
— Чушь собачья. Этот институт ввели как эксперимент, а он и прижился.И купить их легко, потому что этим домохозяйкам терять нечего. Профессиональному судье есть что терять — работу, репутацию. А им нечего. И купить их всех вместе взятых намного дешевле, чем одного профессионального судью.
— Судьям это не мешает. Они катаются пьяные на машинах и прикрываются своей неприкосновенностью.
— Это все ерунда, по сути у судей неприкосновенности нет никакой. И головы там летят только так.
Вечером последнего дня я разбирала документы на рабочем компьютере, а Пиджак жевал купленные ему мной сосиски. День был на редкость спокойный.
Нашла на компе папку «злодей», в ней — несколько документов в отношении парня по части 1 статьи 228.
— Почему вы называете их злодеями? Парень же, наверное, просто с травкой попался где-то.
— Он злодей. Он совершил злодеяние, по закону за это надо отвечать.
— Это же просто трава! У нас все тюрьмы набиты дурачками. Соколовский, который покемонов ловил в храме, на суде говорил, что он не экстремист. Дебил, но не экстремист. И этот парень. Дебил, но не преступник.
— Ты не понимаешь, видимо. Трава — это наркотик. Они идут по накатанной, это вызывает сильнейшую зависимость, большинство преступлений совершается именно из-за наркотиков и слабой воли людей.
— Но ведь алкоголь ничем не лучше. Просто алкоголь — это деньги и корпорации.
— У тебя очень анархическое и детское мышление. Я когда на втором курсе пришел в СК, думал так же, как и ты. Думал, что все должно быть справедливо, что мы должны мир менять, но и порядок поддерживать. Но я поработал и понял. Что начинать мне с самого себя надо. На большее я и не способен.
Выходим курить, кажется, в двадцатый раз за день.
— Ну что, в понедельник придешь? — Пиджак затягивается сигаретой.
— Да нет, практика заканчивается, пора работать, учиться, времени нет.
— Кидала ты значит, да?
— Почему сразу так?
— Ну ты видела, сколько всего! Как я тут справляться буду? — Пиджак говорит вроде бы в шутку, но я понимаю, что не совсем — работа и вправду собачья.
— Не переживай, я читала, что Бастрыкин хочет штат следователей расширять.
— Да за счет кого, бл***? Сама же видела, какой тут п***ц.
Я уходила из отдела со странным ощущением. В редакции меня провожали на практику в СК как за линию фронта. А там оказались обычные задерганные люди. Но почему-то возомнившие себя слугами государевыми, чуть ли не опричниками. И все же, несмотря на эти перекосы в голове, делающие свою работу — как умеют. Но хотела бы я сама жить в мире терпил и злодеев? И путать общество с государством? Смогла ли бы я, и возможно ли вообще на посту государственного служащего думать об интересах личности в первую очередь, а об интересах государства — во вторую? Думаю, нет.