В подкасте «Право слово» обозреватель «МБХ медиа» Зоя Светова поговорила с диаконом Андреем Кураевым о том, чем церковный суд отличается от светского, и о том, почему церковные иерархи поддерживают власть и Путина. Публикуем расшифровку этого разговора в сокращении.
«В приговоре ни разу не упоминаются мои разногласия с патриархом»
Зоя Светова. Cегодня я проведу этот подкаст без моей соведущей, адвоката Анны Ставицкой, которая занята в судебном процессе в Верховном cуде. Поэтому я буду одна говорить с нашим гостем — диаконом Андреем Кураевым. Он недавно сам столкнулся с судом, но с судом церковным, который принял решение лишить его сана и запретить в служении. Хочу уточнить, что это решение не вступило, как говорится в обычной судебной системе, в законную силу, поскольку его еще не утвердил правящий московский архиерей — это патриарх московский и всея Руси Кирилл. И поэтому это решение епархиального церковного суда может быть обжаловано. Отец Андрей, а часто ли вообще в России церковный суд применяется?
Андрей Кураев. Предполагается, что церковный суд должен расследовать только те поступки, которые являются предосудительными с точки зрения церкви. Грубо говоря, это некий корпоративный суд, который разбирает нарушения внутрикорпоративного устава. В этом смысле его компетенция никак не должна пересекаться с компетенциями светских судов государства.
З. С. А какие наказания этот суд может накладывать на человека, который перед ним предстает?
А. К. Наказания тоже могут быть только корпоративными — по сегодняшним представлениям, потому что, конечно же, во времена святой инквизиции предполагалось, что дело суда церковного дать квалификацию некоему поступку, скажем, — колдовала Марья? Колдовала. Является это грехом? Является. После этого передается дело в светский суд, который сверяется уже со своими законами, говорит — ага, колдовство это нарушение такого-то пункта варварской правды какой-нибудь нашей и поэтому за это подобает сжигать… Сейчас в самом церковном праве есть только два наказания — это или лишение сана, или отлучение от церкви.
З. С. Ну давайте разберем ваш случай. Известно, что в апреле прошлого года вы в своем блоге написали пост о настоятеле Елоховского собора — Александре Агейкине. И вы как-то не очень, скажем, вежливо отозвались об уже умершем настоятеле Елоховского собора, который умер от ковида. Что произошло дальше? Какая была реакция патриарха на этот ваш пост?
А. К. Патриарх издал указ о запрещении меня в служении, вплоть до решения церковного суда.
З. С. Но я помню, что вы потом в интервью извинились перед семьей умершего настоятеля Агейкина и сказали, что погорячились, что, может быть, что-то сказали не совсем правильно. Эти ваши извинения публичные никак не были приняты во внимание?
А. К. Нет, совершенно, что тем более странно для суда, который считает себя христианским, потому что в христианстве, даже во времена инквизиции, важнее всего считалась переоценка человеком, подозреваемым, своего поступка, и, соответственно, публичное покаяние избавляло от костра. Но во времена патриарха Кирилла как-то очевидно другие представления о нравственности.
З. С. Ну вам не кажется, что ваше высказывание явилось каким-то поводом для того, чтобы применить к вам такие репрессии? И что, в общем-то, не поэтому это все произошло?
А. К. Я, пока не увидел приговор, действительно так считал, а когда увидел приговор, то понял, что он сварганен на коленке. И это означает, что не велась какая-то долгая кропотливая работа по репрессированию меня, а значит, это какая-то капризная реакция, сиюминутная. Понятное дело, что, как говорится, кипело у патриарха, чесалось, хотелось, да? Но он себя сдерживал до поры до времени, а здесь, очевидно, решил, что это для него выгодно, что он вступается за священника, за умершего, не за себя, не за то, что я с ним дискутирую, — и заметьте, что в приговоре ни разу не упоминаются какие-то мои разногласия с патриархом, хотя их много, — как бы за других патриарх вступается своим решением.
