Сколько я себя помню, столько же я помню, что вокруг меня звучало слово «мода». И чаще всего в не прямых, в странных каких-то значениях.
Например, соседка Елена Илларионовна, женщина «из бывших», читавшая когда-то журнал «Сатирикон» и время от времени цитировавшая смешные стихи совсем не известного в те годы Саши Черного, декламировала специально для меня:
«Мишка, мишка, как не стыдно!
Вылезай из-под комода…
Ты меня не любишь, видно?
Это что еще за мода».
«При чем тут мода?» — думал я.
«Взял, понимаешь, моду, маму не слушаться», — говорит задерганная мамаша своему своенравному ребенку.
А моя мама говорила: «Ну-ка возьми хлеб! Что это за мода есть без хлеба!» Ни ей, ни кому другому не могло быть известно тогда, что когда-нибудь именно еда без хлеба станет диетологической модой.
«Мода — это всегда серьезно, — писала в одной из своих записных книжек Лидия Гинзбург, — это кристаллизация общественной актуальности».
К моде относятся по-разному. И серьезно, и несерьезно. И слепо ей следуют, и пытаются ее осознать.
Череда мод на узкое или широкое, длинное или короткое, круглое или квадратное, крупное или мелкое — это очень интересно. Но по-настоящему интересна, мне кажется, смена мод на различные типы социально-культурного поведения.
Людей, имеющих ясные и глубоко отрефлексированные убеждения, вообще-то крайне мало. Социологическую статистику делает мода.
В поздние советские годы реальных диссидентов были единицы. А вот осторожно издеваться над убогим «совком», в обстановке непринужденного застолья пародировать специфическую артикуляцию генсека, уважать Америку, ассоциировавшуюся главным образом с «Ливайсом» и «Мальборо», на выходе из учебного заведения прятать в карман комсомольский значок, почитывать самиздат, презирать стукачей и комсомольских секретарей было модой, причем вполне массовой.
Советский космос существенно зашатался даже не тогда, когда закончились гречка и рыбные консервы, а тогда, когда даже самые безвольные пловцы по течению жизни вдруг остро ощутили мучительную старомодность и полную энергетическую немощность всех тех сторон жизни, которая маркировалась эпитетом «советский». «Советский образ жизни», «советская культура», «советская эстрада», «советское то», «советское это» стали восприниматься многими, даже и не сильно вдававшимися в вопросы политики, морали, истории и права, как что-то чудовищно провинциальное, нудное и бесперспективное. И, главное, ужасно старомодное. «Советское — значит отличное», — бодро сообщали пропагандистские плакаты. «Советское — значит говенное», — отчетливо проступало за этим.
И именно эта, позднесоветская мода на тотальное отрицание всего «советского», именно она повлекла тысячи молодых людей к Белому дому в августе 91-го. Именно эта мода сокрушила коммунистический режим.
Неизбежным, увы, образом эта мода в самом начале нынешнего столетия сменилась иной модой — модой на лояльность. «Быть в оппозиции пошло», — вот что сказал мне однажды один знакомый газетный писатель в ответ на мое осторожное недоумение по поводу его, на мой взгляд, уж слишком безудержного рвения в оценках исторических свершений текущего начальства. Я не нашелся, что ответить. Выходит, что это не проблема этики, а проблема эстетики. Проблема моды. Было вот модно критиковать и зубоскалить. Теперь модно лизать и подмахивать. Ну, бывает.
Чуть позже возникла мода на политический и эстетический консерватизм, на «просвещенную» ксенофобию, на рассуждения о национальных интересах, на «позитивность».
Лет десять тому назад мы наблюдали совсем недолгий, но заметный слом моды. В общественную моду вошли разные формы и жанры протестного поведения.
Появление на протестных уличных событиях таких персонажей, как популярные светские хроникерши или ведущие таких высокоинтеллектуальных телепрограмм, как «Дом-2», до тех пор не дававшие оснований подозревать их в напряженных и мучительных нравственных исканиях, явление весьма симптоматичное. Такие люди просто так ничего не делают. Это значило лишь одно — протестный митинг — это круто, это модно, это, короче, тренды-бренды. Не прийти в те дни на митинг это было бы все равно, как еще совсем недавно пропустить торжества по случаю спуска на воду очередной яхты очередного сырьевого барыги.
Существует в наши дни и еще один модный «тренд». В медийном пространстве вполне шумно заявляет о себе особая категория людей, людей, многих из которых я хорошо помню еще с 90-х годов, ныне третируемых как «лихие».
Это выкормыши «кислотного» постмодернизма 90-х годов, которые из всего достаточно разнообразного и непростого опыта постмодерна усвоили лишь то, что максимально облегчает им жизнь и, как им кажется, избавляет от докучливой и нудной химеры совести.
Они усвоили лишь то, что «ничто ничего не значит», «ничто ни к чему не имеет отношения», «никто ни за что не отвечает» и «никто никому ничего не должен».
Обескураживающая многих полная и окончательная безответственность за собственные слова и поступки, а также необыкновенная легкость в мыслях относятся к числу безусловных добродетелей в этой тухлой среде, из которой, кстати, время от времени легко и непринужденно рекрутируются ценнейшие кадры на роли казенных пропагандистов различного ранга вплоть до самых высших.
Можно более или менее все. Можно «по приколу» изобразить верноподданические восторги, можно сыграть в фашизоидность, в коммуноидность, в мракобесие, в неприкрытую и сладострастную сервильность по отношению к неулыбчивой власти, в демонстративную и циничную продажность, в кликушескую приверженность «традиционным ценностям», в надсадное благочестие, в эстетский гламурный сталинизм — во что угодно, весело перемигиваясь и с удовольствием наблюдая за потешным возмущением всех тех, кто «не врубается», не понимает всей эстетической прелести «игровой стратегии» этих тонких натур и вообще «не в теме».
Моды сменяют друг друга, чередуясь, как широкие и узкие штаны. Пусть так. Отрицать моду нецивилизованно. Но существует и такой принцип, который исповедуют многие, и я в том числе. Этот принцип сводится к формуле «модно то, что я ношу».
Моды приходят и уходят, но слепая приверженность некоторым из них бывает чревата необратимыми последствиями.
Как, например, в очень старом анекдоте.
«Кать, слышала, говорят, теперь в моде девственность», — «Ой, Люсь, разве ж за модой угонишься!».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.