Белорусская горячка. Владимир Пастухов об истории одной конституционной утопии

Тема поглощения Белоруссии становится все горячее. После нашумевшей публикации в Bloomberg сомнения в том, что «аншлюс Минска» был планом «А» Кремля, практически у всех исчезли. Если это действительно так, во что мне не хотелось бы верить, то это означало бы помимо прочего, что люди в Кремле постепенно теряют способность различать реальность и утопию под влиянием идеологической самоиндоктринации. В этой связи все-таки хотелось бы поговорить об объединении России и Белоруссии более предметно и не только в контексте темы транзита власти в России. Я полагаю, «союзное государство» России и Белоруссии — это вполне самостоятельная утопия с глубокими корнями в российском имперском подсознании. Сводить все к «транзиту» и к «боданию» двух автократов между собой было бы серьезным упрощением проблемы. Чтобы разобраться в ней, надо для начала разложить эту утопию на составляющие ее мифы: о коллаборационизме белорусского народа и безвыходном положении белорусских элит. 

Миф о суверенном коллаборационизме белорусов 

Лично мне кажется, что Россия бредила союзом с первого дня после распада СССР. У Ельцина был ярко выраженный эдипов комплекс. Сыграв ключевую роль в развале Советского Союза, он подсознательно стремился его восстановить в каком-нибудь экзотическом виде. Со временем это стало навязчивой идеей для части ельцинского окружения. Не без влияния неопанславизма Солженицына в этих кругах выкристаллизовалась мысль о том, что Белоруссия — наиболее подходящий кандидат на роль спарринг-партнера в неоимперском проекте. Эта навязчивая идея передалась по наследству не только преемникам Ельцина. Вне зависимости от актуальности темы транзита вопрос о союзном государстве никогда не выбывал из текущей политической повестки Кремля. 

Почему это так? У значительной части русского общества сформировалась убежденность в том, что из всех народов, варившихся в советском котле, белорусы менее всего дорожат своей государственностью и с легкостью от нее откажутся, если им будут предложены более высокие стандарты жизни при слиянии (де-факто — сливании) их государства с Россией. У меня нет эмпирических данных, которые могли бы как подтвердить, так и опровергнуть эту гипотезу. Более того, я, к стыду своему, никогда не был в Белоруссии, поэтому не могу даже опереться на личные наблюдения. Но рассуждая теоретически и отталкиваясь от общих известных мне законов нациогенеза, гипотеза о врожденном коллаборационизме белорусского народа кажется мне чересчур смелой. 

Эволюция Белоруссии в постсоветский период действительно пошла несколько иным путем, чем у ее соседей. И, пожалуй, даже иным путем, чем у всех остальных возникших на постсоветском пространстве государств, включая среднеазиатские автократии. Подводить Белоруссию под один знаменатель с последними было бы серьезной ошибкой. Непонятые до конца особенности этого уникального «белорусского пути», как мне кажется, как раз и являются причиной неверных оценок перспектив ее государственности. Низкий старт не всегда свидетельствует о нежизнеспособности проекта. 

Специфической чертой белорусской «национально-государственной эмансипации» от общего «советского ствола» стало крайне медленное, дозированное расставание с «корневой» советской идентичностью. В этом смысле Белоруссия близка, может быть, к Донбассу и Приднестровью, где жители до сих пор соотносят себя не столько с Россией, сколько с СССР. Белорусское национальное самосознание функционировало долгие годы в «спящем» режиме. И, наоборот, реликтовое советское самосознание не таяло, а продолжало существовать как залежалый лед в условиях вечной мерзлоты. 

Это сильно разнит Белоруссию не только с Украиной, где национальное самосознание развивалось опережающими темпами, хоть и неравномерно в разных частях страны, но и с азиатскими деспотиями, где ставка была сделана на молниеносное вытеснение советского самосознания родоплеменным. Это же в общем и целом сильно отличает Белоруссию и от России, которая вот уже третий десяток лет методом проб и ошибок мучительно движется по пути национального самоопределения. Но вывод о том, что национальное самосознание белорусов можно игнорировать как политический фактор, является как минимум некорректным. Это один из многих кремлевских мифов, которые сопровождают его неоимперский курс на протяжении всего постсоветского периода. 

Миф о государственной слабости белорусских элит

По умолчанию считается, что так как народ Белоруссии инстинктивно «тянется» в Россию, то у белорусских элит нет особого выбора, и рано или поздно Белоруссия падет, как Карфаген. В Кремле убеждены в том, что руководство Белоруссии находится под мощным прессингом собственных «народных масс», которые только и живут ожиданием скорой интеграции и связанных с нею крупных и мелких «поблажек». А раз так, то этому руководству можно выкручивать руки. Второй миф естественным образом связан с первым. 

