Под новый год из исправительной колонии №21 в Архангельской области освободился политзаключенный Сергей Мохнаткин. Он дважды отбывал наказание по статье 318 «Применение насилия в отношении представителя власти»: в 2010-2012 и в 2014-2018 годах. Оба раза он был задержан на Триумфальной площади в Москве во время протестных акций «Стратегия 31». Первая его посадка получила огромный общественный резонанс – 31 декабря 2009 года Сергей пошел за подарками и на Триумфальной площади увидел, как полицейские жестоко задерживают женщину. Он вступился за нее, был задержан, после чего получил два с половиной года заключения, якобы за избиение полицейского. Вину Сергей не признал, в местах лишения свободы боролся за свои права и права других заключенных. Дмитрий Медведев в свой президентский срок помиловал Мохнаткина без признания вины.
А уже через четыре года после первого задержания, снова 31 декабря, Сергей Мохнаткин был задержан на той же Триумфальной площади. Правда, на этот раз он присутствовал на акции в качестве внештатного корреспондента газеты «За права человека». И вновь Сергея обвинили в том, что он якобы ударил полицейского по лицу. Мохнаткин получил 4,5 года лишения свободы в колонии строгого режима.
В марте 2016 года после отказа от этапирования в СИЗО политзаключенный был избит и получил перелом нескольких позвонков. В результате этого инцидента уголовное дело было заведено на самого Мохнаткина — за избиение сотрудников колонии. Сейчас Сергей на свободе и восстанавливает здоровье в одной из петербургских больниц. Мы поговорили с ним о жизни в колонии.
— Поздравляю вас с освобождением!
— Спасибо! Теперь бы еще здоровье спасти. Мне крови изрядно попили — со спиной и костями проблемы, газовыми атаками зрение реально испортили — плохо вижу. А не хочется безвозвратно отдавать здоровье нашему ФСИНу. Прохожу здесь обследование, но в больнице я ненадолго. Скоро еду в Архангельск – там ведется следствие по новым делам в отношении меня (Мохнаткина обвиняют в «дезорганизации работы колонии» и в «неуважении к суду». — «МБХ медиа»).
— В конце срока против вас возбудили уголовное дело по 297-й статье «неуважение к суду», расскажите подробнее об этом.
— ФСИН решил меня под надзор поставить. По этому случаю и было то судебное заседание. Я в суд не ездил — сидел за решеткой у экрана в спецпомещении колонии. Защитника моего Андрея Крекова о суде не уведомили, никакие ходатайства судья у меня не принимал. На том суде я обрушился с критикой на прокуратуру, потому что истец (ФСИН) даже своих представителей не направил, и на суде представитель прокуратуры играл роль представителя истца. Суд мне замечаний не делал, не давал требований к сотрудникам угомонить меня. Но сотрудник колонии, который со мной в помещении находился, на меня напал. Меня скрутили, повалили на пол и позвоночник повторно повредили. Ну, еще и поиздевались — будешь продолжать участие в процессе? А я даже ползти не могу. После судебного процесса решили, что я проявил неуважение к суду и к представителю прокуратуры, возбудили новое уголовное дело. Я матом не выражался, а критику нельзя воспринимать как оскорбление. Провинциальные суды нарушают основные права обвиняемых и гражданских лиц и судят в пользу государства и служащих.
— После повторного повреждения спины удалось получить медпомощь?
— Меня увезли в больницу, но там не лечили позвоночник — нет оборудования. Диагностику не провели, хоть и обещали. Меня отправили обратно без предупреждения и посадили в ШИЗО. Я воспротивился — не дрался, конечно, а высказывал претензии. Так и решили, что я дезорганизую работу исправительного учреждения. На меня теперь по двум эпизодам возбуждено уголовное дело. При уголовных делах должны быть потерпевшие. Я следователя спрашиваю — а кто потерпевший? А следователь мне отвечает: «Три сотрудника понесли моральный ущерб и нравственные страдания».
— А как вам впервые сломали спину?
