Российская тюрьма по-прежнему опасна для жизни

 

 

В начале июля глава ФСИН России Геннадий Корниенко направил президенту России Владимиру Путину предложения по улучшению условий содержания в российских СИЗО. Если они будут реализованы, то, в частности, начальники СИЗО получат законодательное право не принимать заключенных сверх лимита, судам будет запрещено по закону брать под стражу беременных женщин и инвалидов (за исключением тех, кто совершил особо тяжкое преступление). 

Однако в предложениях ничего не говорится о проблемах больных заключенных и смертности в СИЗО.

 

Людмила Альперн, автор тюремных исследований и правозащитник, член ОНК Москвы в 2008–2016 годах, подготовила «неправительственный доклад» о современном состоянии медицинской помощи в следственных изоляторах. Она обращает внимание на то, что в СИЗО по-прежнему высок риск ухудшения здоровья заключенных из-за отсутствия квалифицированной медицинской помощи. Устоявшиеся стереотипы отношения к жизни и здоровью заключенных со стороны следствия, суда и тюрьмы не меняются с годами, несмотря на скандалы, журналистские и общественные расследования. «МБХ медиа» публикует этот доклад.

 

Статистика смертности в пенитенциарной системе

Несмотря на то, что сайт ФСИН России всегда предлагает свежую статистику, данных о смертности в ней нет. Это, похоже, самая болезненная тема в тюремном ведомстве. Именно она свидетельствует о способности руководства пенитенциарной системы соблюдать международные конвенции и внутреннее законодательство, которые гарантируют жизнь и здоровье заключенным.

Если данные о смертности все-таки приводятся, узнать реальные цифры умерших практически невозможно. Свежая статистика выглядит так: «За последние пять лет общая смертность снизилась на 30%, а смертность от заболеваний — на 33%. При этом смертность от туберкулеза снизилась на 38,6% — всего умерли 43 человека. Смертность от ВИЧ-инфекций снизилась на 24,2%. Умерли 696 человек».

О чем может свидетельствовать такой осторожный и малоинформативный подход? Например, о том, что общие и детальные данные о смерти открыто приводить невыгодно, поскольку при внимательном и строгом изучении они дадут неблагоприятную картину.

Сокращение тюремной смертности в РФ может быть связано с устойчивым сокращением тюремного населения, которое с 2000 года уменьшилось почти вдвое, что, в первую очередь, отражает снижение и смену видов преступности. Если в первой половине 2000-х среди заболеваний превалировала открытая форма туберкулеза, то в настоящее время преобладает ВИЧ, а туберкулез почти отступил. Туберкулез — болезнь малоимущих, пьющих людей, чье преступление — мелкая кража, эта статья охватывала до 60% всех осужденных в конце 90-годов. ВИЧ — заболевание наркопотребителей, которые составляют треть тюремного населения сегодняшней России.

По имеющимся данным, 10–12% всех статистических смертей наступает в следственных изоляторах, тюремное население которых составляет 18% от общего числа заключенных. Это можно объяснить тем, что средний срок содержания под стражей составляет менее года, тогда как общий срок лишения свободы — не менее пяти лет. В открытом доступе нет точных данных, какие именно факторы и заболевания становятся причиной смертности под стражей. Однако понятно, что принятие в 2011 году «3-го Постановления» позволяет руководству следственных изоляторов добиваться освобождения смертельно больных заключенных за несколько дней до смерти и тем улучшать свою смертную статистику. Мы это увидим в приведенных ниже случаях Николая Козлова и Екатерины Гавриловой.

Но есть и другая статистика, которую предоставляет Совет Европы. Она гласит, что в России тюремное население падает, а смертность в пенитенциарной системе растет:

 

• С 2005 по 2014 годы относительный уровень смертности (на 10 тыс. заключенных) в России вырос на 20%.
• В 2005 уровень составлял 51 смерть на 10 тыс. заключенных, тогда как в 2014 году — 61,2.
• С 2005 по 2014 годы уровень самоубийств на 10 тыс. заключенных вырос на 41%.
• В 2005 насчитывался 4,1 суицидов на 10 тыс.  заключенных, тогда как в 2014 году он составлял 5,8 самоубийств.

