«Сейчас у меня на глазах убили маму»

 

 

Женщина с COVID-19 умерла на руках у сына-медика. Диагноз подтвердили не сразу, и после похорон в карантин попали даже следователи, ведущие дело о ее смерти.

В рамках объединения российских изданий «Синдикат-100» «МБХ медиа» публикует материал «Сейчас у меня на глазах убили маму», подготовленный Татьяной Юрасовой.

 

 

— Следователи ребятам по телефону звонят, опрашивают, они тоже на карантине сидят.

— Какие следователи? 

— Из Следственного комитета! У нас здесь уголовное дело — пациентка умерла, — огорошил доктор из Георгиевской центральной районной больницы в Ставропольском крае.

 

Пришедшее из Георгиевской ЦРБ сообщение сразу привлекло к себе внимание, хотя речь в нем шла не только о нехватке СИЗ, а именно ситуацию с ними в первую очередь отслеживали координаторы проекта «Синдиката-100» «Скорая журналистская помощь». В нем говорилось о серьезных нарушениях эпидемиологического режима: о том, что больные с подозрением на ковид лежат в общей реанимации вместе с женщинами после кесарева сечения, детьми и инсультниками, что в этом отделении, по существу, нет разделения между «чистой» и «грязной» зонами и что с пациентами этих палат работают одни и те же врачи и медсестры. 

Через пару недель в «Скорую журналистскую помощь» опять написали о Георгиевской ЦРБ: «Моя мама находилась в реанимации с диагнозом двусторонняя пневмония и умерла из-за того, что дежурный реаниматолог отказался ее интубировать, так как на самом деле он был не реаниматологом, а терапевтом». Подробности трагедии автор сообщения обещал рассказать по телефону. 

С координатором «Скорой журналистской помощи» Александром Гатилиным мы связались с обоими заявителями, те документально подтвердили свою личность. Первый оказался врачом-реаниматологом отделения анестезиологии-реаниматологии Георгиевской ЦРБ, второй — Сергей Чекалин, врач-хирург АНМО «Нефрологический центр», сын погибшей женщины. По каждому обращению мы работали отдельно, уточняли детали, запрашивали дополнительную информацию. И неожиданно для себя обнаружили, что оба сообщения между собой связаны: именно нарушения эпидрежима и нехватка СИЗ во многом и способствовали трагедии. 

 

«Мы думали, он — реаниматолог, а он терапевт»

 

О произошедшей в начале мая трагедии мне было известно в общих чертах: что погибла 51-летняя женщина и что сын у нее врач. С Сергеем Чекалиным мы созвонились значительно позже, когда он сидел на 14-дневной изоляции в селе Обильное, где жили его родители. В начале разговора он предложил не стесняться и уточнять у него медицинские термины, если что-то будет непонятно. Уточнять не пришлось, потому что история была не про болезнь. 

 

«Мама заболела 26 апреля, в больнице ей сделали снимки, установили правостороннюю пневмонию, назначили лечение и отправили лечиться домой. 2 мая ей стало хуже, скорая доставила ее в ЦРБ, где ее сразу поместили в реанимацию. Когда я приехал, ее уже интубировали, то есть через ротовую полость вставили в трахею трубку и подсоединили к аппарату ИВЛ. Сделали рентген легких: картина была хуже некуда. Маму ввели в искусственную медикаментозную кому. В тот же вечер я связался со знакомыми реаниматологами из Ставропольской краевой больницы и попросил их помочь с программой лечения для мамы».

Вместе с дежурным реаниматологом они подобрали программу, выбрали самую жесткую — на стопроцентном кислороде. 

«При поступлении мамы в больницу сатурация (показатель насыщения кислородом легких) у нее почти не определялась, потом появилась — 60%, 70%. Оказалось, что в нашей реанимации очень старый аппарат ИВЛ. Когда главный краевой реаниматолог Александр Дьяченко увидел его по конференц-связи, у него глаза на лоб полезли.