— Меня совершенно незаконно переводили из колонии в СИЗО, для участия в суде. Я не имел представления о назначении судебного заседания — судья мне постановление не выслал. Это совершенно немыслимая ситуация — заключенный не заключенный, человек должен получить это постановление. Я потребовал документ, на основании которого меня собрались этапировать, мне отказали и силой потащили. Во время этого уронили, обозлились на меня, бросили на пол и один из конвоиров, весом в сто килограммов, опустился и коленом сломал мне два позвонка.
— Расскажите о медицинской помощи в архангельской колонии.
— Более половины жалоб, связанных с условиями содержания там, касаются медицинского обслуживания. А все потому, что медицина должна подчиняться медицине, а не палачам из ФСИН. Это совершенно ненормально. Врачи должны выполнять свои профессиональные обязанности для всех одинаково — касается это Чикатило, военнопленного, да кого угодно. Их должны интересовать кишки, кости и прочее. Ни в одном регионе России медицина в тюрьме хотя бы на 30% не бывает такой же, как за забором. Я и по себе сужу. Врачи просто скрыли результаты моего перелома. Мне нужны были и физиопроцедуры и хорошая диагностика. Многого, конечно, объективно нет в тюремных больницах, но с другой стороны и не захотели проявить хоть немного гуманности и сочувствия.
— Осложнило ли вашу жизнь установление надзора?
— Я прописан в Москве, и в столице у меня надзор. Следствие ведет Архангельск, и поэтому, будучи под надзором, я должен ездить на север, с бесконечными отметками. А сейчас я здесь, в Петербурге, в больнице лежу — для этого зарегистрировался в Питере, встал на учет здесь. Когда поеду в Москву, там тоже надо вставать на учет. Волокита страшная. Вообще, этот надзор означает, что мне ни в каких массовых мероприятиях и акциях нельзя участвовать. Даже вот за Путина выйду, скажу: «Он мой герой, царь-батюшка!», а они меня поволокут – «этого вам нельзя, Мохнаткин, угомонитесь!»
— Большую часть своего последнего срока вы провели в ШИЗО и ПКТ. Чем они отличаются?
— В ШИЗО — штрафном изоляторе — запрещено практически все. Например, даже читать или писать письма и жалобы можно только полтора часа в день. Только на это время выдают писчие принадлежности. В ШИЗО нет никакого дополнительного питания. Не дают курить. Ну а в ПКТ — помещениях камерного типа все-таки разрешают побольше. Прогулка, например, не час, а полтора часа, и выдают ровно пять сигарет. Доппитание можно все-таки, кто-то покупает что-то покушать в магазине при колонии. Питания самой колонии не достаточно, на одной каше очень тяжело.
— А как питаются люди? На посылках живет большая часть?
— Много бедных, у которых нет денег, и им никто помочь не может. Едят баланду, кашу. Ну а если есть деньги, стараются купить в магазинах колонии. Цены там завышены, ассортимент неважный. Но все-таки чайку, кофейку попить, сахарку, что-то сладкое. Сладкое как наркотик, сладкое там уважается.
— Что самое сложное, когда сидишь в изоляции?
— Когда я сидел в ПКТ, врубали музыку. Коридор гулкий, и в нём мощные динамики стоят для чрезвычайных ситуаций: для пожара, наводнения. Они через эти динамики гоняют патриотические песни. То есть не так как положено, индивидуальная радиоточка и вкл/выкл там – не хочешь — не слушай. Ассортимент – закачаешься. Гимны Советского союза, Архангельской области, и вплоть до Плесецкого района. Низкий художественный уровень. Про Путина много песен, перед выборами было особенно. «Путин наш герой, я хочу такого мужа, как Путин». Вообще, очень хочется их перезаписать, дать послушать кому-нибудь, вот вам или в Москве знакомым — можно умереть со смеху. Но когда это каждый день… Это серьезное психологическое давление. Тем более, что я джаза и блюза любитель ярый. Особенно фортепианного. У меня ведь родители преподаватели музыкального училища.