 

Нормально ли это? Может быть, так и должно быть, ведь люди смертны и умирают не только в СИЗО?

С этим утверждением трудно не согласится, однако именно под стражей сложнее всего получить своевременную и эффективную медицинскую помощь, и именно под стражей умирают не только безнадежные, но и вполне излечимые больные — из-за бюрократических проволочек, неспособности и нежелания вовремя отреагировать на ухудшение состояние подследственного и подсудимого. Это превращает меру пресечения в смертный приговор и является нарушением всех международных и внутренних документов, регулирующих эту сторону правосудия, и может быть определено как «пытка». Именно такое определение дают некоторым видам неподобающего обращения основные международные документы, на которые опирается защита прав заключенных. В их число входит Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод и Конвенция против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания ООН.

 

• Статья 1 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод (далее — ЕКПЧ) говорит: «Право каждого лица на жизнь охраняется законом. Никто не может быть умышленно лишен жизни иначе как во исполнение смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в отношении которого законом предусмотрено такое наказание».

 

• Статья 3 ЕКПЧ гласит: «Никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию»

 

• Статья 1 Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания ООН (далее — КПП), определяет, что такое «пытка» — это «любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания, наказать его за действие, которое совершило оно или третье лицо или в совершении которого оно подозревается, а также запугать или принудить его или третье лицо, или по любой причине, основанной на дискриминации любого характера, когда такая боль или страдание причиняются государственным должностным лицом или иным лицом, выступающим в официальном качестве, или по их подстрекательству, или с их ведома или молчаливого согласия».

 

Случай первый. Условия содержания под стражей как пытка. Смерть Сергея Магнитского в СИЗО «Матросская тишина», 2009 год

В 1998 году Россия ратифицировала Европейскую Конвенцию о защите прав человека и основных свобод и стала полноценным членом Совета Европы. С точки зрения реформы системы уголовного правосудия этому предшествовал мораторий на исполнение смертной казни и передача пенитенциарной системы из МВД в Минюст. Президент Борис Ельцин подписал указ «О передаче уголовно-исполнительной системы Министерства внутренних дел в ведение Министерства юстиции», который выполнял требование Парламентской Ассамблеи Совета Европы от 25 января 1996 года.

Это требование полностью соответствует духу ЕКПЧ и других международных гуманитарных конвенций, запрещающих пытки заключенных. МВД, как орган дознания, напрямую заинтересован в получении нужных показаний от подследственных, что часто граничит с действиями, которые могут быть определены как пытка. До вступления России в Совет Европы избиения заключенных со стороны следствия, которое хозяйничало в СИЗО, были нормой, как и «пресс-хаты», в которых право пытать и издеваться над упрямым подследственным, негласно передавалось другим заключенным, «прессовщикам», и т. д. Разделение ведомств дало о себе знать, тюремное начальство больше не подчинялось руководству МВД, теперь оно отчитывалось перед Минюстом, у тюрьмы появились собственные цели и задачи, и это было поворотом к лучшему. Так думали мы, правозащитники-члены ОНК до смерти Сергея Магнитского в СИЗО «Матросская тишина» в ноябре 2009 года.

Расследование, предпринятое рабочей группой ОНК Москвы, показало, что следствие, хоть и не имеет прямой власти над руководством СИЗО, продолжает давить на подследственного, используя незаконные механизмы: меньше чем за год пребывания под стражей Магнитский сменил четыре СИЗО и 15 камер, причем большую часть из них — в СИЗО 77/2 «Бутырка», где во всех камерах материальные условия содержания были ненадлежащими. Практически везде нарушались нормы жилой площади (по минимальному санитарному нормативу — не менее 4 кв. м на человека). Санитарно-техническое оборудование не было отгорожено от общей камеры и/или было испорчено, не работало, и становились все хуже. Так, в одной камере из унитаза стали подниматься канализационные стоки и заполнили пол камеры, при этом заключенных сутки не переводили в другую камеру и не чинили оборудование. В нескольких камерах не было дневного света, так как окна выходили в прогулочный дворик, который со всех сторон был огорожен стенами. Такое обращение с заключенным можно определить как унижающее, согласно ст.1 КПП.