Я все время там находился. Мало того что праздники, так еще и постоянных реаниматологов не было: кто-то заболел и ушел на больничный, кто-то был на карантине. Вместо них приезжали реаниматологи из соседних городов. Как врач я понимал, что здесь ее не смогут вытащить. Я не хочу бросать тень на нашу реанимацию — там работают хорошие специалисты. Но то, что мало медикаментов, что там некому было дежурить — все это я своими глазами видел. Одна медсестра и одна санитарка на два поста — “грязный” и “чистый”. Это как, нормально? И врач один на два поста: сначала он одевается [в защитную экипировку], идет в “грязную” палату, где моя мама и еще одна женщина с ковидом. Если что-то вдруг случится, ему нужно раздеться и прибежать на “чистый” пост». 

Поэтому Сергей попросил главного врача ЦРБ Каспарова перевести мать в краевую больницу, так как в отделении нет врачей. 

«Главврач начал хаять и материть своих врачей-реаниматологов, что они устроили саботаж, что не хотят работать, что специально ушли. О перевозке мамы я также просил начмеда Петросова, говорил, что готов сам заплатить и за перевозку, и за медикаменты, только скажите какие. А он мне отвечает: “Сереж, дай мне хоть два миллиона, я ее все равно не спасу. Ты видел ее снимки?” И это он мне говорил 3 мая!

Да, как врач я понимал тяжесть ее состояния, но краевые реаниматологи ее вели! А эти посылали меня на три буквы, иди отсюда, не мешай нам работать, хочешь быть с мамой, устраивайся к нам работать. Я был готов хоть санитаром». 

На вторые сутки у мамы Сергея улучшились показатели, кислород снизили до 80%.

«Утром третьего числа пришла эпидемиолог ЦРБ Спижова Любовь Геннадьевна. Увидев меня в отделении, устроила разнос: где халаты, где СИЗ, я выдавала. Медсестры говорят: “Да нет ничего”. Та: “Как нет? Доставайте где хотите”. Нашли эти халаты, надели, потому что у мамы подозрение на ковид. А у них даже масок не было!» 

Главврач Каспаров запретил Сергею появляться в реанимации. 4 мая его снова не пустили. Дежурный врач не стал связываться с краевым реаниматологом и ставить трахеостому, как тот накануне рекомендовал. Трахеостома — это трубка, в нижней трети гортани делается разрез, и она туда вставляется, пояснил Сергей. 

«На следующий день меня пустили. Дежурный реаниматолог представился Кандауровым Андреем Борисовичем. Мы пошли к маме, я позвонил реаниматологу из краевой больницы, и полтора-два часа мы выставляли параметры: кислород сделали ей уже 57%! А сатурация была у мамы под 90 — почти норма. Состояние ее значительно улучшилось. Краевой реаниматолог спросил Кандаурова, почему не поставили трахеостому? А тот: «Я только сегодня заступил, ничего не знаю». У них же не было тогда постоянных, каждый раз пациентов лечил другой врач. Когда я приехал, инфузомат (аппарат для длительного дозированного введения лекарства. — Ред.) пищал: заканчивалось вещество, вызывающее медикаментозную кому, мама уже пыталась сама дышать. И это все видел краевой реаниматолог. Он: “Ребята, давайте бегом, седатируйте ее!” А препарата в отделении не оказалось, санитарка побежала в главный корпус в аптеку».

Чекалин пошел к главврачу Каспарову, распорядившемуся опять его не пускать, и рассказал, как «следят» за его мамой, а также спросил, почему ей не дают препараты, рекомендованные ВОЗ для пациентов с ковид. 

«Главврач ответил: “У нее не подтвержден ковид!” Тогда почему ее положили в “грязную»”зону, где есть ковидная пациентка, спрашиваю. Они: “Хорошо, мы назначим”.

Каспаров сказал, что маме назначили трахеостомию, ЛОР-врач уже едет. И разрешил мне быть в реанимации. 

Когда я туда пришел, Кандауров и ЛОР-врач Русяев уже переодевались. Русяев приготовился вводить трахеостомическую трубку в трахею, но мама же была интубирована, там уже стояла трубка. Чтобы одну трубку ввести, нужно другую вытащить, экстубировать. Русяев говорит реаниматологу Кандаурову, чтобы тот убрал трубку, и он поставит трахеостому. Засунул ее с пятой попытки, это было непросто из-за особенностей сложения мамы. Поставил, а дыхание в легкие не проводится. Еще раз поставил — не проводится. А изо рта трубку уже вытащили. Мама не дышит. Русяев говорит Кандаурову, чтобы повторно ее интубировал. На что реаниматолог говорит: “Я не умею интубировать! Я терапевт. Меня сюда поставил дежурить главный врач”. 

