Из записей в Facebook родилась книга художницы и писательницы Екатерины Марголис, которая переехала в Италию несколько лет назад. Своеобразный дневник пандемии, который автор вела на своей странице в соцсети, вышел в издательстве «Редакция Елены Шубиной» под названием «Венеция. Карантинные хроники». Давно замечено, что Facebook все больше напоминает самиздат. В советское время именно из самиздата рождались книги, которые потом выходили в западных издательствах, а после перестройки — и в наших. Путь «карантинных хроник» Кати Марголис — от публикации для друзей в Facebook до выхода книги — оказался намного короче, всего несколько месяцев. Сорок дней, сорок глав, в которых описаны страшные дни карантина в Венеции, в Италии, где эпидемия коронавируса каждый день уносила несколько сотен жизней.
Книга вышла, когда весь мир накрывает второй волной, и снова Италия и Россия в нескольких шагах от нового карантина. Кажется, это хороший повод прочесть книгу, чтобы узнать, как это было в первый раз и как закончилось. Многие, кто пережил тот карантин, извлекли из него уроки, те самые, о которых Марголис пишет в заключительной главе своих хроник: «Карантин многому научил. Мы будем внимательнее к расстояниям и дистанциям, пробелам и пустотам, воздуху и пространству, мы станем пристальнее присматриваться к невидимому». А мне хочется добавить: « Мы будем внимательнее к другу другу…».
Зоя Светова
Венеция. Карантинные хроники. День тридцать четвертый
«У людей пред праздником уборка».
Я тоже вымыла окна. Из гостиной вдруг стал виден дворик: библейская лоза, белоснежные простыни… Не рыдай Мене, Мати… 570 сегодня.
Venerdi Santo (Святая Пятница. — прим.авт.) — это всегда тишина. С пятничной службы Via Crucis (Крестный Путь. — прим.авт.) и до пасхальной мессы колокола умолкают. В этом году тишина в квадрате. В квадрате нашего дворика. В квадрате ближайшего кампо. В квадратах окон, за которыми томится столько душ. В квадрате площади Святого Петра с одинокой фигурой папы. В квадрате каждой статистической таблицы. В квадрате города и мира.
В нашем саду
Дружно живут Тень и тишина.
Утро придет — Они уже тут:
Тень и тишина.
Надо навести порядок на узкой полоске земли по периметру садика. Сегодня пришли семена: укроп, базилик, кинза. Скоро подоспеют другие. Помидоры, цукини, баклажаны. Говорят, в некоторых странах семян уже дефицит — люди готовятся к худшему. Нынешние дефициты — точный признак состояния умов. На какую почву упадут семена этих дней, недель, месяцев — при дороге ли, под глухой стеной непонимания и отчуждения, на солнечной стороне, или птицы пустых разговоров поклюют их? Все зависит от нас. Семена всходят не сразу.
Спорить сил нет. Хотя наблюдать, как по четвертому-пятому разу люди в разных странах проходят одни и те же стадии — от недооценки и скепсиса, потом отрицания и опровержения до принятия того, что вне их контроля и опыта, — то ли забавно, то ли печально. Но одно дело, когда это происходило месяц назад, другое — когда все разворачивается почти синхронно в стольких странах. Впрочем, есть в этом закономерность: каждый переживает свои детство, бури отрочества, кризис среднего возраста впервые. Опыт других помогает, но действенно учиться на нем — прерогатива умнейших и бесстрашнейших. Посмотреть на себя со стороны, принять, что ты просто один из уязвимых людей этого мира, — требует смелости. Еще трудней это принять в отношении близких и любимых. А пока — если очередь карет скорой помощи в Москве, то машины, разумеется, пустые, их же просто привезли на заправку или на дезинфекцию: вот же подруга (теща, коллега, двоюродный сосед — подставить нужное) такое видит каждый день из окна. А в Бергамо — так это просто похоронное агентство развозило гробы армейскими грузовиками или фильм снимали, да и вообще итальянское здравоохранение ни к черту не годится, на улицах Нью-Йорка поставили рефрижераторы, видимо для мороженого, а в Эквадоре на улицах жгут не тела, а чучела Масленицы.
