В день 18-летия cо дня гибели атомной подлодки «Курск» уличный художник Артур Кашак сделал неофициальный памятник подводникам из заброшенной опоры моста на въезде в Москву. Артур рассказал нам, что этой работой хотел не только напомнить о катастрофе, но и задать вопрос: почему в России так часто происходят крупные трагедии?
— Как родилась идея арт-объекта «Курск»?
— Я не очень люблю идеи на злобу дня. Все политическое творчество — локально и по времени очень краткосрочно. Меня интересуют более общие, вечные темы.
А трагедия «Курска» уже вечна. Это же было еще в 2000 году, хотя кажется, что было совсем недавно. Я хотел напомнить людям об этом.
Идея пришла спонтанно, как и обычно. Я ехал мимо этих колонн, подумал, что они похожи на подводную лодку. А просто подводную лодку рисовать неинтересно. Потом вспомнил о «Курске». Хотя трагедий, связанных с подводными лодками, было много, но эта ближайшая и самая страшная, на мой взгляд. Ну и решил, что идея готова, нужно делать.
— Сколько времени ушло на работу над «Курском»?
— Где-то три-четыре часа. Мы ее делали вдвоем с другом. Я искал более быстрые способы, но ничего лучше валика и краски не нашел. Ну и некоторые элементы сделаны баллончиком.
— А вы следите за этой работой, проверяете, не закрасили ли ее?
— Вот недавно съездили и обнаружили, что там уже появилось граффити. Граффити на стрит-арте — вандализм на вандализме.
«Ужасная человеческая трагедия»
— Я знаю, что вы не подписывали эту работу. Вы не хотели «пиариться на трагедии»?
— Я не хотел заявлять, что это моя работа. Хотел сделать художественное произведение, и неважно, вспомнят меня или нет. Основной посыл: была ужасная трагедия. В России случается много трагедий — та же самая «Зимняя вишня». Непонятно, почему это происходит, почему массово гибнут люди. С «Зимней вишней» более-менее ясно: один не проконтролировал, второй не проконтролировал. А трагедия с «Курском» вообще засекречена.
Посыл «Курска» — понять, почему это все происходит. Почему мы все находимся на этой подводной лодке? Мы в ней плывем, и непонятно, что с ней сейчас произойдет, что случится. А случается.
— А в чем для вас ужас этой трагедии? Почему именно она вас так зацепила?
— Близость смерти. И самое страшное — понимать, что ты ничего не можешь сделать. Быстрая смерть — не так страшно, а тут ты находишься какое-то время в замкнутом пространстве и понимаешь, что скоро конец.
— Почему вы сравниваете всех нас с находящимися на подводной лодке?
— В любой момент что-то где-то может сломаться, что приведет к гибели. Вот мы сейчас сидим в торговом центре. Вы можете быть уверены, что вот это все не рухнет на нас? Я вот не могу, к сожалению. Таких трагедий очень много: «Зимняя вишня», «Хромая лошадь», гибель ярославской хоккейной команды. Это я перечислил только маленькую часть. А уж взрывы газа в отдельных квартирах случаются очень часто. Гибнут люди, и опять непонятно почему.
— То есть вопрос, который вы задаете своей работой, риторический?
— Да, я сам не понимаю. Это злой рок, наша халатность или отношение к жизни? Почему это происходит? Можно ли это понять? Можно ли это пресечь? Можно ли работать на опережение?
Это риторические вопросы. Я хотел бы, чтобы люди задались ими. Может, нужно изменить отношение к себе, может, нужно быть осторожнее, следить за близкими, не делать опрометчивых поступков. Я сделал свою работу как художник — задал вопрос. Как на него будет отвечать публика, не знаю. И будет ли отвечать вообще.
— Эта работа стала резонансной. Есть ли у вас какая-то технология придумывания работ, которые точно станут популярными?
— Иногда бывает, что и какие-то вечные темы не срабатывают. Хорошо проработаешь ее, вложишь определенный посыл, технически все хорошо сделаешь. Но тоже может не сработать.
