Екатеринбургский «Коляда-театр» находится на грани закрытия — зрителю запрещено смотреть, актерам нечем платить. В то время как пьесы его основателя и бессменного руководителя ставятся не только по всей России, но и во всем мире. Российский режиссер и драматург Николай Коляда рассказал «Урал. МБХ медиа» о влиянии коронавируса на театр, отсутствии помощи от государства и о том, что будет с одной из самых ярких российских частных сценических площадок.
— В феврале вы разговаривали с вице-губернатором Свердловской области Павлов Крековым. Тогда губернатор поручил помочь «Коляда-театру». С тех пор что-то изменилось?
— Да, он сидел здесь в начале марта. Сидел и говорил: «Да, да, конечно, поможем». Вот девять месяцев уже прошло (Свистит.) — нихера. Сейчас пойди обратись — скажут: «Коля, пандемия съела все деньги». У них же сейчас отговорка есть. Я поэтому больше не обращаюсь. Да ну в ж***, надоело уже. Сколько можно ходить с протянутой рукой? Сдохнем — так сдохнем. Сколько можно, я же не себе прошу — артистам.
Недавно какой-то депутат выступил, сказал, мол, вот «Коляда-театр» загибается. И Куйвашев (Евгений Куйвашев, губернатор Свердловской области. — «Урал. МБХ медиа») кричит: «Нет, нет, мы решим вопрос, поможем-поможем». И ничего. Только штраф выписали недавно в 30 тысяч рублей. Что делать? Заплатили.
Только и ждешь, что придет Роспотребнадзор и оштрафует за то, что санитайзеров мало стоит. А потом все СМИ напишут, мол, вот как Роспотребнадзор работает — следит. Да ***** {совсем} он не следит — маскарад все.
— Вы собирали деньги для театра с помощью краудфандинга. Помогло?
— Я закрыл театр 8 июня, сказал — денег нет. Все испугались. Мои знакомые начали помогать. Вот вчера 50 тысяч перевела жена Эльдара Рязанова — Эмма (актриса Эмма Абайдуллина — здесь и далее примечания «Урал. МБХ медиа»), Калягин (худрук московского театра «Et Cetera» Александр Калягин) среди лета перевел 100 тысяч рублей, Заславский (ректор ГИТИСа Григорий Заславский) присылает деньги, Бертман (худрук «Геликон-Опера» Дмитрий Бертман), Федотов (создатель пермского театра «У Моста» Сергей Федотов). Все понимают, ну, они хоть на каком-то бюджете, а тут вообще ни хера нет. Хоть ты сдохни — ничего нельзя.
Вот с этих пожертвований я стал летом платить достаточно большие деньги артистам — 25-30 тысяч рублей. Они сейчас-то столько не зарабатывают, когда спектакли есть. Получают 15-20 тысяч рублей.
Жду. Может, нас закроют? И тогда все эти сказки — под ж***. Все это улетит, ни одного спектакля не сыграем. И что мы тогда будем делать? Я даже не знаю. Понятия не имею. Чего они хотят? Чтобы мы сдохли уже скорее?
— Вы любите сказки?
— Я люблю сказки, я написал много сказок, потому что они приносят мне деньги. Если вы про это спрашиваете. А вообще-то мне уже 63 года, мне пора не сказки писать, а к кладбищу подползать. Но не от хорошей жизни занимаюсь ими, вы думаете мне охота сказки писать? Сказки это подножный корм.
— Получается, они вам нравятся они вам только из-за денег?
— Да, потому что я жадный. Ну, как жадный, мне-то одному хватает, я в месяц зарабатываю 400-500 тысяч рублей, продавая свои пьесы. Но у меня 60 человек народу, которые сидят с открытым ртом, дай денег. Думаете хватает того, что продаем билеты? Ни хера не хватает.
— Вы делали кулинарные стримы. Готовили в прямом эфире. Собирали таким образом деньги. Может, на пенсии сделаете полноценное поварское шоу?
— Думаешь, пора уже на пенсию? (Смеется.)
Ильф и Петров говорили: «Это последний промысел — отдавать пса в женихи». Вот и я так же. Это отвратительно, когда жратву показывают по телевизору. Ты сидишь и думаешь: «Как вы не подавитесь? Вся Россия лежит во мгле, какой-то ужас и кошмар. Отъедь на 100 км от Екатеринбурга — ****** {конец} на холодец, что происходит». То, как люди живут в деревнях, как все рушится и гибнет.
А ведь богатая страна. Немыслимо: столько нефти, столько всего — а люди живут хуже свиней. Мой студент-драматург работает на металлургическом заводе, мотает проволоку. Он рассказывает, а у меня волосы дыбом: они там все пьяные постоянно, как никого не убьет, не понимаю. И копейки получает — 25 тысяч. Из них десять отдает за квартиру. А ты зайди в «Пятерочку», там гнилье это продается, но меньше тысячи там не оставишь.
— В прошлом году вы закончили съемку у режиссера Кирилла Серебренникова. Какие впечатления от работы с ним?
— Буду хвастаться, что уж тут. Несколько лет назад мой ученик (драматург Василий Сигарев) написал пьесу «Пластилин», я восхитился и начал рассылать знакомым, приехал в Москву и предложил Кириллу. Он поставил блистательный спектакль. Олег Богаев (драматург, доцент кафедры истории искусств Екатеринбургского государственного театрального института) тоже для него писал. С тех пор мы и общаемся.
