«Сама, дура, виновата?» Вопросы и ответы о домашнем насилии

 

Мы собрали реальные вопросы, которые задают люди, по их собственному счастью с темой домашнего насилия не знакомые. На вопросы, которые многим могут показаться наивными, отвечают эксперты: юристы, сотрудники кризисных центров и организаций взаимопомощи для женщин.

— История сестер Хачатурян очень странная. Во-первых, почему ушла мать, как она могла бросить детей? Во-вторых, почему они не сбежали? Просто на улицу. Почему не пошли в полицию? Как они вообще смогли его убить, это же какая сила нужна! Подожди, налью тебе еще чаю…

Мы сидим с родственницей на кухне, на столе у нас клубника, на стене — фотография бабушки в старой деревянной рамке. За окном — чудом уцелевший зеленый московский двор. Мы пьем чай. Я начинаю нервничать. 

— Куда им было бежать? Как? Где бы они жили? Они же школьницы. В полицию они не пошли потому, что боялись его — он же все время им угрожал и говорил, что у него есть связи в полиции. Как смогли убить — я не знаю, но думаю, что в таком состоянии, в котором они находились, возможно всякое…

— Нет, все равно очень странная история, здесь много непонятного. Не понимаю, как такое могло произойти, — упорствует моя собеседница и уходит в комнату за конфетами.

А я не понимаю, почему она задает мне такие странные вопросы. Разговор прерывается, потому что родственница много старше меня, и ссориться я не хочу, чувствуя, что переубедить ее будет сложно. К тому же из бесед с коллегами я знаю, что похожие вопросы задают многие. 

Домашнее насилие обсуждать не принято, особенно в России, где говорить о собственных проблемах не любят. Эта тема не исключение, ее обсуждают громко и противоречиво только тогда, когда есть повод. Такой, например, как история сестер Хачатурян. Говорить о насилии в доме — стыдно, потому что обвинять, скорее всего, будут саму жертву.

Но вопросы от этого никуда не деваются. И я попросила на них ответить разных экспертов, так или иначе связанных с темой домашнего насилия.

 

«Где ты его нашла такого? Ты же сама его выбрала. Куда ты смотрела?»

Штефани Ляйх, руководитель кризисного центра для женщин евангелической общины города Гамбург: 

— По человеку не видно, склонен он к насилию или нет. Часто склонные к насилию люди внешне производят впечатление вежливых и обходительных. Женщины не могут знать заранее. Осложняет ситуацию еще и тот факт, что насилие часто начинается относительно безвредно и нарастает впоследствии, раз за разом. Нередко бывает и так, что партнер склонен к насилию, но имеет и положительные черты характера.

Алена Садикова, руководитель женского кризисного центр «Китеж» в Новой Москве: 

— Люди, которые занимаются проблемами домашнего насилия, знают, что оно начинается с малого. Каждый раз, чтобы достигнуть опьянения своей властью, насильнику нужны все более и более сильные эмоции. Сначала просто избить, потом очень сильно избить, потом избить в кровь, чтобы человек молил о пощаде. Это может прогрессировать с разной скоростью, но все равно прогрессирует.

«Может быть, ты его сама провоцируешь?»

Наталия Ходырева, кандидат психологических наук, основатель первого кризисного центра для женщин в Санкт-Петербурге, член правозащитного совета Санкт-Петербурга: 

— Если мы считаем, что взрослый человек реагирует исключительно реактивно, то да — его легко провоцировать. То есть действовать по простой формуле: стимул — реакция. Но люди же могут себя контролировать. Особенно хорошо они это делают при коммуникации с начальником, при этом человек может злиться на него, ненавидеть. А вот дома он может распуститься и применять насилие. Поэтому само понятие «провоцирования» сильно критикуется и в современной криминологии, и в социально-психологической теории коммуникаций. Люди могут выбирать свое поведение. Что ты можешь сделать, когда на кого-то раздражаешься? Какие у тебя есть варианты, кроме того, чтобы ударить человека? Поэтому говорить о том, что кто-то постоянно кого-то провоцирует, нельзя.

 

«Не может быть, что он тебя бьет. Он такой приятный, всегда вежливый…»

Анна Ривина, директор Центра по работе с проблемой насилия «Насилию.нет»: 

—`Самый частый образ, который встречается в описании домашнего агрессора, — это образ человека, о котором в компании подумают в последнюю очередь. Отзывчивый, дружелюбный. Ведь почти всё насилие над женщинами происходит за закрытой дверью, а сами агрессоры специально ведут себя как добропорядочные люди и применяют насилие не ко всем, а только к тем, кого сами решают контролировать. Они не ведут себя так со своим начальством, например. Они знают, где должны себя сдерживать и знают, где у них есть «право» так себя вести.