Мы думали, он реаниматолог, а он оказался терапевтом! У ЛОРа глаза полезли на лоб. 

Я тоже не мог интубировать — я нефролог, я не знаю, как это делается. Я срочно позвонил другому реаниматологу, он приехал через несколько минут, интубировал, но было поздно! 

Я вышел из реанимации, сел в машину. Ко мне подошел главный врач, ни соболезнования, ничего, и спросил: “И что вы теперь будете делать?” У меня одна просьба, сказал я, сейчас у меня на глазах убили мою маму. Уберите терапевта, которого вы поставили дежурить в реанимацию, который не может даже интубировать. Потому что на моем месте сегодня может оказаться любой, который потом так же будет сидеть на лавочке и плакать. Он развернулся и ушел. 

На следующий день я написал заявления в прокуратуру, СКР и на сайт президента». 

 

Купить дождевик из Fix Price и не умереть 

 

С первым заявителем, врачом-реаниматологом того злополучного отделения анестезиологии-реанимации, разговор состоялся, когда тот был на карантине. Мы говорили по видеочату Google Duo. Доктор назвал свое полное имя, показал паспортный разворот, диплом врача и трудовой договор. Уже рассказав о многих безобразиях, он спросил, нельзя ли не называть его имя. Георгиевск — округ небольшой, население около 200 тысяч, а все местные медучреждения — скорая помощь, поликлиники — входят в структуру ЦРБ. Если попадешь в черный список, то придется уезжать. Поэтому пусть он будет Василием Васильевичем.

— В конце апреля к нам в реанимацию поступила женщина, вроде у нее был ковид, хотя точно не знаю, нам, врачам, теперь не говорят. Но потом диагноз подтвердили, и по постановлению Роспотребнадзора нас закрыли на две недели, — объяснил он, почему сидит дома, а не на работе. 

Это уже второй карантин в отделении реанимации, первый был в апреле. 7 мая из отделения, где лежали пациенты с подозрением на ковид, поступила женщина С., 48 лет. А 10 апреля пришел результат теста — положительный. За эти три дня с ней контактировали все сотрудники реанимации, и все они были без защиты. 

— Без защиты — это значит даже без маски. У нас была только обычная медицинская форма, — уточняет Василий Васильевич. 

Вскоре сотрудники реанимации начали болеть. В каждый наш разговор Василий Васильевич рассказывал, кто из коллег заболел, кто выздоровел. К 20-м числам мая коронавирусом переболели все сотрудники отделения, включая его самого. 

Из-за нехватки СИЗ местные реаниматологи даже прославились. Во время первого карантина в отделении изолировали двух врачей, пять медсестер и санитарку. Они должны были долечивать остававшихся там неинфекционных пациентов (с инсультом и т. п.), подключенных к аппаратам ИВЛ. По словам одного из медиков, они просили у руководства больницы средства защиты, но на 14 дней им выдали на всех 10 масок «с клювом», одноразовые шапочки и хирургические костюмы. «У него были такие поры, в которые самолет пролетит, не то что коронавирус», — сказал он. 

Один из докторов вел эфир в Instagram, рассказывал, что нет средств защиты, что, несмотря на карантин, они принимают больных с подозрением на ковид. Репортажи из реанимации вызвали шок у жителей Георгиевска. Люди стали приносить средства защиты и гигиены. Ресторан «Юбилейный» каждый день привозил обеды, кафе «Наутилус» — ужины. Один из горожан пожертвовал канистру спирта для обработки помещения. Вместо костюмов с порами коллеги принесли шапочки для душа и дождевики из Fix Price. 

Реаниматологи надевали дождевики, заматывали скотчем открытые места, по одному заходили в палату, занимались пациентами. Когда выходили, обрабатывались спиртом сами и обрабатывали помещение. 

«Одним глазком посмотрите, в каких условиях находятся наши врачи и больные… необходимых для лечения препаратов НЕТ, в качестве средств защиты у медперсонала — дождевики, обмотанные вокруг тела скотчем!!!! Как такое возможно????!!!!» — написала пользователь zarinabogatyreva губернатору края. 