— Какие впечатления остались от сотрудников колонии?
— В ИК №21, где я последние полтора года сидел, многие пришли из спецназа, они вообще подготовлены только ломать кого-то. Общаются, конечно, по-хамски. Оскорблений хватает, обыскивают постоянно — с прогулки, на прогулку, и все детально. Я все время удивляюсь – на мой взгляд, надо иметь какое-то психическое расстройство, чтобы получать удовольствие от постоянного ощупывания незнакомых тебе людей.
— Какие люди идут надзирать в колонии?
— Никакой моральной мотивации для них не существует — человек поступает на службу из меркантильных соображений. Прошел армию, здоров, давай там, в полицию и ФСИН. А то, что там в башке, никого не интересует. Никто даже не сдает экзамены на элементарное знание прав человека или Конституции. Каждый поступающий знает, что никакого права, закона, морали в тюрьме нет. Люди изначально не верят ни во что в этой системе. Хорошо, если человек не злобно настроен ко всему. Такие люди есть в любом обществе. Есть кто поспокойнее, потолерантнее — не руководствуются садистскими импульсами. С ними можно договориться, и они как-то лучше следуют законодательству. Но это редкость.
— Вы так долго боролись с системой УФСИН. В этом есть смысл?
— Борьба не зависит от того, есть ли на сегодня какие-то результаты или нет. ФСИН является только частью нашего государства, которое цивилизованным уж точно не назовешь. Изменить эту часть, когда неизменно целое, довольно сложно. Нужно искать пути, которые позволят в существующей ситуации добиваться какого-то улучшения. Сегодня система ФСИН работает против себя. Она не способствует перевоспитанию заключенных, криминализирует прежде всего своих сотрудников. Сейчас УФСИН хвастается тем, что за последние 10-15 лет количество осужденных уменьшилось. Но это все относительные величины, потому что у нас в целом ухудшилась обстановка с тем населением, которое не сидит в колониях. То население, которое находится за забором, очень серьезно криминализировалось по своему характеру — жизнь не по законам, а «по понятиям», и все больше и больше. Если вдруг удастся из ФСИН сделать систему социализации, так может получиться и всю страну привести в порядок.
— Много ли в тюрьмах невиновных людей, по вашим наблюдениям?
— Очень много, и это было для меня открытием. Сейчас я уже второход, так сказать, рецидивист, и, соответственно, сидел и общался с людьми, которые не в первый раз попали в тюрьму. У нас очень просто сажают тех, у кого есть судимость, и даже если она снята, это не имеет никакого значения. Следователь узнает, что вот он 20 лет назад сидел — значит, он преступник. Калечатся судьбы, и это дикая несправедливость. Например, человек сидел за воровство, и он не будет насиловать женщин или не пойдет на “мокрое” дело. А для следователей и судей это не имеет значения, они закрывают план. Я называю это ксероксом -—по любой другой статье запросто сажают, и поехал. Причем очень многие не пытаются сопротивляться — заключают сделки со следствием, хотя и преступлений этих не было. Лишь бы поскорее из СИЗО уехать в колонию, отсидеть свое, понимая, что справедливости все равно не найти.
— Какое место вы занимали в тюремной иерархии?
— Ну, обычное. Мужик я — работал на промзоне, в бродяги и воры я не записывался, не сотрудничал с администрацией никогда. Во многом криминальная культура является слепком с правоохранительных органов.
— Сильно ли тюрьма изменила ваш характер?
— Не знаю, не мне судить. Говорят, что я стал жестче, что судьба могла сложиться иначе. Но важно понимать — у меня не было какой-то заинтересованности или зависимости от будущего, от того, чтобы сделать карьеру. Меня это совершенно не волновало никогда. Мне в институте пророчили научную карьеру, а мне было наплевать. Пригласили в университет, я с легкостью оттуда ушел, расстался с преподавательской деятельностью, много трудился разнорабочим. Я чувствовал себя абсолютно свободным человеком, меня не интересовали должности.