 

«Может, он ее за дело бьет?»

Алена Садикова: 

—`У всех людей есть какие-то претензии друг к другу, но если человеку на работе начальник или коллега говорит, что ему что-то не нравится, он же не бьет его за это. Как правило такой человек не бросается на первого встречного, на прохожего за то, что ему не нравится. В семье же срабатывает безнаказанность. Ни одному факту домашнего насилия нет оправдания, ни одна особенность поведения не дает права совершать уголовное преступление, наносить телесные повреждения другому человеку. Я думаю, что психология многих людей такая: они считают, что, если кто-то кого-то наказал, значит у него есть на это право. На самом деле ни у кого нет права никого наказывать, абсолютно. Начиная с детей. А когда говорят: «Она по-другому не понимает» … ведь стукнуть человека — это быстро, никаких усилий не требует. А объяснить и донести какую-то мысль, попытаться обосновать – на это нужно время. Этого делать не хочется, проще физически заставить ее делать то, что ты считаешь нужным. И это развращает. Такая возможность применять силу развращает.

«”Жертва сама виновата”: это только у нас так или во всем мире?»

Алена Попова, основатель организации «Проект W: сеть взаимопомощи женщин»: 

— Во многих странах существует виктимблейминг (от английского victim blaming — обвинение жертвы. — «МБХ медиа»), это общая проблема. Так родился знаменитый слоган: «В насилии виноват насильник», мы его тоже активно культивируем. В насилии виноват тот, кто применяет насилие. В изнасилованиях виноват тот, кто насилует, а не женщина и не то, как она одета или как она себя ведет. Да, действительно, это мировая проблема. В 146 странах мира есть законы о домашнем насилии, в 127 странах есть охранные ордера. Во всех этих странах говорят, что насилие сидит в насильнике. Винить жертву нельзя. А у нас до сих пор консервативная часть общества продолжает эту историю, что «жертва спровоцировала». Нельзя спровоцировать насилие, насилие либо есть внутри насильника, либо нет. Как можно спровоцировать пересоленым или недосоленным супом, или не так повешенными полотенцами? 

«Почему женщина не попросила помощи друзей? Почему она не пожаловалась маме?»

Штефани Ляйх: 

— Многие женщины стесняются того, что их бьют. Это причина, почему они зачастую об этом не говорят. В то же время они боятся, что им не поверят. В особенности в ситуации тесных семейных связей часто получается так, что женщины не находят поддержки. Напротив, если женщины уходят от мужей, то родственники часто прекращают с ними контакт. Семья считается чем-то «священным», тем, что не разрушают, неважно, что бы ни случилось. Женщины, которые уходят от своих партнеров, часто теряют таким образом свои социальные связи. Это непростое решение. Женщины, как правило, зарабатывают меньше мужчин. Обеспечивать себя и детей без господдержки часто невозможно. Самостоятельно построить новую жизнь — это тяжелый шаг, который многим дается нелегко. Кроме того, часто остается надежда на то, что склонный к насилию партнер изменится. Обычно женщины не хотят уходить от своих партнеров, они хотят, чтобы прекратилось насилие. Путь к пониманию того, что это вряд ли произойдет, может быть очень долгим.

 

«Не могу понять, почему ты не ушла?! Вот если бы я была на твоем месте, просто взяла и ушла на улицу, в никуда! Лучше жить на улице с бомжами!»

Наталия Ходырева: 

— Ну, как говорится, попробуйте пожить на улице с бомжами. Принц Уильям, кажется, пытался это сделать, провел ночь с английскими бездомными под мостом. После этого он решил, что на помощь этим людям нужно давать большие деньги. А если у женщины ребенок, то уход за ним требует определенных бытовых удобств.

 

«Что теряет женщина, когда уходит от агрессивного партнера? Она же, наоборот, только выигрывает!»

Наталия Ходырева: 

— Важно войти в положение женщины и понять: есть ли у нее квартира? Есть ли деньги, чтобы снять другую квартиру? Не теряет ли она работу, переезжая? Понимаете, если у людей общий бизнес, то она, например, потеряет свою долю. То есть здесь очень много материальных факторов. Женщины из разной социальной среды по-разному могут переносить всякие вещи. Я слышала от клиенток: «Он деньги дает на ребенка, поэтому я с ним». Или: «Мне жить негде, поэтому я с ним живу, потому что у него квартира». Есть целая группа психологических факторов, которые также влияют. Например, женщина считает, что она очень сильно эмоционально вложилась в эти отношения, они ей кажутся очень-очень важными, она их субъективно переоценивает. Второе — она может думать, что она больше никогда не создаст никаких новых отношений. Кроме того, партнер часто говорит ей, что она никому не нужна, она старая, у нее трое детей. И она считает, что у нее шансов на новые отношения очень мало. Поэтому это тоже очень сильно влияет на то, чтобы остаться в абьюзивных отношениях.