Тормозная «советскость» белорусского самоопределения была, по-моему, совершенно ошибочно принята за отсутствие у белорусского народа стремления к национальному самоопределению вообще и стремления к развитию собственного государственного проекта в частности. Но в политике, как и в жизни, случается так, что кто-то медленно запрягает, но потом очень быстро скачет. Постсоветское развитие национального самосознания белорусов может просто оказаться неравномерным по шкале времени — сначала долго находиться в эмбриональном состоянии, а потом начать галопировать, возрастая не по дням, а по часам. Причем российское давление вполне может стать триггером окончательного пробуждения и прощания с СССР (как это, кстати, уже случилось с Украиной). По крайней мере такая гипотеза имеет не меньше прав на существование, чем гипотеза о врожденном нежелании белорусов бороться за собственную государственность. 

Если это так, то представления об отсутствии у руководства Белоруссии поля для политического маневра в случае, если давление со стороны России будет нарастать, могут оказаться несколько преувеличенными. Если белорусские элиты почувствуют, что интеграционный проект для них некомфортен, то они могут начать топить советскую вечную мерзлоту белорусского самосознания и стимулировать ускоренный рост собственного национального самосознания. Белорусские элиты могут, как говорил герой «Квартета И», глаза на национальный инфантилизм «приподзакрыть», а могут и «приподоткрыть». Во втором случае неожиданно бурный рост этого самосознания с лихвой компенсирует начальное отставание. 

Сейчас внимание наблюдателей сосредоточено на тех играх, которые руководство Белоруссии ведет с Западом. Все гадают, поможет ему заграница или нет. На самом же деле, гораздо важней та игра, которую он ведет со своим собственным народом. Потому что, если руководство Белоруссии оседлает рост национального сознания, то это окажется для него более важным политическим подспорьем, чем рост национальной экономики. Кремль и сам совсем недавно воспользовался аналогичным приемом, успешно подавив намечавшееся общественное брожение экстазом «крымнаша». А если это так, то руководители Белоруссии вовсе не так беспомощны, как это видится из Кремля, и у них, помимо заигрывания с Западом, есть не менее мощный ресурс – заигрывание с собственным народом. Конечно, Лукашенко может поскользнуться на какой-нибудь арбузной корке вроде закона о языке и расколоть страну на части, и тогда у проекта «Новороссия» появится новое измерение, и состоится третье пришествие Суркова в Кремль. Но все уже учли опыт Украины и, скорее всего, корки с дороги заметут. 

Транзит в плену у мифов 

Честно говоря, надо быть очень рисковым политиком, чтобы строить свое будущее на такой шаткой платформе как согласие руководства другого государства на полное поглощение. Разумеется, если только в твоих планах нет военной интервенции и оккупации этого государства. Поэтому завязывать транзит на объединение с Белоруссией изначально было плохой идеей. Но поскольку часть жителей Кремля, причем вовсе не обязательно сам Путин, находились в плену выстраданных неоимперских мифов о мечте белорусского народа стать русским народом и о безвыходном, вследствие этого, положении белорусских элит, то эти темы связали. Они, естественно, срезонировали, причем в обе стороны, повредив как процессу транзита (если кто-то действительно делал ставку на этот проект), так и проекту создания союзного государства, которое в принципе при других обстоятельствах и в другом формате могло состояться. 

У руководства Белоруссии было свое видение «союза», и я думаю, оно мало чем отличалось от видения Грецией своего места в ЕС до того, как перед ней замаячил дефолт. В этом смысле Белоруссию вполне устроила бы и единая валюта, и единые тарифы, и единые границы. И в этом направлении Россия, ведя себя, как Германия, — если продолжить аналогию, — могла в принципе дожать партнера до нужных ей параметров. Однако, когда на горизонте замаячил транзит, стало понятно, что никакое союзное государство Россию не устроит. Для решения проблемы транзита подходила только модель СССР, который никаким «союзом» на самом деле ни дня не был, а был жестко вертикально интегрированной империей, стилизованной под федеративное государство.

Для успешного транзита Путину нужно сохранить контроль за силовыми структурами и финансовыми потоками. Без этого «транзит» легко превращается в «кремльзит». Но и то, и другое является очевидными «красными линиями» для руководства Белоруссии: зачем им такой союз, из которого можно выйти только через двери Басманного суда? Результатом полугодичных интенсивных боданий стало только взаимное разочарование партнеров друг в друге. Я думаю, что после всего случившегося не только транзит по «белорусскому сценарию» маловероятен, но даже возвращение к исходным позициям союза по типу ЕС будет весьма затруднительно. 

Остается, правда, вариант войны с Белоруссией. Я бы сказал, что это безумие, но кто знает, что такое безумие после Донбасса?