Но в прошлом году прислали сценарий на фильм «Петровы в гриппе» (по роману Алексея Сальникова), предложили роль. Да что там, алкаша играть, подумаешь. Мне и гримироваться не надо. Но было очень смешно, я так ржал на площадке. Роль какая-то дебильная. Меня переодевали в страшный костюм водителя труповозки.
Самое смешное вот что было. Я жду, когда меня позовут на площадку, хожу в этом костюме. Захожу в палатку, где чай и кофе для актеров дают, говорю: «Извините, пожалуйста, можно чаю выпить? Мужик какой-то смотрит на меня, во что я одет, и говорит: «Так, пошел ***** {вон} отсюда!».
А Серебренников на последней съемке меня так обнял и говорит: «Коля, ты прекрасный артист! Я тебя все время в кино снимать буду».
— Как вам его фильмы?
— Я не люблю кино вообще. Один раз вот писал сценарий для фильма «Курица». Больше не стал. Мне не нравится, я хочу в театре работать.
— Вы уже начали работать над спектаклем «Веничка», который вы собирались делать с Серебренниковым и пианистом Борисом Березовским?
— Я хотел зимой работать над ним. Но как это — работать с Березовским в Zoom? Он же играть должен. Я очень жду этой работы, но пока не было отмашки. Все отменяется. Пишут, по техническим причинам, но это понятно: заболел кто-то из артистов. Поэтому не от меня зависит, я уже все в голове придумал.
— «За пять минут Коляда, словно Шерлок Холмс, пытается разгадать человека». Это цитата из репортажа о вашем наборе студентов-режиссеров. Получается разгадать?
— Мне 63 года, я всю жизнь занимаюсь изучением людей, психологией. Театр — это про человека в первую очередь. Я посмотрю на него, и мне все становится понятно, но угадать, кем станет человек — нет, ничего подобного. К тому же научить ничему нельзя, можно только научиться. Поэтому, по большей части, выбирать студентов — это как пальцем в небо указывать. Поэтому я пытаюсь подтолкнуть, зажечь что-то. Говорю: «Напиши хорошую пьесу, я ее протолкну». Но большинство принесут три странички вместо диплома — и идут в салон красоты работать.
— Вы рассказывали, что ваш нынешний курс интригует и подстегивает вас. Что вам нравится в преподавательстве?
— Говорят, если хочешь оставаться молодым, иди в педагогику. Понятное дело, что ты не пристраиваешься или сидишь как мэтр, ведь они пляшут, веселятся, ну и ты вместе с ними. У молодых речь другая, другое восприятие. Мелодика речи — она в 90-е была одна, в нулевые — другая, сейчас — третья. Русский язык многообразный, меняется все время. Поэтому для меня это важно, я же пишу пьесы для сегодняшнего театра, современных людей, и эту мелодику ухватить очень важно. Я всегда после занятий, когда сажусь в машину и еду домой, думаю: «Ага, дети мои дорогие, не я вас учу — вы меня».
— Сейчас все жалуются на сложности из-за дистанционного обучения. Как вы с этим справляетесь?
— Туши свет с этим дистанционным обучением. Сейчас весь театральный институт сидит в общежитии, они занимаются по Zoom. Представь себе: занятия по фехтованию, по сценической речи — и все по Zoom. А должна энергия передаваться, педагог должен буквально на пальцах все объяснять. Теперь же педагог объясняет, как нужно ударять шпагой, по видео. Невозможно.
Но я со своими студентами занимаюсь только очно. Раз в неделю мы собираемся и общаемся. Я бы мог и по интернету занятия проводить, но мне так не нравится. Мне нужно сидеть и разговаривать душу в душу, сердце в сердце. Мне это очень важно.
— У вас были какие-то дистанционные постановки ?
— Вот сейчас мы выпустили спектакль с итальянцами. Они в Риме — или где-то там еще — сидели, и я им говорил, что делать. Так что, как говорится в пьесе Чехова, мы попали в запендю. Никогда в жизни не мог представить себе, что стоит дирижер в маске и машет, и сидит скрипка в маске, и все остальные тоже в масках. И зал тоже весь — в масках. Катастрофа.
— Зимние гастроли, на которых ваш театр обычно зарабатывает, состоятся?
— Нет. А кто мне денег даст? Эти гастроли стоят 6 миллионов рублей. Денег нет. Вот сейчас на счете театра 400 тысяч рублей. Мне только на зарплаты за полмесяца нужно 800 тысяч рублей. Не знаю, что делать. Вот мне прислали денег, пенсия мне пришла — 17 тысяч рублей, вот сложу все в кучу и раздам артистам.
— Вы верующий человек?
— Да, вот, церковь в своей деревне восстановил. Не каждый день молиться хожу, но бывает. Рязановой говорил: «Эмма, я за тебя молиться буду». Я ей и сказал, что съезжу в церковь, поставлю свечку. На дороге 50 тысяч, которые она перевела, не валяются, нам вот только люди и помогают. Когда что-то кто-то доброе делает, я прихожу в церковь молиться. Ну, а как? Ты работаешь в театре, есть что-то, что тебя ведет. Какая-то высшая сила. Это от мамы все.
— Часто о матери думаете?
— Каждый день вспоминаю. Помню, батюшка в деревне ее спрашивал: «Зоя Васильевна, чего вы не ходите в церковь?» Она ему отвечала: «Батюшка, да я подматериваюсь». Ох, как она материлась.
Конечно, вспоминаю, без родителей невозможно жить. Вот сегодня, буквально перед нашей встречей, пирог по ее рецепту готовил и вспоминал.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.