З. С. И вам не кажется, что в этом есть определенное лукавство? Что на самом деле к вам применили санкции не потому, что вы высказались об умершем Агейкине, а потому, что вы многие годы являлись критиком Русской православной церкви, в частности, критиком патриарха Кирилла. Ну мне кажется, что патриарх человек достаточно такой… человек умный… в нем есть какое-то такое иезуитство, и вот он придумал возможность от вас избавиться. И вроде бы как-то не подберешься…
А. К. Сам по себе, формальный повод для суда — классический, донельзя классический. Поп с дьяконом поругались — это классика церковной жизни и церковного фольклора. Есть знаменитый, старый анекдот — приходит священник домой и говорит своей жене: «Матушка, ты слыхала новость то? У на сегодня в алтаре отец дьякон настоятеля побил». Матушка говорит: «А каким же это образом?» — «Да не образом, дура, а кадилом!». И если лишать сана каждого клирика, который где-то что-то нелицеприятное сказал о своем сослужителе, то мы остались бы вообще без священников, храмы стояли бы пустые наши…
«Судьи жизнью своей зависят от епископа»
З. С. Как вы теперь можете отменить это решение? Куда вы можете подать апелляцию по закону о церковном суде?
А. К. Давайте попытаемся понять, что такое сегодняшний церковный суд, и в чем его отличие от того, что мы обычно под судом понимаем. Первое: нет понятия о презумпции невиновности, просто вот нет, и это официально декларируется как раз юристами Московской патриархии. Второе: в церковном праве и правопроизводстве нет различия между следственным комитетом, прокуратурой, судьей — нет. То есть суд сам проводит следствие, суд и обвинение — это одно и то же.
З. С. Тогда из кого состоит этот суд, если он сам и следователь, и…
А. К. Это уже третья черта, и она самая интересная.
Судей назначает епископ, то есть, понимаете, ничего похожего на независимый суд тут нет. Суд состоит из людей, которые предельно зависят от своего работодателя и начальника.
То есть помимо того, что он член суда, он еще священник на каком-то городском приходе, и вся его жизнь и судьба его семьи зависят от того, какие у него отношения с этим епископом. Не попадет ли он в какую-нибудь опалу, не переведут ли его на какой-нибудь более бедный приход, на отселят ли его за 200 километров от своей семьи и так далее. Судьи жизнью своей зависят от епископа, они назначаются в суд указом епископа. Это назначение не пожизненное, а сроком, скажем, на три года. И наконец, самое интересное: суд не имеет права работать самостоятельно, он принимает к рассмотрению только те дела, которые ему передал епископ. Да, еще маленькая деталь — суд наш церковный не предусматривает наличия адвоката.
З. С. То есть подсудимый должен сам защищаться?
А. К. Да, а в моем случае, более того, чтобы сузить эту возможность, мне даже не сообщили о том, в чем меня обвиняют.
З. С. Насколько я читала, вы не пошли на заседание этого суда. А почему вы не пошли?
А. К. Ну потому, что я счел, что раз пошла такая пьянка, то пропадай лучше моя голова. Потому что такое хамство прощать этим людям нельзя, потому что ну нельзя позволять себе вот так издеваться над самой идеей права, суда и так далее.
З. С. Да, но простите, вы говорите, что они вам не сообщили, в чем вас обвиняют, но вы же предполагаете, что это связано с вашим высказыванием в отношении Агейкина?
А. К. Дело в том, что в указе патриарха было сказано, что и другие обвинения, жалобы, поступавшие в мой адрес… Поэтому я все время и требовал: «Скажите, какие именно», а мне говорят: «Вот придете и узнаете».
З. С. Ваше отсутствие на заседании суда никак не могло помешать самому рассмотрению, то есть можно рассматривать дело в отсутствии подсудимого, правильно я понимаю?
