В Украине в «Издательстве Старого Льва» выходит двухтомник прозы Олега Сенцова. Это «Хроника одного голодания» — дневник голодовки, которая длилась 145 дней в колонии в городе Лабытнанги, и книга рассказов «Четыре с половиной шага» — истории арестантов, которых Сенцов встретил в тюрьме. С разрешения издательства и Олега Сенцова публикуем два отрывка из «Хроники одного голодания».
День семнадцатый
Тяжелая ночь. Снова спал плохо и проснулся задолго до подъема. Просыпаться с головной болью — одно из самых мерзких ощущений в жизни. Потом добирал сон какими-то рывками. Опять головокружение, темные пятна перед глазами и шум в ушах. Сегодня вновь будут капельницы, ничего, полегчает.
Снег за ночь смог захватить лишь крыши бараков, но сырое утро вскоре прогнало его и оттуда. Пара особо стойких, матерых сугробов, сильно уменьшившись в размерах, все равно не сдается и обреченно обороняет свои углы под заборами, словно немцы Берлин.
Приходила целая толпа начальников с погонами в крупных звездах. Интересовались, не буду ли я против видеоконференции с какой-то шишкой из Москвы, членом Совета Федерации (вероятно, речь идет о видеоконференции с сенатором Людмилой Нарусовой. — «МБХ медиа»).
Я чуть подумал и решил не отказываться. Переговоры с противником все равно иногда следует вести, хотя бы для того, чтобы принять его капитуляцию. Тут вряд ли до такого дойдет, да и вообще, он, скорее всего, не скажет ничего конкретного, а будет интересоваться, как всегда, моими условиями содержания и самочувствием. Но вряд ли официальное лицо такого уровня хочет вступить со мной в контакт по собственной инициативе, не получив одобрения или команды сверху. Это, конечно, хороший знак, но подождем самого разговора, в котором наверняка будет важен сам его факт как таковой, а отнюдь не содержание.
Выдали со склада новую робу, тапочки, наволочку и три пары носок. Странный набор, особенно учитывая то, что я ни в чем из этого не нуждался. Но тут всегда так: что тебе надо, не допросишься, когда не нужно, пихают что ни попадя, главное — отчитаться о заботе.
Почти полдня провел сегодня в санчасти. Опять анализы, но на этот раз еще и кровь из вены. В специальный приборчик она отказывалась течь: низкое давление и большая густота, пришлось дырявить и другую руку. Осмотр. Верхнее давление действительно меньше сотки. Остальные параметры вроде ничего, анализы не самые лучшие, но и не плохие. Как сказал доктор, «пока полет нормальный». Перелом, мол, наступает после третьей недели. Посмотрим, я думал, что после второй. Сделали ЭКГ сердца — тоже в норме. Хорошо, что пока тянет. Но это, скорее всего, из-за поддерживающих капельниц, после них я себя чувствую лучше, да и на вид, по наблюдению врача, розовею. Влили на этот раз уже полтора литра. Будут помаленьку увеличивать дозировку и, возможно, что-то добавлять — ресурсы организма не бесконечны. Когда они подойдут к концу, к критической черте, доктор предупредил, что применит ко мне насильственное кормление, но умереть не даст. Не ради меня, а ради моих детей и матери. Искусственное кормление — это уже не питательные капельницы, а резиновый зонд в желудок через нос. Крайне неприятная штука. Надеюсь, что до этого не дойдет. А если и дойдет, то я вряд ли смогу сопротивляться и что-то соображать. Эта грань у каждого человека индивидуальна. Проверим, где она проходит у меня.