Другая психологическая стратегия — отгородиться от силы, которая представляет опасность: забирают евреев, но я не еврей, вяжут оппозиционеров, но я политикой не интересуюсь, вирус, может, и есть, но он опасен для стариков и людей с другими заболеваниями. Именно они в графе “умершие”. Или не включать в статистику умерших от других заболеваний, но носителей вируса, как делают в некоторых странах. Сразу выходит, что не так страшен черт. А простая логика, что все эти люди были б сегодня живы, если б не вирус, — она не подходит. На одной из прямых трансляций губернатор Венето Лука Дзайа на вопрос об умерших ОТ коронавируса или С коронавирусом сформулировал предельно четко: «Мы квалифицировали, квалифицируем и будем квалифицировать умерших носителей коронавируса жертвами коронавируса, потому что если бы не COVID-19, то все эти люди умерли бы в другое время, при других обстоятельствах, в другом возрасте, будь то диабетик, сердечник, онкопациент или пожилой человек».
Мужчины, по моим наблюдениям, особо подвержены не только вирусу, но и внутренней тревоге перед неопределенностью, которую они не могут себе транслировать и от которой в результате отгораживаются столбцами произвольно надерганной статистики, где средняя температура по палате сравнивается с приростом популяций пингвинов, а горячее с длинным.
Есть авторы, предрекающие гибель демократии, свобод и тотальную слежку. Есть те, кто бесконечно постит «новые открытия», лекарства от малярии, «израильские врачи нашли вакцину», «прививка БЦЖ предохраняет от вируса», «жители такого-то городка не заражаются». Помнится, когда-то мне попадал замечательный текст о случайных корреляциях: в русской литературе, например, количество зайцев в произведении оказалось обратно пропорционально социальному статусу главного героя. Таких «зависимостей» там были десятки.
Штаммов страха, как и было сказано, много.
В Англии жгут вышки мобильной связи — и в Европе ширится слух, что именно технология 5G виновата в нынешней эпидемии. В XIV веке во время эпидемии чумы за это же сжигали евреев. Так что цивилизационный прогресс налицо.
Много шуму. Помехи и подмоги бегут по нашим экранам вперемешку. Отделять зерна от плевел приходится еще до посевной. Но жизнь растет тихо и незаметно. И тихо прорастает время. Сегодня премьер вместо ожидаемой фазы 2 объявил о продлении карантина без изменений и послаблений до 3 мая. Все закрыто. Все дома. Исключения — для некоторых индустрий и… книжных магазинов. Думаю, спортсмены и зоолюбители теперь срочно переквалифицируются в интеллектуалов.
В нашем еженедельном семейно-дружеском Zoom-лектории, где на прошлой неделе папа рассказывал о механизмах вирусов, на этой неделе моя средняя дочь, заканчивающая сейчас Амстердамский университет, говорила о теме своего диплома: восприятии отрезков времени через язык. Когда мы говорим о периоде ожидания приятного или неприятного, как это зависит от того, каким временем мы располагаем и какие выражения мы используем. Как в нейромозговой зоне рядом оказываются понятия пространства и времени — и отсюда глаголы движения, приписываемые времени в языке: время, которое идет, бежит, течет, летит, ползет или тянется. Как с ходом истории взамен часов на ратушной площади доступность наручных часов изменила не только визуализацию времени, но и представления о том, что такое долго или быстро, а значит, и способ говорить об этом. Как пропорция новых впечатлений к привычным меняет восприятие времени: поэтому в детстве оно такое долгое, а в старости летит, дома тянется, а в путешествии несется. Вопросы сыпались не только от детей. Думаю, нынешнее карантинное восприятие времени — и его сравнение, скажем, с ощущениями современников от карантина по испанке или холере, не говоря уж о Средних веках, — тема не одной будущей диссертации. На фоне все ускоряющегося темпа современной жизни то, что мы слышим сейчас, — все проклятия, стоны, сомнения, обличения — это просто резкое торможение с диким скрипом зубовным.
Вечереет. Церкви закрыты и будут закрыты и на Пасху. Превращать Чашу в чашечку Петри христианская традиция любви к ближнему тут не позволяет. Хотя на час утром и на час вечером их по-прежнему открывают для личной молитвы. Каждый раз, как мы со Спритцем совершаем утренний круг по лужайке, я наблюдаю, как служка — трогательный Фирс — с усилием раскрывает тяжелые створки резных церковных дверей навстречу утру. Для него этот механизм времени поважнее часового.
На боковом фасаде церкви Джезуати маленький барельеф — снятие с креста. Все было встарь, все повторится снова. И снова профессор Ашенбах подплывает к гостинице, снова портье берет у него пальто, и снова силуэт Тадзио, идущий к искрящемуся на солнце морю, звучит Малер, а где-то там за горизонтом из темноты плывут караваны столетий с купцами, матросами, крестоносцами, патриархами и поэтами.
У людей пред праздником уборка. Навести хотя бы порядок в своем маленьком квадрате тишины.
Может, тогда и семена взойдут.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.