«Почему нельзя взять детей и переехать в другой город, устроиться на работу продавщицей, выйти из зоны комфорта?»

Алена Садикова: 

— Я бы не назвала это состояние зоной комфорта. В конце концов, почему женщина должна уходить? Ее дети ходят в школу, в детский сад. Как правило, чтобы снять жилье в другом городе, нужна регистрация. Без регистрации она может потерять статус многодетной матери, например, у нас такое бывало, она может потерять право на садик. А куда она детей денет? Когда женщины к нам приезжают, то они вынуждены искать человека, который будет сидеть с детьми, вынуждены искать новую школу. Для ребенка это большой стресс. Мало того, что ребенок переживает стресс из-за того, что у него там дома происходит, да еще он теряет всех своих друзей, свою любимую группу в садике. Кроме того, арендаторы не хотят сдавать жилье. Как только они узнают, что женщины с детьми, они в большинстве случаев вообще отказываются. И это я сейчас про Москву говорю. В Москве очень много женщин у которых нет регистрации, и они мучаются из-за того, что у них нет доступа к садам, к яслям. Так что я не назвала бы это зоной комфорта. Если уходить с детьми, то это практически квест, причем малорешаемый. Хорошо если есть кризисный центр, такой, как у нас. Но мы вы все равно не можем держать долго — ну два, три месяца, ну полгода. А дальше?

«Почему жертва не обращается в полицию?»

Алена Садикова: 

— Поскольку у нас нет закона о домашнем насилии, у полиции очень мало полномочий и инструментов для того, чтобы что-то сделать в этой ситуации. Вот мне буквально сегодня звонила женщина, которая сказала — вы знаете, он вчера меня избил в очередной раз, его забрали в полицию, утром он пришел домой очень злой и сказал: «Вернусь с работы — я тебя вообще убью». А полиция ничего не может сделать. Ну на два часа его забрали. Если у человека не сломана конечность, то это все равно будут побои легкой степени тяжести и административное правонарушение. Даже если будет куча гематом, даже если будут бить по голове… Очень трудно доказать и описать эти побои так, чтобы была подтверждена степень тяжести. Мы сталкиваемся с тем, что во многих случаях нужно просить врачей, чтобы они описали все это правильно. Мы обычно сами ездим с женщинами и это делаем, просим зафиксировать все гематомы, сделать, может быть, МРТ. Сейчас максимум, что грозит мужчине — это штраф в 3–5 тысяч рублей. Как за неправильную парковку. Поэтому не зря во всех странах существуют отдельные законы о домашнем насилии, их нет, по-моему, только в четырех странах мира, в том числе и в России. Закон о домашнем насилии нужен, потому что без него невозможно собрать даже точную статистику. Противники закона так и говорят: «У вас же нет статистики!». А как ее сделать, статистику, если даже такого термина «домашнее насилие» нет?

Наталия Ходырева: 

— По опыту кризисного центра — женщины конечно же обращаются и к участковому, и в полицию. Куда же еще? Но заявление не принимают, не разъясняют, что надо подавать его в мировой суд. В лучшем случае добрый участковый посоветует «Вы как-то там сами решайте». Хуже вариант, когда ее обвиняют в полиции, говорят «сама виновата». Но есть такие ситуации, которые связаны как раз с недостатком нашего законодательства и правоприменения, когда участковый разводит руками и говорит: «Ну, ничем тебе в этой ситуации помочь не могу, поэтому… не будет его — все твои вопросы решатся». Вплоть до того, что он говорит: «Ну вот убьешь его, сядешь, ну ничего, зато этого бузотера, который тебя мучает 20 лет, тебя и твою семью, не будет. Отсидишь, зато решишь проблему».

 

«Разве такое бывает в среде образованных людей с приличной зарплатой? Наверняка эта проблема касается только малообразованных и малообеспеченных людей…»

Наталия Ходырева: 

— Знаю случаи жен и бывших жен депутатов, известных спортсменов, ректоров университетов. Редко кто из статусных женщин рассказывает о насилии, но в связи с флешмобами таких становится больше. У статусных женщин больше материальных ресурсов для решения проблем с жильем, но психологические проблемы ухода от абьюза дополняются стигмой и страхом потерять высокий статус.