«Медицинские учреждения края полностью обеспечены средствами индивидуальной защиты», — ответил ей пользователь @stavregion — официальный аккаунт правительства Ставрополья. 

«...Спирт в опрыскиватели для цветов сливают и обрабатываются. Это называется “все подготовили”. Каждый день смотрю прямой эфир одного из врачей. 14 дней был на карантине в больнице, вышел позавчера, а вчера сам свалился», — переживает пользователь olgapetrukhina_. 

После этого карантина из отделения уволилась старшая медсестра. Всего за последние два с половиной месяца с работы ушли семь медсестер. Некоторые уехали в Москву со словами, что там хоть деньги дадут и «защитой» обеспечат. 

Изучив закупки Георгиевской ЦРБ в 2020 году, я поинтересовалась у Василия Васильевича, сколько перчаток в сутки получает лично он. Судя по информации на сайте госзакупок, если маски ЦРБ закупила лишь однажды — 30 марта главврач заключил контракт на покупку 315 масок медицинских нестерильных одноразовых с классом защиты FFP2 на сумму 71 820 рублей, — то перчатки с начала года закупались четыре раза на сумму почти в 4,5 миллиона рублей. Это десятки тысяч перчаток! 

Он ответил, что ему лично не дают, что их получает старшая медсестра — 10–15 пар на всех.

— Но ведь по СанПиН, перчатки надо менять после каждого пациента?

— Побойтесь бога, какой СанПиН?

После первого карантина заведующая отделением реанимации подала рапорт главному врачу ЦРБ. Из-за нехватки СИЗ и отсутствия зонирования реанимации на «чистую» и «грязную» зоны ситуация может повториться, передал суть Василий Васильевич, читавший документ. 

Что такое зонирование, точнее, его отсутствие — я узнала из видеоэкскурсии по отделению, которую вскоре провел доктор. Мне стало понятно, как в ЦРБ относились к санитарным нормам и правилам и почему коронавирусу открыты пути в отделение общей реанимации, туда, где лежат дети, беременные женщины и другие пациенты с неинфекционными патологиями. Меня уже не удивляло, что ситуация с карантином повторилась.

 

Бессмысленное бытие в скафандре Гагарина 

Через несколько дней после первого разговора Василий Васильевич вышел на работу. В минуту затишья он, в обычной медицинской форме и без маски, прошел по отделению с включенной камерой смартфона. 

— Вот здесь мы переодеваемся, вот ординаторская — здесь мы работаем, едим, отдыхаем. А вот здесь, — он показывает на дверь, — раньше была раздевалка, а сейчас сделали палату для больных с общей патологией, сегодня у нас восемь человек, не будем их тревожить, ладно?

Он идет по длинному коридору. Доходит до стола, на котором стоит флакон с диспенсером, рядом — стойка, на ней простыня, рядом висит синий балахон. По замыслу, это что-то вроде КПП. За ним метра через полтора-два проход по коридору преграждает обычная межсекционная дверь.

— Вот как выглядит наш «шлюз», — он трогает дверь, она с легкостью открывается, между ней и полом видна щель. За дверью — «грязная зона». С левой стороны коридора идут двери — за одной из них «ковидная палата». — Не будем туда заходить, ладно?

Три пациента с ковид лечились в 10 метрах от палаты обычной реанимации, и все это было соединено общим коридором без санпропускников! 

Доктор идет назад в «чистую» зону, машет рукой на стол: 

— Здесь должен быть медицинский дезинфектор, который обработал бы меня после выхода из «грязной зоны», но у нас их нет. Если бы нам даже дали скафандр, как у Гагарина, не было бы смысла его надевать — у нас нет санпропускника, где его можно снять и почистить. В общем, фикция и бессмысленное бытие!

Но почему вообще в нарушение СанПиН больные из ковидного отделения поступают в общую реанимацию? 

— Потому что при организации этого отделения на базе терапевтического корпуса не создали реанимацию для тяжелых больных, — объяснил Василий Васильевич. По его словам, хотя больница получила финансирование, у нее просто не было ресурсов для создания реанимационной палаты.