А. К. Да, конечно. Когда приговор все-таки был мне вручен, оказалось, что дело Агейкина, это, что называется, дело десятое, а кроме того мне инкриминируют массу обвинений за мои другие высказывания в блоге, интернет-суждения. Причем, ряд этих суждений — зашифрованы. То есть там не было даже цитаты в тексте приговора, просто давалась адресная статья из браузера, номер записи такой-то, дескать он хулил там епископа нашей церкви, обвиняя, скажем, в грехе мужеложства. То есть имена этих епископов не называются, что именно я про них писал, не говорится, но мне, при этом, запрещается прийти на суд со своим телефоном или компьютером.
З. С. И что дальше будет? Вот что теперь вы будете делать?
А. К. Я, тем не менее, стараюсь соблюдать те нормы, которые есть. Знаете, как советские диссиденты, — они пробовали убедить советскую власть соблюдать те нормы, что они гарантировали в своей собственной, брежневской Конституции, или в Хельсинкском акте, который Советский Союз подписал. Вот так же и здесь: раз вы утверждаете, что живете по канонам и судите меня по ним и по этому положению в церковном суде, давайте попробуем пойти по нему. Этот суд давал мне четыре дня на возможность изготовления ходатайства о пересмотре решения. Я составил, уложился в этот срок, отправил с уведомлением. Однако то, что у меня есть такое право, не означает, что у другой стороны есть обязанность это мое право признавать. Я пока не получил даже уведомления по почте, что они это получили, и никакой реакции я не знаю. То есть в принципе положение о суде не обязывает их возвращаться к рассмотрению моего дела.
Если патриарх подтверждает этот приговор, тогда у меня формально есть следующая возможность: я могу обратиться в суд второй инстанции, то есть в общецерковный суд. Но здесь своеобразная ситуация, потому что, опять же, этот общецерковный суд может принимать дела к своему рассмотрению только по решению патриарха, и опять же патриарх подтверждает его решение. То есть получается, я должен пожаловаться патриарху на его же собственные решения…
«Я могу подать апелляцию константинопольскому патриарху»
З. С. То есть получается замкнутый круг, абсолютно.
А. К. Прецедента, когда общецерковный суд отменил бы решение живого действующего патриарха, — такого не было. И я думаю, что и не будет. В этом случае дальше у меня есть следующие две возможности: я могу подать следующую апелляцию — или во времени, или в пространстве.
«Во времени» означает следующее: если мне удастся пережить патриарха Кирилла, я могу подать апелляцию следующему патриарху, для которого, может быть, будет политически выгодно отменить это решение в отношении меня и показать тем самым, что пришли другие времена.
Второй вариант — я могу подать апелляцию сейчас, но не во времени, а в пространстве, — то есть подать ее вселенскому патриарху в Константинополь. Здесь есть сложность. Когда-то христиане всего мира согласились с тем, что с любого конца Римской империи можно подавать апелляцию римскому папе. Потом греки для себя решили, что аналогичные права имеет и константинопольский патриарх. Рим с этим не согласился, но неважно, греки сказали «мы так считаем». То есть, восточная часть Римской империи, включая славянский мир, так считала. Канон был такой принят, но дальше возникает вопрос, точно ли со всего мира может принимать константинопольский патриарх апелляции или только из соседних областей? Вот здесь даже у греков были разногласия, но в конце концов появилась точка зрения, что может принимать отовсюду, и эта точка зрения, в частности, отражена в Стоглавом Соборе Русской церкви времен Ивана Грозного. И в XIX веке специалисты по каноническому праву, профессора наших духовных академий по этому вопросы мыслили разно. Но у греков, конечно, в самом патриархате константинопольском, сейчас есть полный консенсус: они считают, что правомочны принимать такие апелляции. В частности, они приняли апелляцию киевского митрополита Филарета, смещенного нашим Собором. Хотя они почти 30 лет не принимали этой апелляции, а потом все-таки сказали: да, апелляция у нас есть, мы ее приняли, решили удовлетворить.