На тюремном жаргоне такое ненадлежащее обращение с заключенным называется «каруселью» и считается типичным способом оказания давления со стороны следствия. В каждой новой камере «новичку» надлежит «прописаться» — рассказать о себе, быть принятым неизвестными ему людьми (некоторые из которых могут оказаться «прессовщиками»). В каждой покинутой им камере остаются нужные ему вещи, которые переносить в другую камеру запрещается: телевизор, холодильник, и другие важные в тюремном быту устройства, облегчающие жизнь. Сергей Магнитский был молод, ему только исполнилось 37 лет, но по складу характера он был впечатлительный, нервозный человек, который с трудом приспосабливался к тюремным условиям. Следователи эту особенность понимали и умело использовали. Психическое и физическое состояние Магнитского ухудшалось, но он упрямо не давал нужных следствию показаний.

Что именно произошло с Сергеем Магнитским 13 ноября 2009 года в больнице СИЗО «Матросская тишина», в который его перевели вроде бы для лечения основного заболевания «калькулезный холецистит», история умалчивает. Вернее, она предлагает широкий диапазон возможных причин смерти. От официальной версии — смерть от «сердечной недостаточности», до неофициальной — избиения до смерти и/или прямого преднамеренного убийства. Требование матери Магнитского провести эксгумацию и повторную экспертизу для уточнения причин его гибели следствие отклонило.

Даже если не принимать во внимание причины смерти Сергея Магнитского, обращение с ним во время следствия укладывается в определение пытки, которое предлагает КПП. До самой смерти его пытали условиями содержания в ужасающих камерах, в которые по просьбе следователей его помещало руководство следственного изолятора 77/1 «Бутырка». Его пытали и неоказанием медицинской помощи и прямым насилием, примененным по отношению к нему незадолго до смерти, следы которого были обнаружены на его мертвом теле.

 

Случай второй. Неоказание надлежащей медицинской помощи как пытка. Смерть Веры Трифоновой в СИЗО «Матросская тишина», 2010 год

Вера Трифонова, которой на момент задержания, 16 декабря 2009, исполнилось 52 года, в «обычную» камеру СИЗО так и не попала. Сразу после принятия Одинцовским городским судом решения о содержании ее под стражей до 15 марта, Вера потеряла сознание и была доставлена в московскую городскую клиническую больницу ГКБ №20. Она является своего рода «филиалом» тюремной больницы — в ней расположен спецблок ИВС №2 ГУВД по Москве, в котором заключенные могут содержаться без дополнительного конвоя. Дело в том, что под стражу подследственная Трифонова была отправлена Одинцовским городским судом несмотря на наличие тяжелых заболеваний, в число которых входили сахарный диабет второго типа, диабетическая нефропатия и хроническая почечная недостаточность.

Поэтому, после недельного лечения, 28 декабря 2009 года Трифонова была переведена в больничную камеру московского СИЗО-77/1 «Матросская тишина», а не вернулась в можайское СИЗО по месту своего жительства и ареста — в нем больничных условий не предусмотрено.

Несмотря на лечение, состояние Веры оставалось тяжелым и ухудшалось — она сильно отекала, задыхалась (дышала только одним легким), перемещалась исключительно в инвалидной коляске. Руководство СИЗО «Матросская тишина», совсем недавно подвергнувшееся расследованиям в связи со смертью Магнитского, смерти Трифоновой в своих стенах не желало. В марте ее вновь перевели на обследование и лечение в ГКБ №20. Там ей начали два раза в неделю делать гемодиализ — организм уже не справлялся с очисткой крови. Это несколько улучшило ее состояние. Поскольку гемодиализ — сложная медицинская процедура, и в условиях тюремной больницы ее проводить было невозможно, Трифонова надолго застряла в ГКБ №20.

