«Солдаты курят Мальборо, офицеры стали богатейшими людьми»: дочь советского офицера о последних днях существования ГДР

 

 

Германия празднует тридцатилетие со дня падения Берлинской стены. В конце 80-х — начале 90-х объединение Германии в корне изменило жизнь не только немцев, но и сотен тысяч граждан СССР, живших в Восточной Германии. На протяжении более 40 лет размещенная в ГДР Западная группа войск нависала над странами НАТО бронированным кулаком. Но этот бронированный кулак состоял из живых людей – солдат, офицеров и офицерских семей. Юлиана Бардолим – родившаяся в ГДР дочь советского офицера, а сейчас берлинский художник. В беседе с «МБХ медиа» она рассказывает о последних годах существования ГДР и о жизни советских людей в этой стране.

  

— Чем для тебя была ГДР конца 80-х – начала 90-х? Какие образы, эмоции и краски составляют для тебя портрет той, старой Германии?

— Я родилась в Потсдаме в 1979 году. После того, как мой отец пробыл шесть месяцев на Чернобыльской АЭС, стала возможна повторная командировка в ГДР — редкая удача для обычного советского офицера (и я бы сказала, заслуженная награда за мужество при ликвидации аварии в Чернобыле). Поэтому я, в отличие от большинства остальных детей военнослужащих, ехала на «родину», что придавало моему личному состоянию некий ореол «избранности». Папа уехал на службу в 1987 году, из-за болезни бабушки мы с мамой и братом приехали в Вердер на Хафеле летом 1988 года.

Типичная воинская часть, кирпичные двухэтажки для военнослужащих, большой гарнизон, состоящий из нескольких полков, военные городки, разбросанные внутри Вердера. Это, вероятно, самое важное, что стоит знать о той жизни: мы не были закрыты за забором воинской части, а жили среди немцев. И если я приехала из Литвы и прусская архитектура с местечковым укладом вокруг ратушной площади и действующими костелами (в данном случае с евангелическими кирхами) была мне хорошо знакома, то мне трудно представить ребят, да и взрослых, которые до службы в этом абсолютно пряничном, пасторальном городке не покидали пределы, например, дальневосточного военного округа.

А так лето как лето: отец взял в дом щенка-дворняжку, купили у немцев поддержанные велики, ездили купаться на озера, лазили по деревьям, играли во всяких казаков-разбойников, покупали черешню и клубнику, правда, в красивых бумажных пакетах, как в кино.

И в целом оказаться в кино было большим потрясением для человека. Оказаться в мире красивых вещей, окружавших тебя повсеместно: не только мебели и шмоток, которые еще можно спрятать, а то, что немцы выставляли напоказ: красивые дома, красивые изгороди, красивые клумбы, красивые улицы и фантастически красивые рождественские и пасхальные убранства.

Но надо сказать, что помимо материального для нас, подростков и, думаю, молодых офицеров огромную роль играла нематериальная часть, когда в обычном гэдээровском киоске за пять марок можно купить журнал BRAVO или Rolling Stone и завесить всю комнату плакатами Metallica, Alice Cooper, Kiss и всякой попсы типа Bon Jovi. Ты совершенно спокойно настраиваешь свой телек на MTV, где тебе все это поют. На другом канале показывают диснеевские мультики, а вечерами нормальное голливудское кино. Правда, из-за языковых сложностей мы предпочитали смотреть боевики. Совершенно открытая доступность контента «для взрослых», учитывая, что это все-таки армия, была психологически очень важным фактором ощущения времени и пространства: «Я — на Западе».

Поэтому понимание, что за этим «нашим» Западом, где-то за стеной есть еще более западный Запад, большинство советских граждан не тревожило.

— Что вы знали о Берлинской стене? Как это мрачное явление воспринималось: город, разделенный стеной?