Так что прецедент такой есть, и поэтому, я полагаю, что и моя апелляция поданная в Стамбул, константинопольскому патриарху, может быть удовлетворена, но для Москвы это не будет ничего значить.
З. С. Это будет чисто символическое решение?
А. К. Нет, не чисто символическое. При нынешнем патриархе понятно, что это будет использовано просто как еще один повод для того, чтобы смешать меня с дерьмом и назвать предателем. Но первое, что это даст, простите, — мою личную психическую стабильность. То есть в моем понимании, я по-прежнему останусь дьяконом, что не так уж и мало. Для всего остального православного мира за пределами Москвы — я все-таки буду дьяконом, то есть с этой справкой, из константинопольской патриархии, оказавшись где-то в Европе или в Израиле, я могу прийти к местному священнику, епископу, показать ее и попросить дать мне послужить в каком-нибудь храме, в какой-нибудь праздник. Конечно, такая опция будет редко, может два раза в год, но в принципе, такая опция будет.
З. С. Да, но получается, что если — мы пофантазируем — если вы получите положительный ответ от константинопольского патриарха, то вы, по сути, станете еще большим диссидентом по отношению к Русской православной церкви, потому что здесь вы служить все равно не сможете, а сможете служить только на Западе.
А. К. Получается гораздо забавнее, если это слово уместно, — потому что разные мои знакомые, конечно же, говорят мне о том, что как раз в этом случае я могу быть объявлен «врагом рейха». То есть патриарх может использовать это для того, чтобы попросить о вмешательстве уже светских ведомств, силовых.
З. С. То есть?
А. К. Ну буду то ли иностранный агент, то ли иностранный шпион турецкий…
З. С. Этого вам только не хватало, с учетом того, что митрополит Иларион заявил о том, что неплохо было бы вас вообще отлучить от церкви. А он имеет право, по своему статусу, высказывать такие предположения?
А. К. Ну, видите ли, он викарий патриарха Московского и всея Руси, то есть, если он такое сказал, значит надо исходить из того, что это были не его слова, а слова патриарха, то есть это то, что называется прямой шантаж.
З. С. Отлучить от церкви тоже может церковный суд, или это патриарх может отлучить?
А. К. Вы знаете, здесь не понятно, зачем вообще нужен церковный суд. Церковный суд — это такая некая странная прокладка, потому что он всего-навсего оформляет решение епископа. Это просто желание прикрыться: ой это не я, это не личное решение или каприз епископа какого-то попа растереть в порошок, это суд, понимаете ли.
«Епископат входит в состав социальной элиты»
З. С. Вам не кажется, что этот гнев митрополита Илариона связан с тем, что вы продолжаете публичные высказывания, которые идут вразрез с линией, скажем так, партии, — с линией патриархии московской?
А. К. Я не думаю, что у митрополита Илариона есть какие-то гнев, эмоции в мой адрес, я думаю, что он всецело рад этой ситуации — меня устранили с церковной арены, что его вполне устраивает.
Что касается остальных персонажей, то вполне понятно, что церковный официоз лишь на словах вне политики. На самом деле, эта позиция царя горы, то есть когда некто оказался на вершине пирамиды власти, он, естественно, заинтересован в стабилизации своего положения. Поэтому любые попытки что-то изменить — это угроза его статусу. Естественно, он будет призывать «спокойствие, только спокойствие» — это просто закон социальной психологии. Очень редко люди, оказавшиеся наверху, начинают какие-то вертепные реформы. Бывают, конечно, как Петр Великий, но очень редко. И опять же, они это делают не в ущерб своей власти.
Церковная элита, епископат, конечно же, по уши в политике, но это политика весьма партийна и однозначна.
Понимаете, по своему статусу, всегда — хоть в античности, хоть в Средние века, хоть сейчас — епископат входит в состав социальной элиты, и значит это класс правителей, класс эксплуататоров, и у них есть соответствующее классовое сознание.
