Дрожжи, тесто, политика сегрегации и параноидальный страх Кремля

 

Чем иррациональней выглядят действия Кремля, тем интересней искать тайную, скрытую от внешнего наблюдателя логику его поведения. Что бы мы в сердцах ни говорили, но каждому действию, как принято писать в полицейских протоколах, предшествуют решения не установленных обществом лиц в не установленных обществом времени и месте. Ни одно действие, даже такое абсурдное как демонстративный отказ всем независимым кандидатам в регистрации, не принимается без обоснования. Правильного или неправильного — это уже другой вопрос. Интересно все-таки — зачем. 

Трагедия, произошедшая совсем недавно на Северном флоте с российскими моряками,  неожиданно дала подсказку, где надо искать ключ к пониманию действий Кремля по отношению к оппозиции. Похоже, инструкцию по технике «политической безопасности» в администрации президента списывали с правил борьбы за живучесть подводной лодки. А главное правило на подводной лодке — следить, чтобы пожар был локализован там, где начался, и ни при каких обстоятельствах не перекинулся на соседний отсек. Умри, Собянин, но не дай задымлению прорваться дальше Садового кольца. Поэтому в Москве сейчас наглухо задраивают люки, не считаясь с политическими жертвами. 

Действуя в этой примитивной, но по-своему эффективной логике, Кремль в течение многих лет проводит политику сегрегации, пытаясь изолировать радикальную оппозицию режиму от политического класса и даже, по возможности, противопоставить их друг другу. Грубо говоря, он не дает дрожжам смешаться с мукой, чтобы из этой опары не взошло тесто революции. 

Стараясь не ущемлять по возможности личные свободы политического класса — не покушаясь на свободу выезда из страны (одно из важнейших завоеваний горбачевской революции), сохраняя очень высокий для России (если рассматривать значимый период ее истории) уровень гласности, не покушаясь на мелкую частную собственность (прежде всего, жилье), режим адресно обрушивает репрессии на тех, кто претендует хотя бы на малейшее политическое участие и декларирует свое намерение влиять на политические процессы. 

До определенного момента эта политика сегрегации давала неплохие результаты. Хотя температура в наглухо задраенном отсеке, где бушевала внесистемная оппозиция, периодически достигала критических отметок, политический класс оставался ко всему происходящему холоден. Со временем сегрегация внесистемной оппозиции стала навязчивой идеей Кремля. В АП так к этому привыкли, что разучились делать что-либо другое. Там реально не представляют, как можно будет удерживать лодку на плаву, если «смутьяны» войдут в прямой контакт с политическим классом и начнут развращать его «на законных основаниях».  

Этот параноидальный страх — единственное разумное объяснение линии поведения на выборах в Мосгордуму. В представлении Кремля легализация хотя бы одного представителя оппозиции в столице в качестве депутата — это выход «за флажки», переход последней «красной черты», что-то типа бегства Украины в Европу, после которого на горизонте маячат американские ракеты в Крыму. Сформировалось ложное мнение о «последнем рубеже обороны», на котором члены Мосгоризбиркома, как «28 памфиловцев», должны броситься с подписными гранатами под танки Навального: велика Москва, но отступать некуда — позади Россия. 

Создав на пустом месте фетиш из своей одномерной политики сегрегации, загипнотизировав сам себя апокалиптической картиной «Соболь, ведущая народ», Кремль стал проводить эту политику в жизнь, невзирая ни на какие побочные эффекты. И тем самым внес наибольший вклад в дело революционизации сознания политического класса. Пять лет пребывания Соболь в Мосгордуме не дали бы такого потрясающего эффекта, какой произвела на общество двухмесячная безумная кампания по ее недопущению туда. 

Если политический класс все-таки проснется от этих толчков и тычков, то это будет не следствием провокации со стороны внесистемной оппозиции, а делом рук свихнувшегося кремлевского повара, который так прессовал дрожжи, что мука сама стала запрыгивать в тесто.