В тот момент на рынке было невозможно купить аппараты ИВЛ, а в больнице из примерно 40 имевшихся аппаратов больше 30 составляли морально устаревшие аппараты «Фаза-5» производства 1991 года — те самые, которые поразили Сергея Чекалина и краевого реаниматолога. Но самое главное, что в больнице не было реаниматологов. Даже общее отделение реанимации было укомплектовано наполовину: по нормативам в нем должно работать 28 медсестер и 14 врачей, анестезиологов и реаниматологов, а де-факто в отделении работали 10 медсестер и 7 врачей, приходилось привлекать внешних совместителей. Резервов для работы в новом отделении просто не было.

Тем не менее считалось, что ковидное отделение полностью создано и функционирует. Если пациенту с подтвержденным диагнозом становилось плохо, его отправляли в краевую больницу в Ставрополь — это около 200 км от Георгиевска. Если начинал задыхаться пациент с неподтвержденным диагнозом, то его помещали в специальную палату в общей реанимации — в 10 метрах по коридору от палаты с неинфекционными больными. Однако после первого карантина позиция руководства больницы изменилась — врачам стали настойчиво рекомендовать не указывать в качестве диагноза COVID-19. 

 

Сезон пневмоний с летальным исходом

10 апреля председатель думы Георгиевского городского округа Александр Стрельников опубликовал на своей странице в Instagram сообщение о смерти жительницы села Новозаведенного. «Тесты подтвердили наличие коронавируса», — написал он.

Однако вскоре пост удалили, а вместо него появилось новое сообщение, что официальную информацию о причинах смерти пациентки опубликуют позже. «Информация уточняется», — объяснил он коллегам-депутатам, которых тоже попросил удалить известие со своих страниц.

На вопросы коллег, что за информация, глава ответил, что постоянно «всплывают» все новые факты об имевшихся у умершей хронических заболеваниях, например астме. Также он сообщил им, что «результаты тестирования на COVID не подтверждены. Тест направлен в Новосибирск». Скриншоты переписки из депутатского чата георгиевской окружной думы 14 апреля опубликовало издание «Блокнот Ставрополь». 

Жительница села Новозаведенного — та самая больная С., после смерти которой реанимацию закрыли на первый карантин. Зачем это сделали, если тест не подтвержден, — непонятно. Зачем анализ на COVID-19 направлен в Новосибирск — неизвестно, ведь предварительные результаты тестов подтверждали в противочумном институте ставропольского Роспотребнадзора, недоумевали журналисты.

В двадцатых числах мая то же издание замечает, что с краевой карты Роспотребнадзора среди прочих исчезли несколько случаев смерти в Георгиевске. 

Изменения статистики за стенами больницы странным образом коррелируют с манипуляциями внутри нее. Как раз после смерти больной из села Новозаведенного и закрытия реанимации на карантин в ЦРБ стали запрещать врачам ставить диагноз «ковид».

 

По словам Василия Васильевича, большинство врачей, особенно молодых совместителей из других районов, соглашались. Вместо коронавирусной пневмонии они ставили такие диагнозы, как ОРВИ и трахеобронхит, ОРВИ и пневмония. «Все молодые доктора прогибаются и не пишут ковид», — говорит мой собеседник.

Слова Василия Васильевича подтвердил и другой медик из Георгиевской ЦРБ, который также слышал подобное указание. Его имя и фамилия, документы, подтверждающие его причастность к больнице, имеются в редакции. 

 

Для понимания ситуации нужно знать еще вот что. Экстренное извещение обычно подается в Роспотребнадзор для проведения санитарно-эпидемиологического расследования в отношении пациента, у которого подозревают COVID-19 или уже подтвердили диагноз. В дневное время его подает замглавврача по санэпидрежиму, ночью — дежурный врач, поставивший диагноз. Он же обязан отправить мазки на коронавирус. По словам обоих врачей, чаще результаты приходят отрицательные. 

После первого карантина заболеваемость коронавирусом снизилась, хотя в крае она, наоборот, только росла. По наблюдениям Василия Васильевича, случаев заболевания на самом деле гораздо больше, чем показывает официальная статистика. На эту мысль его наводит аномальное количество вирусных пневмоний. 

— На моей памяти среди умерших уже человек пять с этим диагнозом. Две женщины, 66 лет и 73 года, жили на одной улице, и обе с двусторонними пневмониями. Врач-нарколог из нашей поликлиники, тоже двусторонняя пневмония, поступил уже умирающим. Кстати, он был контактным с первой пациенткой С., у которой подтвержден коронавирус. Я видел его рентгеновский снимок: COVID-19 на нем не увидишь, но были изменения легочной ткани, позволяющие его предположить. Я видел снимки всех пятерых умерших: махровая двухсторонняя пневмония.