У них дружба с генералами, олигархами, банкирами и так далее. У них дружба, у них жизненные планы с этим связаны, обмен любезностями, наградами, где-то, может быть, даже деньгами, взаимными услугами, лоббированием, в конце концов.
Поэтому, извините, то, что у кого-то там маленькая пенсия и кто-то недоедает, им совершенно фиолетово. Сегодня им до такой степени это фиолетово, что даже ради приличия в проповедях об этом не говорят. И когда какому-нибудь местному губернатору или нашему всеобщему президенту требуется накануне выборов какая-то поддержка, то здесь, пожалуйста, будет совместное фотопозирование, телерепортажи, самые добрые слова и так далее и тому подобное. А вот если речь идет о людях, которые не у власти, тут, конечно, будет в лучшем случае игнорирование.
Вот простейший из недавних примеров — скончался на днях вице-премьер правительства… даже не помню его фамилию, вот он ушел в отставку и через несколько дней умер. На сайте патриархии появляются соболезнования патриарха. Но когда убили тоже бывшего вице-премьера Немцова, из уст патриарха ни слова соболезнований его семье не изошло…
«Большинство епископов довольны этой ситуацией, они искренне “запутинцы”»
З. С. Вы же в советское время уже были в церкви, да? Вы тогда работали секретарем в Московской духовной академии, еще не будучи дьяконом, но вы были внутри всего этого процесса. А как вы можете сравнить те отношения церкви с государством и сегодняшние, в чем разница и в чем сходство?
А. К. Все-таки, я застал тот период, когда уже начала оформляться современная система до некоторой степени. В 1986 году сгорело общежитие Московской духовной академии, а к этому времени уже было решение политбюро о том, что в 1988 году должно быть, все-таки, публичное празднование тысячелетия крещения Руси. И, конечно, Троице-Сергиева лавра (а академия в Троице-Сергиевой лавре находится), должна быть главным центром всех этих международных торжеств. И поэтому было решение Совета министров СССР о выделении помощи на восстановление здания Московской духовной академии. В 1986 году. И там, да, до сих пор стоит восстановленное здание общежития для студентов, где не только пол, но и стены отделаны мрамором, — уникальная вещь.
Значит, уже тогда какое-то сотрудничество начиналось, но все же, как правило, в те времена движение денег шло от церкви в государственный кошелек. Это называлось «пожертвование в фонд мира». Все приходы должны были, где-то начиная с 1960-х годов, отчислять какую-то свою копеечку. А потом потихоньку финансовые потоки завертелись совсем в обратную сторону, и сегодня они идут через разные краники — где-то напрямую, под названием «реставрация памятников архитектуры и культуры», где-то это какие-то гранты на как бы благотворительные, просветительские проекты. Интересно, что на эти гранты строятся резиденции епископов, которые просто называются «духовно-культурный центр». То есть сегодня безусловно госресурсы работают, в этом смысле, на интересы церковной элиты, ну а за это приходится и расплачиваться. Но это не так грубо, потому что… как сказать… дело в том, что я думаю, большинство епископов довольны этой ситуацией, они искренне «запутинцы», то есть это не совсем такая ситуация откровенной проституции, а в общем это строй жизненных отношений, вполне соответствующий их представлениям о том, как надо, — как надо для России, как надо для церкви.
З. С. А почему они так за Путина? Они считают, что Путин дал церкви свободу или что? Или Путин позволил церкви зарабатывать деньги? За что они его так любят?
А. К. Ну свободу церкви дали скорее ненавистные Горбачев с Ельциным, а здесь уже следующий этап. Во-первых, он в отличие от Ельцина, устраняет конкурентов — сектантов различных и так далее. Во-вторых, конечно же, огромные финансовые потоки потекли, огромные привилегии.
Сам патриарх охраняется ФСО, а все митрополиты, скажем, имеют право пользоваться депутатскими залами. Это показывает очень интересное представление их о том, как надо: то есть спрятаться как можно дальше от народа.