Творчество — иррациональная вещь, какие-то механизмы придумывать и по каким-то сценариям идти, мне кажется, бессмысленно. Просто берешь и делаешь, максимально хорошо, так, как считаешь нужным.
Есть, конечно, некоторая технология: привязка к образу, сила образа, сочетаемость этих образов. Это конструктор, который ты сидишь и собираешь. Бывают очень простые работы, но ими восхищаешься, потому что хорошо выбраны образы и хорошая идея. С «Курском» эти шестеренки совпали: объект похожий, на него просто нужно было «натянуть» эту оболочку и все.
Вандализм и экстремизм
— Есть же риски, что могут привлечь к ответственности за такой арт-объект. Не боитесь?
— Могут. Хулиганство, порча муниципальной собственности. Я не знаю, чья это собственность, у кого на балансе она находится и находится ли — это вопрос. Но за ней кто-то следит, потому что там были граффити, их закрашивали серым цветом. Я не рассчитывал, что это долго проживет. Думал, это будет работа-высказывание.
Могут дать мне штраф или исправительные работы какие-нибудь. В России все возможно. Я не знаю, может, меня похвалят, а может и наругают.
— А вы не боитесь, что вас могут привлечь не просто за хулиганство, а за экстремизм или что-то подобное?
— Я не знаю. Вот когда произойдет, тогда скажу. Страшновато, конечно, не по себе. Я в полиции уже не раз был — не очень приятное ощущение.
— Были из-за своих работ?
— По разным поводам оказывался. Один раз рисовал рекламные проекты и на руках не было разрешения. В итоге пишешь в отделе объяснительную, и до свидания. Один раз за граффити оказался. Меня тогда друг попросил на день рождения своей девушки нарисовать ее портрет на стене. Это достаточно долгий процесс. Кто-то из бабулек, видимо, не понял, вызвал наряд. Они даже не торопились, тихо подошли, спросили, что мы делаем. Мы сказали, что рисуем. «Ну, если рисуете, значит, поехали», — сказали нам.
Приехали в отдел с краской — всеми вещдоками. Но нам повезло. Полицейский сказал, что видит, что мы нормальные ребята, выписал штраф за хулиганство и отпустил. Половину краски себе оставил, как вещдоки, но разрешил забрать те цвета, которые были нам нужны, чтобы закончить. Мы забрали эти цвета, пришли на место и уже ночью дорисовали.
Политика и творчество
— Я видела у вас в фейсбуке еще одну работу: «Война может стать причиной медленной и болезненной смерти». Расскажете о ней?
— Это была наклейка. На Садовом кольце есть какое-то учреждение, то ли МВД, то ли Минобороны, у них идет длинная стена. Там раньше висели репродукции картин с батальными сценами, сейчас там панели с изображением нашей воинской мощи.
Родилась идея — наклеить наклейку, как на сигаретах, под одной из работ, где изображен танк. Посыл такой, что воинская доблесть — это, конечно, хорошо, но лучше не доводить до такого. Война — это ужасно.
— Какие у вас политические взгляды?
— Нет у меня жестких политических взглядов, я скорее аполитичен. Я слежу за тем, что происходит, но каких-то четких оценок, четких мыслей у меня по этому поводу нет. Отдельно негодую по поводу некоторых законопроектов, а по поводу людей такого нет. Мне кажется, невозможно окрасить все в черное и белое.
— Какие законопроекты из последних вам не нравятся?
— То, что НДС подняли, то, что акцизы на бензин поднимают. Это непосредственно влияет на нашу жизнь. Ты приходишь в магазин — вот в йогурте цены на бензин и НДС, и ты их сейчас съешь. А там еще подальше пенсионная реформа.
«Нечто большее, чем граффити»
— Когда вы начали рисовать?