— Скажите, если бы вы знали, как обернется все тогда на Триумфальной площади, повели бы себя иначе?
— Жалеть о своих поступках у меня оснований нет никаких. Наверное, такая судьба. Я не был привязан к карьерным устремлениям, к семье. Хотя трижды был женат.
— Трижды?
— Да, впервые в студенческие годы. Мы арендовали комнату с кухней в деревянном доме. Я работал в ночную смену в строительных отрядах, деньги копил и из Москвы привозил все жене. Тогда время было дефицитное, а у нее были и финские сапоги и французская косметика. Я образцово выполнял обязанности супруга — кормил и дрова колол. Я продержался 4 года, 3 месяца и 10 дней. А потом свободы захотелось. Она как наркотик, от нее трудно отказаться. Я потом еще дважды формально женился. Подружке подходило 27 лет, меня попросили разыграть жениха для получения однокомнатной квартиры. Устроили свадьбу, пригласили профком. Мы были такой красивой парой, в качестве свидетельницы была моя любовница. После получения жилья развелись. А потом и мне надо было получать квартиру. За две недели нашел подругу, устроил фиктивный брак и получил свое первое жилье.
— Вам писали в колонию? Помогает ли переписка?
— Меня поддерживало очень много людей, я получил много писем. Это не мелочь. Я бы порекомендовал всем, кто неравнодушен, тем же политзекам не стесняться и писать хотя бы открыточки, почаще. Это производит положительное впечатление на руководство. У нас в стране тюрьмы — они не для сирот или не для тех, у кого нет совсем никакой поддержки, потому что в этом случае, чуть-чуть малейшее несогласие, и могут вынести ногами вперед. А когда тебя поддерживают, идет обширная переписка, они все-таки понимают, что человек так или иначе на виду. Где-то в чем-то могут ограничить свои аппетиты, то что называется беспредел.
— Чем планируете заниматься на свободе?
— Я был руководителем Тверского регионального отделения движения «За права человека», занимался защитой прав заключенных. Местные власти воспользовались моим арестом, чтобы отделение ликвидировать. Надо восстанавливать эту работу, хочется с Архангельском поработать, раз я тут сидел и знаю обстановку в колониях. Может, будем фонд создавать для заключенных. Ну и, конечно, свои дела выиграть. Если я себе не могу помочь, то с другими будет ещё сложнее.
— Кому из политзаключенных сейчас особенно симпатизируете?
— Всем — надо отстаивать их, бороться, помогать — это долг любого нормального человека. А мой долг тем более, потому что мне люди очень много помогали. Я через своего защитника Андрея Крекова установил контакты с Борисом Стомахиным, наш радикал. Я считаю его чрезвычайно честным человеком, то, за что его посадили, является просто элементарной истиной, нравится ли им это или нет. Его ругают даже некоторые правозащитники, но совершенно напрасно. Он ни в чем не ошибся. С Алексеем Пичугиным состою в переписке, дорожу его мнением, его отношением ко мне, меня беспокоит его судьба.
— Что можете посоветовать молодым людям, которые в СИЗО сейчас ждут вердикта по своим делам?
— Изучать законы, практику их применения, иметь представление о своих правах. На этом знании уже будет легче не допускать каких-то таких конфликтов, которые приводили бы, в частности, к ущербу для собственного здоровья. На таких знаниях будет легче не давать спуску администрации — не обострять конфликты, но и не позволять администрации грубо нарушать твои права. В местах лишения свободы надо быть толерантным. Некоторые криминальные законы ты должен выполнять, чтобы не конфликтовать, потому что тебе с этими людьми отбывать наказание и получается, жить. Я советую обязательно поддерживать общение с общественными организациями, с родными, близкими, делать это как можно активнее. Читать литературу, не отставать от жизни — читать газеты. И помнить — в заключении то, что прощается и разрешается другим, не обязательно прощается и разрешается тебе. Вот это надо четко понимать и быть осторожным.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.