Чтобы даже в аэропорту и даже в бизнес-классе — потому что митрополиты иначе не летают у нас — чтобы никто, ни в коем случае, никакой посторонний, никакой плебс, никакое быдло не подошло бы и близко. И это не мешает им, естественно, считать себя народными пастырями и духовными отцами.
«Капитан КГБ меня отговаривал от поступления в семинарию»
З. С. В архивах КГБ были найдены документы о том, что некоторые иерархи Русской православной церкви были агентами КГБ. Когда вы участвовали в программе «Ещенепознер», Николай Солодников вам задал вопрос: правда ли, что вас завербовали когда-то в КГБ? И вы сказали: да, ко мне какой-то человек приходил, и меня удивило, что Солодников не продолжил этот разговор, и не спросил, а что же произошло дальше? Вот хочу вас спросить, кто был этот человек, и в чем состояло ваше с ним общение?
А. К. Ну, собственно, я об этом давным-давно рассказал, было у меня большое интервью в газете «Собеседник», еще в 1991 году, наверное. Человека звали Александр Николаевич, я не помню его фамилию, он представился капитаном КГБ, пришел ко мне домой, буквально через несколько дней после того, как я подал документы о поступлении в семинарию в Загорске. Он пришел ко мне в Москву, отказался заходить в дом, попросил выйти на лестничную площадку. Начал меня отговаривать, прежде всего, от поступления в семинарию. Надо сказать, что из сегодняшнего дня его аргументы воспринимаются совсем иначе, чем тогда…
З. С. Что вы имеете в виду?
А. К. Ну вы не понимаете куда идете, вы знаете, что в этом году какой-то там преподаватель-архимандрит пригласил к себе в гости семинариста, день ангела отметить, опоил его коньяком и изнасиловал? А парень этого позора не выдержал, придя в себя, покончил жизнь самоубийством, чуть ли не самосжегся. Но он не учел, что я год перед этим жил в академии. И если бы такой громкий скандал был бы, да еще и с самосожжением студента, я думаю, что я был бы в курсе. То есть это все-таки, скорее всего, была такая заготовка. Но учитывая то, что потом, действительно, тема гомо-домогательств преподавателей семинарии к студентам роль в моей жизни сыграла, «казанский скандал» и так далее, я все-таки не могу теперь без особого чувства эту беседу не вспоминать.
Ну, а дальше там шли обычные вещи — что, Андрей Вячеславович, вы такой умный, талантливый человек, молодой ученый, если бы вы остались в аспирантуре Академии наук, мы уверены, вас там ждет такая блестящая карьера, а здесь вы загубите свой талант и прочее. Ну тогда это было общей установкой у властей — церковь им была нужна, но церковь молчащая, и поэтому там карт-бланш был для парубков из Молдавии, из Западной Украины, то есть таких крестьянских ребятишек, которые по-русски плохо говорят, поэтому они будут так всю жизнь менять каноны на гривенники (это старая фраза XIX века), распоряжаться кадилом, но правду проповедовать и развращать комсомольцев советских, атеистов, не будут. И поэтому были, в общем-то, ограничения на поступление москвичей в семинарию московскую. Были и ограничения на поступление людей с университетским образованием, но, опять же, в моем случае было особое обстоятельство — ректор академии, зная все это и зная меня, он поэтому и взял меня на год раньше в свой секретариат, причем не спрятал где-то там в библиотеке, а посадил прямо у дверей кабинета, чуть ли не назло всем: «Вот, смотрите, привыкайте, этот человек здесь, со мною». Вот таким путем удалось мне все-таки оказаться студентом семинарии.
З. С. Я не очень поняла, что этот Александр Николаевич от вас хотел, он вас пугал или он хотел вас как-то завербовать?
