7 ноября фонду “Русь сидящая”, помогающему заключенным в российских тюрьмах, исполнилось десять лет. Его основатель и директор Ольга Романова рассказала «МБХ медиа» о том, что за это время изменилось в системе исполнения наказаний, как у фонда складываются отношения с сотрудниками ФСИН и почему президентский грант оказался «токсичным».
— Как возникла “Русь сидящая”?
— “Русь сидящая” появилась десять лет назад, после того, как посадили моего мужа. Я бы сказала, что его посадили планово. Он, будучи предпринимателем, конечно, был в группе риска, я ему об этом говорила. Однако он был уверен в том, что его не посадят, потому что не за что.
Когда его все-таки посадили, я впервые оказалась в тюрьме и обнаружила там абсолютное отсутствие логики и порядка. Увидела, что тысячи женщин каждый день приходят туда и занимаются примерно одним и тем же, но никто ничего не знает и не ориентируется в том, как надо себя вести и что делать. Я познакомилась с несколькими женщинами, которые попали в схожую с моей ситуацию, и мы самоорганизовались таким образом, что одна из нас носила передачи, другая занималась врачами, третья ходим по судам, четвертая сидит с детьми всех. Надо было как-то выживать. Каждый вечер мы собирались и обсуждали, что сделали.
Многие женщины попросту бросают мужчин после того, как они попадают в тюрьму, потому что тюрьма занимает все ваше время, если там сидит ваш муж. А если человек работает, содержит детей, он не может заниматься еще и тюрьмой.
— Есть ли какие-то альтернативные государственные или негосударственные организации, которые занимаются чем-то схожим?
— Конечно, мы все вместе работаем. С “Мемориалом”, с “Общественным вердиктом”, с “ОВД инфо”, С “Комитетом против пыток”. У каждого из нас своя специфика и специализация. Мы, например, самые неформальные из всех, потому что родились не из каких-то проектов, а из людей. Мы сохранили в себе черты партизанского отряда.
Мы отличаемся от остальных тем, что довольно много занимаемся скорее бытовой помощью — посылками, передачами, снабжением семей необходимым. У нас юридическая помощь — не самое главное.
— Как о вас узнают люди, которым необходима ваша помощь?
— Как правило, о нас узнают через знакомых. В этом смысле, мы — плод сарафанного радио.
— Правильно ли я понимаю, что вам не дают никаких грантов, и вы живете исключительно на пожертвования?
— Нет. Мы жили без грантов девять лет. В прошлом году, когда я уехала, было принято решение, что мы вместе с Еврокомиссией будем строить юридические клиники. У нас сейчас довольно большой грант Еврокомиссии, но он на зарплаты, аренду помещений и так далее. Туда не входит адвокатская помощь, посылка передач, это оплачивается пожертвованиями. По-прежнему большая часть деятельности держится на краудфандинге. К тому же мы принимаем помощь не только деньгами. Нам можно принести пачку чая, кофе, печенье и так далее. Мы все это с удовольствием возьмем и отправим тем, кто в этом нуждается.
— А в России вам не дают гранты?
— Год назад мы получили президентский грант, но мы от него отказались, почувствовав его «токсичность». Прошло несколько месяцев после получения гранта и мы поняли, что нам деньги не переводят, и, если мы согласимся работать по этому гранту и отчитываться по нему, нам нужно будет идти на нарушение в отчетности и делать все задним числом. Это не наша история.
— Вы уже занимаетесь помощью заключенным десять лет и все глубже и глубже в это погружаетесь. Какие тенденции вы наблюдаете?
— Мы всегда видим тенденции одними из первых. Прямо сейчас идет очень страшная тенденция, которая нам совсем не нравится, — ловля подростков с бомбами. После взрыва в Архангельске пошла большая волна. В Москве сейчас арестован 14-летний парень, и в суде сказано, что он изготовлял бомбу. Что в 14 лет можно делать кроме петард? И то же самое сейчас происходит в Калининграде, там тоже арестован несовершеннолетний, якобы террорист. Это организованная кампания, она совершенно очевидна и очень опасна. Под эту гребенку можно пересажать кучу детей.
— У этой кампании есть цель?
— Нашим правоохранительным органам необходимо как-то отреагировать на произошедшее. А реагировать они могут только одним способом — посадками. Это абсолютно показательная история. «Сейчас мы наведем порядок, посадим детей», — вот и вся ее суть.
— Чем отличается сегодняшняя тюрьма от тюрьмы десятилетней давности?
— Обвинительный уклон у российских судов как был десять лет назад, так и остался сегодня. Возможно, немного усугубился даже.
Однако изменился портрет преступника. Раньше, в основном, в тюрьмах, все-таки сидели люди из определенного социального слоя, склонные к совершению преступления. Большинство из них были из маргинальных кругов. Сейчас картина другая. В тюрьмы попадают гораздо больше случайных людей — и по политическим мотивам, и вследствие наветов и доносов, и из-за репостов. По совершенно нелепым обвинениям и обстоятельствам. Участились кампании, направленные на кого-то: то сажают националистов, то анархистов, то всех, кто близко подходил к детям и так далее.
— Каких главных успехов вам удалось достичь за эти десять лет?
— Наш главный успех — проект “Школа общественного защитника”. Ему уже почти четыре года, уже больше тысячи человек прошли через школу и все чаще и чаще встречаются те, кто становится общественным защитником, окончив “Школу”. Сейчас филиалы “Школы” есть по всей стране, и это проект, который действительно эффективен.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.