После того как 15 марта Одинцовский городской суд на месяц продлил содержание Трифоновой под стражей (несмотря на то, что на суд ее не доставили по медицинским показаниям), начальник СИЗО «Матросская тишина» совершил невиданные доселе попытки для ее (и своего) спасения: он написал два запроса на изменение меры пресечения Трифоновой. 25 марта — следователю, с формулировкой «из-за тяжести состояния и неблагоприятного прогноза течения болезни, а также потому, что в условиях стационара ФБУ ИЗ-77/1 проведение гемодиализа не возможно». 9 апреля — руководителю СУ СК, о том, что «Трифонова по жизненным показателям в следственном изоляторе содержаться не может».

Эти меры ничего не дали. Когда 16 апреля 2010 года возникла необходимость вновь конвоировать Трифонову на суд в Одинцово, начальник СИЗО «Матросская тишина» совершил подлог. В сопроводительной записке к конвою он сообщил, что согласно медицинским показаниям подследственная может конвоироваться без медицинского сопровождения и содержаться в условиях СИЗО. Это не могло быть правдой, так как ни в одной медсправке, выданной ГКБ №20, не было сказано, что Трифонова может содержаться в любом СИЗО — только в условиях СИЗО 77/1 «Матросская тишина», где есть больница и медперсонал.

Трифонову доставили в Одинцовский районный суд (это потребовало нескольких часов езды в обычной конвойной машине без медсопровождения). Судья продлил ей меру пресечения до 16 июля, и затем ее доставили в можайское СИЗО — где нет собственной больницы.

Как это становится возможным при столь тяжелом заболевании подследственной? Дело в том, что 12 апреля, перед окончанием текущего содержания под стражей, в дело Трифоновой вмешалась оперативное отделение МВД (ДЭБ МВД РФ, ОРБ №3), и именно это вмешательство оказало решающее влияние на ее дальнейшую жизнь.

В письме на имя следователя указывалось, что оперативники получили свидетельства о том, что обвиняемые по делу Трифоновой хлопочут об изменении ей меры пресечения и распространяют недостоверную информацию о том, что Трифонова близка к смерти, и потому не может содержаться в условиях СИЗО.

Оперативники оказали давление и на руководство ГКБ №20, после чего началась «чехарда» справок: 12, 13, и 14 апреля главврач ГКБ №20 выдал следствию медсправки противоречащие друг другу. Справка от 12 апреля, на которую судья Одинцовского суда ссылается в постановлении от 16 апреля о продлении меры пресечения Вере Трифоновой, — самый репрессивный документ из трех. Судья делает вывод, что Трифонова «может содержаться в условиях следственного изолятора и участвовать в судебно-следственных действиях». Две последующие справки мягче — они утверждают, что судебно-следственные действия не показаны, и за пределами больничных условий Трифонова находиться не может.

После суда жизнь Веры Трифоновой продлилась менее двух недель. В можайском СИЗО ее принять отказались из-за тяжести ее состояния. Трифонову отправили в ЦРБ Можайска, где ее состояние резко ухудшилось из-за невозможности проводить гемодиализ. Веру на ее собственные средства доставили на спецмашине (реанимабиле) в Клинический институт им. М. Владимирского (МОНИКИ) и провели одноразовый гемодиализ, после чего вернули в Можайск.

Так как состояние Трифоновой ухудшалось, а можайское СИЗО принимать ее по-прежнему отказывалось, 28 апреля в 22 часа она была доставлена в больницу СИЗО «Матросская тишина», где скончалась в полдень 30 апреля.

История смерти Веры Трифоновой раскрыла основной механизм влияния следствия на «тюремную медицину», даже в том случае, если помощь заключенным оказывают гражданские врачи. Содержание под стражей — основной метод давления на подследственного и часто сопровождается ухудшением состояния здоровья. Чем хуже здоровье и меньше возможностей его наладить — тем скорее можно получить нужные следствию показания, если подследственный выживет, конечно. Этот механизм давления полностью подходит под определение пытки, которое предлагает КПП.