По его словам, в апреле-мае пневмоний обычно не бывает, это экстраординарное событие — как правило, на фоне ВИЧ. А здесь уже пять умерших, причем результаты тестов у всех — отрицательные.

 

Василий Васильевич не доверяет им, потому что всеми вопросами, связанными с тестированием, занимается замглавврача по санэпидрежиму, призывавшая врачей не ставить ковид. Обеспечить отрицательный результат — не проблема: достаточно подержать мазки час без холодильника — все вирусы погибнут.

 

Следователей тоже закрыли

 

25 мая из редакции газеты «Георгиевская округа», выполняющей функции Управления информационной и аналитической работы администрации Георгиевского городского округа, пришел ответ на запрос «Новой» от имени главврача ЦРБ А.Ю. Каспарова, правда, в формате Word — без печати и подписи. Точно такой же документ, слово в слово, нам прислали и из минздрава Ставропольского края. 

СИЗы имеются в достаточном количестве, все отделения получают их по мере необходимости по заявкам, в том числе отделение анестезиологии-реанимации, «указанные в обращении заявителей факты недостатка СИЗов и нарушения эпидрежима являются не соответствующими действительности», — говорилось в сообщении.

 

И действительно, к этому времени в отделении реанимации были устранены почти все недостатки, о которых написал в начале мая Василий Васильевич. В ковидный корпус провели кислород для подключения аппаратов ИВЛ, создав наконец работоспособное отделение реанимации: договор на «монтаж системы кислородоснабжения для централизованной системы подачи кислорода» главврач ЦРБ Каспаров заключил 19 мая. 

 

В конце месяца Василий Васильевич провел очередную видеоэкскурсию по отделению, показав, какой сделали санпропускник: в коридоре установили две двери, соединив пространство между ними с душем и раздевалкой. Он продемонстрировал и респираторы all face, поставленные местными мейкерами. «Ребята взяли обычные строительные респираторы, сделали переходничок, а к нему привинтили медицинский фильтр!»

 

— И нам все заплатили: деньги на карту поступили ночью 8 мая, а потом еще 17-го.

Активность в устранении нарушений и долгов он связывает с уголовным делом, грозящим главному врачу из-за смерти пациентки. Уголовное дело по ч. 2 ст. 109 УК по факту смерти больной Чекалиной возбудили 8 мая. 

Обстоятельства сложились так, что после похорон женщины самого Сергея, следователей и свидетелей по постановлению Роспотребнадзора на две недели отправили на изоляцию. Несмотря на то, что у Чекалиной подозревали ковид, тело выдали в открытом гробу. На похоронах присутствовали более 50 человек. На следующий день пришли результаты теста, которые оказались положительными и у Сергея, и у его матери. Как оказалось, на похоронах заразились еще несколько человек. Роспотребнадзор выдал постановление на изоляцию всем, кто контактировал с Сергеем. Закрыли всех, кроме главного врача, его заместителей и врачей, проводивших операцию его матери. 

Сейчас сотрудники ЦРБ гадают, предъявят ли обвинение главному врачу или сделают крайними тех, кто оперировал женщину. В разговоре со мной Андрей Кандауров подтвердил, что «оформлен терапевтом», отказавшись отвечать на другие вопросы. ЛОР-врач Русяев сказал, что не может говорить на такие темы по телефону. 

В больнице строят разные версии и задают разные вопросы. Кто виноват, что отделение реаниматологии не закрыли на карантин и оно продолжало работать? 

Кто направил терапевта в качестве дежурного реаниматолога? 

Почему Роспотребнадзор отправил в изоляцию всех, кроме главного врача и его команды, хотя те много контактировали с Сергеем? 

И, наконец, чьи действия привели к заражению людей на похоронах? 

А самое главное, кто виноват в том, что штатные реаниматологи ушли на карантин и заболели, кто не обеспечил их средствами защиты? 

 

Оригинал материала опубликован «Новой газетой». Текст подготовлен в рамках объединения российских изданий «Синдикат-100».