Потом были приемы у психиатра и эндокринолога. Всё то же, у всех небольшое беспокойство и будущий контроль. На психолога меня уже не хватило — отказался. Раскладывать в очередной раз карточки, отвечать на дурацкие вопросы и смотреть в глаза этим несчастным тюремным психологам, которым самим нужна помощь, я был уже не в состоянии. С меня достаточно на сегодня милицейского внимания, его было чересчур много. И оно возрастает с каждым днем, что настораживает. Зато доктор рассказал несколько потрясающих историй из своего пятнадцатилетнего опыта работы в колонии, а их у него полный сундук. Особенно потрясла одна, про пожилую мать-одиночку и ее единственного сына, бывшего наркомана с ВИЧ, который сидел в этой самой колонии. Как он прокалывал все, а она бегала-искала его по всем притонам. Как он заразился, а затем сел. Со здоровьем у него к тому времени уже было давно не очень, хоть он и не был старым, а в зоне оно ожидаемо ухудшилось. Доктор его лечил как мог и в конце концов добился, чтобы его актировали — освободили по состоянию здоровья, не дожидаясь окончания срока. Как он вывел парня под руку, при этом другой рукой тот опирался на палочку, потому что уже плохо ходил. Как мать увидела их и, растрепанная, побежала навстречу вдоль длинного забора. Они потом регулярно созванивались, и доктор их консультировал, потому что медицинская помощь на воле не всегда оказывалась лучше лагерной. Он больше не кололся — не хотел, да и не мог. Его состояние ухудшалось, и через полгода полностью отнялись ноги. Он прожил еще пять лет, но он прожил их рядом со своей, как оказалось, любимой матерью. И это было хорошее время для них обоих, потому что они впервые были по-настоящему счастливы.
День девяносто четвертый
Ночью вызвали к начальнику колонии и зачитали постановление о том, что двадцать лет срока мне заменили на девять. Странная скидка, подумал я тогда, а еще страннее, что бумага, с которой он читал, какая-то не официальная, а больше похоже на детские каракули. Проснувшись, все понял.
На улице продолжает светить солнце и теплеть, но периодически набегают откуда-то тучи — как школьники в перерыве в буфет, прыскают дождем и снова разбегаются в разные стороны — как по звонку.
Период затишья по самочувствию прошел, вновь по вечерам накрывает и штормит, кто-то раскачивает палубу и периодически затемняет изображение, как в старых черно-белых телевизорах.
Вчерашним вип-гостем, которого так ждали, неожиданно оказалась Зоя Светова — журналистка и правозащитница из Москвы. Она первая посещала меня еще в Лефортово, в составе ОНК, а затем ездила на суды в Ростов, и вообще — беспокоилась, боролась и поддерживала меня все время. Сейчас ей удалось проникнуть в эту крепость через какой-то общественный совет. Приехала она одна, но сопровождало ее присутствие при нашей беседе местное и управское начальство. Она, как обычно, весьма сумбурно поведала кучу новостей, полезных и не очень.
Главной из них была та, что на прошлой неделе Макрон звонил Путину и, среди прочего, спросил о моей судьбе: мол, парень загибается, надо бы ему помочь, а лучше всего — простить и отпустить. На что Путин торжественно пообещал, что предоставит своему французскому коллеге полную справку о состоянии моего здоровья. Это в стиле российского президента: его спрашивают об одном, а он отвечает совсем о другом. Его просят помиловать, а он в ответ дает медицинскую справку. Иезуиты аплодируют стоя. Зоя пробыла часа три, успев за это время утомить своими расспросами сначала начальников, затем доктора, а потом и меня. Наконец она отбыла, и мне понадобился отдых — как будто после разгрузки угля.
А еще вчера, ближе к вечеру, позвали к тюремному адвокату, которого подослал епископ, уже неделю осаждающий лагерь с целью зачем-то прорваться мне — видимо, чтобы сообщить о чем-то очень важном, чего я не знаю. Адвокатище оказался откормленной ряхой с повадками бывшего милиционера. Он сразу показал мне лист с текстом телеграммы священника: «Вы получали такую?» — «Да». — «Хотите с ним встретиться?» — «Нет». — «Тогда все». Я ушел, даже не присев на стульчик. Правда, я и так не собирался затягивать этот разговор, а просто вежливо отказаться от адвокатских и церковных услуг. Но получилось, что вел разговор не я, а он, и так, будто не он пришел ко мне — на свидание, а я к нему — на допрос, и для полноты картины не хватало только, чтоб он кивнул своим кочаном приведшему меня дежурному: «Можете уводить». Правду все-таки говорят, что бывших милиционеров не бывает.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.