 

Случай третий. Судебная проволочка и неоказание медицинской помощи. Смерть Николая Козлова в СИЗО «Матросская тишина», 2013 год

В 2011 году, после громких скандалов со смертью Сергея Магнитского и Веры Трифоновой, было принято так называемое «3-е Постановление», которое позволяло проводить медицинское освидетельствование подследственных и подсудимых (через суд без согласия следствия) и добиваться их освобождения из-под стражи под более мягкую меру пресечения. Однако список предложенных заболеваний требовал такой степени тяжести, что, фактически, на положительное решение могли рассчитывать только умирающие. Это постановление имело в виду, скорее, не заботу о жизни и здоровье подследственного, а благо тюремного начальства и улучшение тюремной смертной статистики, так как избавляло от необходимости отчитывается за еще одну «смерть в СИЗО».

«3-е Постановление» предполагало медицинское освидетельствование в медицинской организации государственной или муниципальной системы здравоохранения. Это связано с конвоированием и длительным пребыванием заключенного вне СИЗО, а не в медучреждениях ФСИН, как того требовало «54-е Постановление», которое распространяется на заболевания лиц, осужденных к лишению свободы.

Козлов Николай Николаевич, 1952 г.р. (61 год) попал в больницу СИЗО «Матросская тишина» 10 января 2013 года по скорой помощи с диагнозом «гипертонический криз». До этого он содержался в можайском СИЗО. 18 октября 2012 года он был осужден Одинцовским городским судом Московской области по ч.4 ст. 159 УК РФ на три года лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима. Козлов получил минимальный срок, гораздо ниже «среднего», который сейчас составляет не менее пяти лет.

При таком малозначительном преступлении, за которое в России дают три года лишения свободы, Николай Козлов более года находился под стражей с тяжелейшим клиническим диагнозом «прогрессирующая стенокардия. Постинфарктный кардиосклероз. Операция АКШ 2007. Гипертоническая болезнь третьей степени, артериальная гипертензия третьей степени, очень высокий риск ССО» и т. д. Диагноз, согласно справке от 12 ноября 2012 года, установлен в московской ГКБ №29, что само по себе выглядит как пытка и жестокое обращение.

В больнице СИЗО «Матросская тишина» эффективной медицинской помощи Козлов не получил. Оказалось, что в штате нет кардиолога. Козлов начал сильно кашлять. Лекарства, которые ему помогали, у родных не принимали — его лечили бромгексином.

25 января 2013 года Козлов написал ходатайство о направлении его на медицинское освидетельствование согласно «3-му Постановлению». Хотя приговор Козлову еще не вступил в законную силу, начальник СИЗО отказал ему, сославшись на то, что тот осужден. 

31 января 2013 года кассационным определением приговор был оставлен без изменения. При этом текст законного приговора поступил в СИЗО 77/1 «Матросская тишина» только 13 апреля 2013, то есть через 2,5 месяца после его вынесения. Без «бумажки» судьба тяжело больного Николая Козлова буквально «повисла» между жизнью и смертью, между двумя гуманными постановлениями  — «3-м» и «54-м».

Причина, по которой законный приговор Козлова не был вовремя доставлен по месту его заключения, вскоре выяснился: суд второй инстанции направил приговор в первую инстанцию, а тот направил его в можайское СИЗО, откуда Козлов выбыл 10 января 2013 года, задолго до вынесения приговора. Пока бюрократические инстанции занимались пересылкой документов, состояние Козлова ухудшалось, и он боролся за свою жизнь как мог.

5 февраля 2013 года Козлов написал заявление начальнику СИЗО с просьбой направить его на медицинское освидетельствование согласно «54-му Постановлению». Ему опять было отказано, так как «сведений о вступлении приговора в законную силу в учреждение не поступало».

Адвокат Козлова подал жалобу на отказ в Московский районный Преображенский суд, и 13 февраля 2013 года суд постановил «отказать в принятии к рассмотрению жалобы адвоката».

27 февраля Козлов написал еще одно заявление начальнику СИЗО с просьбой направить его на медицинское освидетельствование, теперь уже согласно «3-му Постановлению». Результатов рассмотрения его заявления Козлову не сообщили.

Все это время члены ОНК Москвы неоднократно посещали Николая Козлова, обращались с письменными и устными заявлениями в адрес начальника СИЗО 77/1 «Матросская тишина». Им приходили ответы, что Козлов получает необходимое лечение, а медосвидетельствованию «не подлежит, так как в адрес учреждения сведений о вступлении приговора в законную силу не поступало».

