У всех есть, похоже, знакомый опер из девяностых, у меня тоже есть. Задолго еще до того, как споры о допустимости пыток вошли в моду, мой знакомый опер под воздействием горячительных напитков начинал рассказывать одну и ту же историю — про то, как пришлось ему пытать какого-то террориста, чтобы выведать, где заложена бомба. Зубы он ему, что ли, напильником пилил. Все узнал, все разминировал, всех спас. Думаю по ряду причин, что врал, но врал вдохновенно и почти убедительно. В деталях путался, что-то вспоминал, а что-то, наоборот, забывал, но финал всегда был один и тот же. Он пучил красные глаза и восклицал не без надрыва:
— Ну а что мне оставалось делать, вот ты скажи, что?
Вопрос, на самом деле, непростой, наши так называемые заокеанские партнеры в поисках ответа целый фильм сняли лет десять назад с Сэмюэлем Л. Джексоном в главной роли, ответа, однако, не нашли. Хотя ответ на самом деле, конечно, существует, но тяжело решиться его озвучить.
Нам везет. Пока жизнь задает нам вопросы попроще. Начинается — возобновляется, точнее, — процесс по петербургской части «пензенского дела». Возобновляется в непростое для подсудимых время — хотя какое для них назовешь простым? — после известной публикации «Медузы», материалы которой радостно растиражировал сам Дмитрий Киселев в «Вестях недели» и стада пропагандистов попроще, волна общественной поддержки фигурантов предсказуемо пошла на спад. Неделю назад в защиту обвиняемых по делу запрещенной на территории РФ группировки «Сеть» высказывались даже Сергей Миронов и Геннадий Зюганов. Теперь не выскажутся — ветер поменялся, а у них отличный нюх.
Спорить о достоинствах и недостатках текста на «Медузе» увлекательно. Все и спорят. Больше того скажу — это важные споры. Важно разобраться с тем, где граница между политической журналистикой и политическим активизмом, важно понять, чем независимость и беспристрастность отличаются от безответственности. На самом деле это важно все, но не это главное.
В главном не изменилось вообще ничего. Наоборот, все как-то яснее, прозрачнее стало, что ли. Убедила вас публикация «Медузы» (которая, впрочем, никого из петербургских подсудимых не касается)? Что ж, значит, тем более необходимо поддержать людей, осужденных совсем не за те преступления, которые они, возможно, совершили. Которых, вероятно, при этом пытали, чтобы выбить нужные показания. Во всяком случае, их сообщения о пытках выглядят достоверно, однако правоохранители — не могу привыкнуть, и даже мрачный контекст не удерживает от замечания: нет, ну до чего же смешно и нелепо звучит теперь это слово! — сообщения их не проверяли и проверять не собираются.
На пытки, кстати, если я не ошибаюсь, жаловались все фигуранты петербургской части процесса.
Легко и приятно заступаться за невинных агнцев. Но и обычных, небезгрешных, как правило, людей пытать тоже нельзя. И явных преступников пытать нельзя. Нельзя пытками подгонять показания под нужный приговор. Про это, кстати, и в Конституции сказано, причем в той ее части, на которую ни президент, ни члены рабочей группы по уродованию Основного закона не покушаются. Пока, во всяком случае. Может, конечно, просто руки не дошли, но сейчас в статье 21 прямо написано: «Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию».
Пытки недопустимы. Если только хотя бы намек появляется на то, что в ходе расследования дела применялись пытки, то и у следствия, и у общества должна оставаться одна забота — факты применения пыток необходимо расследовать, в случае их подтверждения — виновных наказать, а дело пересмотреть. Личные характеристики тех, кто пыткам подвергся, не играют здесь никакой роли. И если вдруг следствие этого не понимает — общество должно это следствию объяснить. Со всей возможной жесткостью и с использованием всех легальных средств. Для общества это — вопрос самосохранения.
Я понимаю: звучит это все немного наивно и вполне банально. Но я, к сожалению, много раз видел, как вокруг самых, вроде бы, очевидных и банальных утверждений вспыхивают бурные дискуссии. Можно ли бить жену? Ребенка? А из лучших побуждений если? Воровать в гостях серебряные ложки? А ради помощи убогим и обездоленным? Можно ли пытать человека? А плохого человека? А очень плохого человека? А если он в лесу кого-нибудь из обреза, тогда как?
Случай здесь такой, что банальным быть не страшно, а банальные вещи проговаривать необходимо.
Мы все теперь — между двух дел. Длится «пензенское», построенное на пытках. Впереди — приговоры по делу «Нового величия», построенного на полицейской провокации. То и другое, и провокации, и пытки, — важнейшие инструменты для государственного террора. Ну, и самые гнусные, пожалуй.
Смириться с этими двумя делами сейчас, не важно, какими соображениями руководствуясь, — все равно, что расписку дать товарищу майору: «Я, такой-то, паспорт, серия, номер, выдан, проживающий по адресу и так далее, даю согласие на то, что против меня тоже можно применять указанные выше методы, если товарищу майору это зачем-нибудь понадобится. С уважением, дата, подпись». Это не значит, конечно, что, получив такую расписку, товарищ майор немедленно начнет вас пытать. Вовсе нет, зачем, но бумажку уберет в папочку, и при случае достать не постесняется. Речь, в общем, не о вселенской справедливости, речь, как где-то выше уже отмечено, всего лишь о самосохранении. Тоже, кстати, пребанальнейшая штука.
Если очень плохого человека можно пытать, значит, и любого другого можно. Именно так майоры и мыслят. Право у нас не прецедентное, конечно, чай, не англичане, а вот беспредел — вполне себе прецедентный.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.