«Что значит — “мне его жалко”?!»

Алена Попова:

Это «стокгольмский синдром», который проявляется в том, что женщина привыкает к насильственным отношениям и начинает его, агрессора, жалеть. Самоидентификация с насильником. И, конечно, я думаю, что большое количество жертв уходило бы от тиранов, если бы общество не начинало бы виктимблейминг. Это знаменитая стигма — сама виновата, куда смотрела, зачем такого мужика выбрала. Или вторая история, которую рассказывают обычно родители своим дочерям: «А у вас же дети, не выноси сор из избы, а если у него будет уголовка, то это повлияет, в том числе, на будущее детей». И это катастрофически разрушает желание жертвы бороться за свои права. Мы знаем, что если общество моделирует ситуацию иначе и встает на сторону жертвы, то жертвы начинают действительно побеждать в этой борьбе. Например, история Маргариты Грачевой, которую муж вывез в лес и отрубил ей кисти обеих рук. На тот момент у них было двое мальчиков, трех и пяти лет. И Рита смогла перевернуть ситуацию: она вышла с отрубленными руками — вот я сейчас вам говорю, и у меня до сих пор мурашки по коже — вышла в платье в горошек на передачу центрального телеканала, села на диван и сказала: «Вы знаете, а я говорю всем жертвам: боритесь! А я говорю — не останавливайтесь. А я говорю, что нам нужно прекратить винить жертву потому, что в насилии виноват насильник». И огромное количество женщин со всей страны стали рассказывать свои истории, стали писать и уходить от насильников. И это, конечно, сильно влияет на ситуацию для всех жертв.

 

***

Согласно данным официальной статистики ФРГ на конец 2018 года, каждая четвертая женщина в Германии минимум однажды в жизни столкнулась с физическим или сексуальным насилием независимо от социального статуса женщины. В 2017 году, по данным полиции, зарегистрировано было 138 тысяч 893 случая домашнего насилия. Из этого числа 113 тысяч 965 пострадавших — женщины. И это только официальная статистика. В настоящее время в Германии проживает около 83 миллионов человек, 42 миллиона из этого числа — женщины. 

В России официальной статистики жертв домашнего насилия нет, как нет и соответствующего закона. В феврале 2017 года президент подписал закон о декриминализации побоев в семье. Новые поправки перевели побои в отношении близких родственников из разряда уголовных преступлений в сферу административных правонарушений в случае, если проступок совершен впервые. В конце 2018 года был опубликован доклад правозащитной организации Human Right Watch, который также указывает на отсутствие достоверной статистики. На момент подготовки доклада в России насчитывалось 78,8 миллионов женщин, это примерно 54% всего населения. По данным исследования, проведенного Росстатом и Минздравом РФ в 2012 году, по меньшей мере каждая пятая женщина в течение жизни подвергалась физическому насилию со стороны партнера. 

Домашнее насилие — это не только физические издевательства, но и психологическое давление. Один из примеров такого давления — это «газлайтинг», ситуация, при которой агрессор постоянно ставит под сомнение адекватность мышления другого человека. Например, когда один из партнеров говорит, что недоволен агрессивной обстановкой в обществе, а другой отвечает ему: «Нет никакой обстановки, ты все придумал/а, тебе просто нужно меньше сидеть в соцсетях и перестать читать книжки, которые читаешь ты». Или ситуация, при которой один человек в семье говорит другому: «Мне кажется, что у меня депрессия, помоги мне», на что день за днем получает один и тот же ответ: «Нет у тебя никакой депрессии, просто ты не умеешь себя контролировать и все время хочешь делать только по-своему». Так продолжается до тех пор, пока одна из сторон не решает уйти или обратиться за профессиональной помощью. 

Примеры из частной жизни могут показаться не слишком яркими. После падения Берлинской стены и объединения Германии документы министерства госбезопасности ГДР «Штази» и личные данные граждан были рассекречены. Выяснилось, что госбезопасность широко использовала метод так называемой «оперативной психологии» Zersetzung — «разложения». Эта техника применялась для борьбы с политической оппозицией наряду с традиционными способами подавления — прослушкой телефона, проверкой почты и арестами. Выражалась она в том, что в отношении объекта «разработки» распространялись лживые слухи, сотрудники госбезопасности приходили к нему в квартиру и, например, меняли местами вещи на кухонном столе. Рассказать о таких инцидентах можно было только с риском прослыть человеком «не в себе», страдающим манией преследования. Часто подобные случаи заканчивались для жертв серьезными психологическими последствиями. А теперь представьте себе, что то же самое происходит в семье.