Состояние Козлова ухудшалось, началось кровохарканье, в тюремной больнице его лечили от воспаления легких антибиотиками и даже замечали положительную динамику.

После того как 13 апреля 2013 года текста приговора, наконец, был получен, 16 апреля в Преображенском районном суде было рассмотрено ходатайство Козлова об освобождении от дальнейшего отбытия наказания в связи с заболеванием. Однако ему отказали, так как медицинский представитель СИЗО на суде заявил, что состояние Козлова удовлетворительное, есть положительная динамика.

22 апреля апелляционный суд оставил решение первой инстанции без изменения. Дальше события развивались стремительно.

24 апреля Козлов был конвоирован в реанимационное отделение в ГКБ №57.

30 апреля ему был поставлен диагноз «центральный рак правового легкого», при этом в справке врачи не указали степень тяжести — для освобождения по «54-му Постановлению» нужна четвертая степень рака. 

Перед майскими праздниками Козлова выписали из городской больницы в больницу СИЗО. Последнее тоже требует объяснения — по закону для содержания заключенного в общегражданской больнице требуется круглосуточный конвой в составе четверых конвоиров, а «майские праздники» в России — это минимум десять дней. Кто будет держать конвой в городской больнице столько времени? Начальник конвоя надавил на главврача больницы, и Козлова, невзирая на тяжесть состояния, выписали. Заметим, что это одна из важнейших выявленных ОНК причин недоброкачественного оказания медицинской помощи заключенным.

13 мая, после майских праздников, состояние Козлова настолько ухудшилось, что его поместили в палату интенсивной терапии в больнице СИЗО. К этому времени пришли результаты гистологии. Врачи СИЗО поставили диагноз «рак четвертой степени». Козлова можно было освобождать.

15 мая федеральная судья, ранее отказавшая Козлову в освобождении по болезни, лично приехала в СИЗО и освободила его по «54-му Постановлению». Сын забрал почти бездыханное тело отца и отвез в реанимацию.

16 мая Козлов скончался в гражданской больнице.

 

Случай четвертый. Болезнь и смерть подследственной Екатерины Гавриловой, 2019 год

 

Екатерина Гаврилова, 1981 г.р. (38 лет), наркозависимая, оказалась под стражей в женском СИЗО 77/6 Москвы 18 декабря 2018 года, под Новый год. Ее задержали по подозрению в сбыте наркотических средств. За пять с половиной лет до этого она освободилась из исправительной колонии, где отбывала наказание с четырехлетним сроком лишения свободы по этой же, 228 статье, но вышла на полтора года раньше по УДО. Статьи УК, по которым Екатерина была осуждена и находилась под следствием, обвиняли ее за сбыт наркотиков, но она была только потребителем, и оба раза ее задерживали с минимальным количеством вещества.

В СИЗО Екатерина сразу же обратилась в медчасть, так как у нее появились боли при мочеиспускании, «цистит», как она считала. Однако фельдшер не стал ее обследовать, дал несколько пачек антибиотиков и ушел на новогодние каникулы. Боль не проходила, после праздников она обратилась к гинекологу, врач выписал другие антибиотики, потом третьи. Так как лекарства не помогали, ее поставили в «очередь» на УЗИ-обследование. Еще через полтора месяца в медчасти СИЗО ей сделали анализ УЗИ брюшной полости. К этому времени боли при мочеиспускании прошли, но появились неприятные ощущения в печени, она стала увеличиваться. На УЗИ Екатерину повели без предварительной подготовки, сразу после обеда, поэтому врач толком не разобрался — увидел кисту в почке и пообещал вызвать ее через несколько дней еще раз. Но не вызвал, а состояние Гавриловой продолжало ухудшаться, появились боли, начал расти живот.

18 февраля Гаврилову конвоировали на суд по продлению содержания под стражей, где она пыталась объяснить судье, что в СИЗО ей не удается получить лечения, что у нее серьезные проблемы со здоровьем, боли, но решение суда было отрицательным. На следующий день Екатерина, наконец, смогла попасть на прием к инфекционисту в медчасти СИЗО-6. Она уже три раза подавала заявление на прием к нему — хотела узнать свой иммунный статус и получить лекарства. Как многие наркопотребители, она была ВИЧ-инфицирована, у нее был гепатит, и она решила, что боли и ухудшение состояния связаны с этими заболеваниями.

