«Прошел все эти ужасы и остался человеком». Писатель Алексей Федяров о своем тюремном опыте

Федяров 11 лет проработал следователем, ушел в бизнес, был осужден за мошенничество, полтора года отсидел в колонии для бывших сотрудников, вышел и написал об этом книгу. Сейчас помимо своих бизнес-проектов Алексей возглавляет правовой департамент фонда «Русь сидящая». Сборник его рассказов «Человек сидящий» продается в книжных магазинах с декабря. Мы поговорили с Алексеем о разных этапах его жизни.

Следователь

— Вы работали в Прокуратуре?

— Да, я учился на юридическом факультете в Чебоксарах, и на пятом курсе университета мне предложили на выбор пойти работать помощником прокурора или следователем. Я пошел следователем (до 2007 года следователи входили в состав прокуратуры — прим. автора). Это было в 1996-97-х годах.

Я работал в сельском районе, рядом с Чебоксарами. Каждый день ездил туда на автобусе. Район большой, плотность населения там высокая, поэтому заняться там было чем. Постоянные суициды, люди много друг друга убивали, много чего происходило.

— Когда вы уволились оттуда?

— Я уволился из прокуратуры еще в 2007 году и стал работать заместителем генерального директора крупной компании. До 2013 года работал сначала в одном холдинге, потом в другом. Параллельно развивал свою юридическую фирму, поэтому когда я освободился, мне было что делать.

Заключенный

— Когда вас осудили?

— В ноябре 2013 года меня задержали, год я был под домашним арестом, а в ноябре 2014 меня приговорили к 4 годам 5 месяцам заключения. В июне 2016, чуть больше чем через полтора года, я вышел по УДО.

— А за что?

— За мошенничество в особо крупном размере.

— Вы признали вину?

— Я признал вину в связи с тем, что вариантов у меня было немного. Я был бы осужден либо за дачу взятки, либо за мошенничество в особо крупном размере. В этой ситуации пришлось выбирать наименьшее зло. Я же понимал, что если дело возбуждено, то шансы того, что суд его прекратит, минимальны. Признать вину в мошенничестве было менее болезненно.

А потом установили людей, которые в действительности взяли эти деньги, их осудили за взятку, за которую, по сути, отсидел и я. Но на это, конечно, уже плевать всем.

— После приговора вас этапировали в колонию для бывших сотрудников правоохранительных органов?

— Да, в колонию в Нижнем Тагиле.

— Отличаются чем-то такие колонии от обычных?

— Во-первых, они и между собой сильно отличаются. В Тагиле начальник колонии — очень сильный руководитель. Он сумел выстроить условия, которые были очень близки к требованиям правил внутреннего распорядка, что редкость. Там не было наркотиков, не было алкоголя, в каждом отряде висели телефоны, которыми можно пользоваться.

Главное отличие колонии для бывших сотрудников — там нет блатного, воровского хода, нет смотрящих. Реальных бывших сотрудников там очень мало — процентов 20. Остальные —  отслужившие срочную службу в внутренних войсках или пограничники. Но воров в законе и привычных для зоны воровских законов там нет.

— Когда я читал вашу книгу, самое большое впечатление на меня производила какая-то совершенно безосновательная, бессмысленная жестокость сотрудников колонии, которую вы описываете. Как такое вообще возможно?

— У меня ровно те же ощущения от тюрьмы, и я это и хотел передать в книге. У меня не ответа на вопрос, откуда берется эта зверская жестокость. У меня были разговоры с сотрудниками колонии. Они, конечно, руки тебе не подадут и будут разговаривать крайне пренебрежительно, но иногда удавалось поговорить с ними.

У меня были ситуации, когда я пытался их уговорить не отправлять в ШИЗО (штрафной изолятор — прим. автора) кого-то из своего отряда. Парень провинился по какой-то мелочи, а его загоняют в ШИЗО. Я спрашивал: «Зачем это, он же, наоборот, озлобится от этого, надо ведь, чтоб человек стремился к чему-то». А они отвечают: «Надо, он сюда страдать приехал». Это их стандартный ответ.

— И так ведут себя все надзиратели?

— Конечно, их система затачивает под это, и если бы от них требовалось другое, они бы вели себя не так. Но по многим из них видно, что по-другому они не умеют.