— С детства. Рисовал, рисовал и до сих пор рисую. Ребенком я рисовал машинки, роботов, кораблики, потом увлекся динозаврами, рисовал их без устали. Годам к десяти я понял, что это мое. Долго упрашивал родителей, чтобы отдали меня в художественную школу. У меня семья военных, поэтому мы много переезжали. В последнем пункте назначения, Ярославле, я все-таки убедил родителей. Отдали меня сначала в кружок, потом в школу. В школе сказали, что как-то поздновато, но взяли. Так и пошло.
— Сейчас вы занимаетесь только стрит-артом?
— Не совсем. У меня был период, когда я учился в художественной школе. Меня заразили граффити. Достаточно долгий период, с 2000 года, я рисовал граффити, потом постепенно перешел на стрит-арт. Настолько погрузился в тему граффити и стрит-арта, что у меня даже для классического искусства не осталось времени. А недавно, буквально года два-три назад, я понял, что можно вернуться к классике.
— Чем отличается стрит-арт от граффити?
— Граффити — это написание слов. В классическом граффити это написание своего ника — так называемого тега, либо названия группы, с которой ты рисуешь. Это многократное повторение, своеобразный стиль написание этих слов.
Когда я занимался граффити, это все-таки была новая волна. Это было что-то новое. Я ходил в художку, там классика: натюрморты, пейзажи. И тут появляется граффити, это вообще другое. Плюс граффити в то время было «плевком общественному вкусу»: никто не понимает, а ты понимаешь.
Я не писал ники, я писал слова, которые интересны мне. Это был подростковый протест. Я открывал английский словарь, искал нужные слова, которые мне нравятся, и рисовал их.
Стрит-арт — более широкое понятие в уличном искусстве. Сейчас уже есть разделение: паблик-арт, стрит-арт, мураль. Они выглядят одинаково, но эксперты их почему-то различают. По-сути, стрит-арт — это непосредственно творчество на стенах. Оно может быть провокационного, политического характера, а может и не быть.
— С чем связан ваш псевдоним — Кашак?
— Нет какой-то истории. Граффити я рисовал под одним именем. А потом стал рисовать нечто большее, подумал, что нужно сделать ребрендинг. Началось все с того, что я нарисовал кошку породы сфинкс. Я их и сейчас частенько рисую, это моя визитная карточка. А «кашак» потому, что слово пишется с двух сторон одинаково. Это, кстати, было бы для граффити удобно.
— Это как-то связано с котами?
— Этих кошек я использую как символ странных вещей в принципе. Они выглядят не так, как обычные пушистые кошки, которых очень много. Некоторым людям они очень не нравятся. Смысл в том, что это просто другая эстетика и ее нужно понять. Они есть независимо от того, знаешь ли ты о них или нет, от того, что ты о них думаешь. Это символ тех вещей в мире, которые просто происходят. Они могут идти вразрез с твоим мнением, мироощущением, но они все равно есть.
— Как вы перешли от граффити к стрит-арту?
— Плавно. Сначала меня друг попросил нарисовать портрет рэпера Тупака. Я был единственным, у кого было художественное образование, я мог такое нарисовать. А потом я придумал картинку со смыслом и решил, что это лучше, чем без смысла. Мне показалось это интересным, зрители отреагировали. Как-то так и пошло.
— Вы говорили, что сейчас вернулись к классике. Как и почему это произошло?
— Да, я сейчас рисую и на холстах. Стрит-арт и рисование на улице — это для меня уже обычно. Это просто другой холст.
— Вы зарабатываете своим творчеством?
— Да, зарабатываю. Но на заказ работать очень сложно. У кого-то получается, у меня — с трудом. Сложнее всего с клиентами, которые просят нарисовать что-то креативное — они не понимают, что креативность бывает иногда совсем не по вкусу. Вы можете листать инстаграм, посмотреть работу, сказать, что это круто и креативно, но в офисе себе рисовать такое не будете.
Для меня есть занятие коммерческим творчеством, а есть что-то для души. Я не могу назвать это хобби, это просто часть моей жизни. Но для него остается очень мало времени. Поэтому я и начал работать над картинами на холстах, можно хотя бы прийти после работы домой и порисовать, а не ехать на заброшку и красить что-то ночью на морозе.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.