А. К. Нет-нет-нет, он скорее уговаривал прелестями светской жизни. А хотел он… нет, хотел он только одного — как бы «дружить», давайте встречаться, может быть, расскажете что-нибудь, когда-нибудь. То есть это была, скорее, такая проверка, не пошлю ли я его матом, ну не послал, да, ну вот…
«Не обманывайтесь, это не голос Русской православной церкви»
З. С. Какой ваш прогноз на развитие событий? Вот мне, например, очевидно, что протест будет нарастать, и сейчас уже сравнивают события в России с событиями в Беларуси. Как церковь будет относится к протестующим? Мы же знаем, что в Беларуси несколько священников, может быть, даже каких-то епископов, поддержали протестующих. А у нас, в России, как вы думаете, какую позицию займут священники, клирики, как они будут относится к протесту?
А. К. Ну это вечный для меня вопрос: что такое церковь? Чей голос можно выдать за голос церкви? Вот смотрите, скажем, несколько московских священников какое-то время назад написали коллективное письмо с протестом против избыточного насилия страны полицейских сил. И тогда, многие журналисты стали говорить: «вот он, голос Русской православной церкви». Я же говорю: не обманывайтесь, это не голос Русской православной церкви, это голос этих священников, их крови. То есть просто у них хорошее домашнее воспитание, это их мама и папа.
Знаете, лет 15 уже назад вдруг произошло интернет-чудо, через всякие «контактики», «фейсбучики» на меня вышли мои одноклассники, по моей реальной школе, в которой я учился в 5-м, 7-м классах. И была встреча одноклассников, и несколько мужиков уверяли меня, что они сидели со мной за одной партой, а парта на двоих, но один из этих мужиков генерал-лейтенант таможенной службы оказался, другой хозяин какой-то рыбной компании, я поэтому не стал спорить, ребята, все хорошо, со всеми дружу, давайте. Вот генерал сказал мне очень интересную вещь тогда: «Андрюша, ты не представляешь, какую роль ты сыграл в моей жизни». Я говорю: «Какую? Какую роль я могу в жизни семиклассника сыграть?». «Нет, ты перевернул все». — «Чем? Как?» — Он говорит: «Понимаешь…», конечно, немножко спьяну, но «…понимаешь, ты был единственный парень в нашем классе, который грамотно говорил по-русски». После этого я побежал домой, был жив еще отец, и ему это говорю: «Пап, представляешь как тебя похвалили?» Если семиклассника хвалят за грамотный русский язык — это похвала его родителям.
И так вот то, что эти московские священники выступили против полицейского насилия — это голос их крови, это голос их хорошего семейного воспитания. Значит, нужные книжки ты в детстве читал, мама с папой вложили в них правильные представления о добре и зле, и затем это уже наложилось на общую университетскую культуру, культуру московской интеллигенции, скажем так, 1970-х, 1980-х годов. То есть собственно церковное воспитание здесь ни при чем, вот в чем штука.
Бывает, что человек ходит в церковь и приносит с собой в церковь — дурь, грязь. Он был безграмотным вне церкви и в церкви ничему не научился, он был хамом вне церкви и стал хамить с церковного амвона, мы таких персонажей знаем. Но может быть и обратное: человек был умницей без церкви, а войдя в церковь, он стал церковным умницей.
Вот так и здесь, отдельные такие умницы в рясах — они есть, они говорят, но их даже среди коллег меньшинство. Они говорят мужественно, не имея в этом поддержки церковных начальников, а начальники, естественно, дружным хором говорят: «Наш солнцеликий, наш вождь всегда прав».
Некоторые из тех подписавших уже далече. Скажем, иеромонаха Димитрия Першина сослали аж в Казахстан из Москвы. Кто-то, может, уже не решится это повторить. Отдельные голоса, да, и сегодня слышны, но не надо обманываться — это не голос русской церкви, как социального института. Это голос отдельных, совестливых, умных людей, которые по случайности судьбы оказались одеты в рясы.
Этот выпуск слушайте также на ВК | Apple Podcasts | Castbox | Яндекс. Музыке | Google Podcasts и на других платформах.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.