Предприниматель

— Чем вы занялись после того, как освободились?

— До посадки я занимался бизнесом и юридическими услугами. Собственно, сейчас я продолжаю этим заниматься. Но сейчас не работаю ни в каких крупных корпорациях, и больше ни при каких обстоятельствах не буду.

— Почему?

— Тут много факторов. Во-первых, если ты уникальный специалист, ты можешь попросту больше заработать, работая не на кого-то, а на себя. Во-вторых, чем крупнее бизнес, тем рискованнее он для тех, кто занимается экономической безопасностью в этой фирме, решает юридические вопросы. Хочется оградить себя и свою семью от этой опасности.

Вообще, крупный бизнес в России устроен так, что ты практически неизбежно должен периодически переступать черту закона. Тебе все время нужно кому-то дать, у кого-то взять.

— Повышенные риски для тех, кто отвечает за экономическую безопасность — особенности ведения бизнеса в России, или это мировая практика?

— Думаю, что в общих чертах это, конечно, присутствует во всем мире. Но у нас ведь так и не сложились нормальные правила бизнеса. Они начали появляться в конце 90-х, начале 2000-х. Но все дальнейшее правление Путина у меня ассоциируется со сворачиванием свободного предпринимательства.

Я сейчас часто сталкиваюсь с тем, что государство всячески вмешивается и мешает вести бизнес. Мы вместе с партнерами делаем лагерь для детей в Шатуре. К нам регулярно приходит местная администрация, которая грозится нас выселить, устроить дополнительные проверки, создать еще какие-то проблемы, а мы пытаемся им объяснить, что они должны не регулировать, а, наоборот, помогать нам.

Мы намеренно не берем никаких государственных субсидий, не участвуем в муниципальных программах, которые предельно токсичны, не берем кредитов, территория лагеря находится в полной нашей собственности. Эти меры приходится предпринимать, чтобы максимально себя обезопасить.

— В чем отличие вашего лагеря от остальных?

— Лагерь существует с июня 2017 года. Его создание мы начали с того, что провели благотворительную смену совместно с нашими друзьями из «Руси сидящей». Выделили им 40 путевок для детей их клиентов, еще 9 путевок отдали правительству Московской области. Кстати, комиссия по делам несовершеннолетних Московской области — абсолютно неформальные и профессиональные люди. Не знаю, как они там существуют, и как их до сих пор не выдавили, но о них могу сказать только хорошее.

Сейчас мы выделяем квоты на посещение лагеря для детей, родителей которых государство необоснованно прессует. Часто берем правозащитников, детей, чьи  родители, на наш взгляд, несправедливо осуждены, ребят, переживших сексуальное насилие.

Писатель

— Интересно, что в 2018 году вышло сразу несколько книг, рассказывающих о тюрьме. Сборник рассказов Ольги Романовой «Русь сидящая», книга Олега Навального, ваша книга. Как думаете, почему эта тема оказалась такой востребованной?

— В последние годы о тюрьме действительно мало кто рассказывал. Ключевую роль, я думаю, тут сыграли личности авторов. Ведь и Олег, и Ольга не стали уезжать из страны после того, как тюрьма по-разному, но поучаствовала в жизни обоих. Ольга и вовсе эту тему долбит и долбит очень давно.

Люди не постеснялись написать о своей боли, о боли близких, и о том, что они видят. Ведь тюрьма и все, что с ней связано, — абсолютно стигматизированная проблематика.

К тому же все три книги — и Олега, и Ольги, и, надеюсь, моя — написаны не с позиции человека оскорбленного и униженного, а с позиции того, кто прошел через все эти ужасы и остался человеком. Это, думаю, очень важно.

— Интересно при этом, что книга Навального — одна из самых читаемых на Bookmate в прошлом году. Хотя, казалось бы, чтение совсем не простое, но людей это волнует, и они об этом читают. Вы понимаете, почему?

— Сложно сказать. Я в какой-то момент понял, что хочу донести до людей ту действительность, поэтому написал книгу. И думаю, многие готовы узнавать что-то об этом. Не знаю, почему.

— Какие отзывы о книге вы получаете?

— Пока, к сожалению, только хорошие. Я все жду, когда кто-нибудь скажет что-нибудь плохое, потому что мне важно услышать критику.