После суда Гаврилову вызвали в медчасть, в ответ на ее просьбу прописали обезболивание и поставили на этап в больницу СИЗО 77/1«Матросская тишина»: оказалось, что врачу УЗИ «не понравилась» ее печень. Две недели Екатерина ожидала конвоя в «Матросскую тишину», но ВИЧ-терапию так и не получила, поскольку ее анализы были забракованы. Причину неудачи с анализами выяснить не удалось — то ли анализы были некорректно взяты, то ли они были настолько плохи, что тюремные медики не поверили им.

2 марта Екатерина была доставлена в больницу СИЗО 77/1 «Матросская тишина». Врач инфекционного отделения, видимо уже знавшая об онкологическом характере ее заболевания, приняла интенсивные меры для ее скорейшего освидетельствования — Катерину доставили в ОКБ №1, взяли пункцию печени, сделали гистологию желудка, другие анализы. Однако анализы «правильного» результата не давали, возможно, для этого нужна была госпитализация. Пока онкологическую больную неоднократно доставляли в ОКБ и водили по кабинетам в наручниках, время ее жизни безвозвратно уходило.

Следствие не принимало результатов освидетельствования, которое подтверждало четвертую, терминальную стадию рака желудка, необходимую для освобождения из-под стражи, требовало лучшей «гистологии». Поэтому Екатерина продолжала «сидеть» в больничной камере, где вместо надежного обезболивания на ночь получала но-шпу с анальгином.

18 апреля ее под конвоем перевели в московский городской хоспис №1, где и условия, и обезболивание соответствовало ее состоянию, и только за две недели до смерти следователь подписала постановление об отмене меры пресечения по «3-му Постановлению», и тюремный конвой вернулся в СИЗО. Екатерина умерла ночью, 16 мая 2019 года, спустя ровно пять месяцев после ареста.

«Свежий» случай Екатерины Гавриловой практически дублирует случай Николая Козлова, хотя между ними прошло шесть лет. Они даже умерли в один день — 16 мая. Это говорит о том, что устоявшиеся стереотипы отношения к жизни и здоровью заключенных со стороны суда, тюрьмы и следствия за это время не претерпели серьезных изменений, несмотря на скандалы и расследования.

 

Выводы

Все сказанное позволяет сделать вывод о высокой степени риска ухудшения здоровья и неоказания своевременной и квалифицированной медицинской помощи человеку, заключенному под стражу в московских следственных изоляторах. Более того, ухудшение здоровья может стать удобной причиной давить на подследственного для получения показаний, которые устраивают следствие (как в случаях Магнитского и Трифоновой) и даже стать причиной гибели под стражей (как было во всех четырех описанных случаев), что несоразмерно деяниям, в которых были обвинены или за которые были осуждены эти люди.

Такого рода угроза становится еще более реальной, если помещенный в СИЗО человек страдает неизлечимым хроническим заболеванием, включенном в «Перечень тяжелых заболеваний, препятствующих содержанию под стражей подозреваемых или обвиняемых в совершении преступлений» и в «Перечень заболеваний, препятствующих отбыванию наказания», но при этом должен пройти все этапы медицинского освидетельствования, которым подверглись заключенные в описанных случаях и которые закончились не сменой меры пресечения/наказания, а тяжелыми страданиями и летальным исходом. Это позволяет сомневаться в том, что ст. 3 Европейской Конвенции по защите прав человека соблюдается.

Именно в таких случаях ст. 3 КПП предупреждает: «Ни одно государство-участник не должно высылать, возвращать (“refouler”) или выдавать какое-либо лицо другому государству, если существуют серьезные основания полагать, что ему может угрожать там применение пыток. Для определения наличия таких оснований компетентные власти принимают во внимание все относящиеся к делу обстоятельства, включая, в соответствующих случаях, существование в данном государстве постоянной практики грубых, вопиющих и массовых нарушений прав человека».