— Армия — это стены. Везде и повсюду. В любой стране. Гарнизон за стенами, особо охраняемые объекты за стенами, всякие военные тайны — тоже стены. Униформа — это стена. Менталитет, незнание языка — это все стены. И эти стены, гораздо прочней, чем бетонные блоки. И главное, что они не кончаются. Пройдя одну стену, ты обязательно упрешься в другую. Я не думаю, что наши военные сильно рефлексировали по поводу Берлинской стены — они в большинстве своем с молодости где-то заперты, а потомственные военные вообще с детства. Сейчас я понимаю, что Берлинская стена для наших была как океан для человека не умеющего плавать. И все, ты просто стоишь на берегу.

Кончено, были чисто бытовые нюансы, например, наших не особенно и в Восточный Берлин пускали. В Восточном Берлине стояли несколько отдельных полков, вокруг посольства, и они жили своей особенной, абсолютно закрытой жизнью. Наших же вылавливали на вокзалах конвои. Потсдам находится с западной стороны, то есть до Западного Берлина можно дойти пешком через Цецилиенгоф. Но электричка объезжала весь Западный Берлин и приезжала на Карлсхорст в Восточном Берлине. Оттуда уже можно было пересаживаться на внутренний транспорт. И на станции Карлсхорст всегда дежурил конвой и проверял выходящих. Было понятие «одеться под немку», совершенно уничижительное: это означало смыть с себя голубые тени, снять все золото с рубинами, и надеть джинсы, джинсовую куртку, кроссовки. Кто из теток так умел, например, моя мама (но она все-таки по менталитету больше литовка) — того не замечали, и такие женщины могли гулять по Восточному Берлину. Мужчинам было сложней, и для них могли возникнуть, как для военных, проблемы. Но мой отец, хоть и внешне вообще никак не похожий ни на одного из немцев, в какую джинсу ты его не одень, как-то проскальзывал. Но тут дело риска и собственной заинтересованности. Лично я Восточный Берлин знала вдоль и поперек, мы с мамой почти каждые выходные ездили туда, в основном на шоппинг. Ну и плюс тусня на Александр-платц, большая сосисочная, фарцовщики. На Александр-плац я купила свой первый плеер с рук у какого-то азиата. 

— Как твоими родителями и их сверстниками было воспринято падение стены? Не было ли обусловленного историческими причинами страха перед объединенной Германией?

— Такого страха не было, а был страх потерять самое лучшее, что случилось в их жизни — пребывание в Западной группе войск. В 1989 году пала стена, через какое-то время военные (и солдаты) стали получать зарплату один к одному. То есть офицеры, которые получали 1000 гэдээровских марок, стали получать 1000 дойчемарок. Для внутренней жизни это была потеря: ГДР была намного дешевле ФРГ, но с зарплатами в СССР это было несопоставимо.

Это был большой удар по психике: солдаты курят Мальборо, офицеры вдруг стали, по сравнению со всей страной, богатейшими людьми, деньги по волшебству из фантиков стали реальными деньгами, жены офицеров, рискуя карьерой мужей (потому что если бы поймали, были бы проблемы) устраиваются на так называемую «халяву» — на работу к немцам, на поля, на фабрики. В самой армии воровство запредельное, а с ним связанные интриги, борьба, доносы, подставы. Если раньше в ГДР можно было спокойно служить, потому что ничто не провоцировало эксцессов (ни сама ГДР как страна, ни условия службы, ни спокойная политическая обстановка), то после падения стены этот мир рухнул. Рушилась и твоя страна, под флагами которой ты служил, каждый день арестовывали и депортировали какие-то семьи, как, например, мою, какие-то семьи сбегали из армии, кто-то спился, кто-то застрелился — атмосфера была настолько нервозной и накрученной, что никому уже не было дела, что случится с Германией. На Германию было всем наплевать.

— Можно ли говорить о какой-то особенной «магии» ГДР, особенном обаянии ГДР?

— Я не отношусь к поклонникам гэдээровской «магии», наоборот, считаю, что ГДР была самой скучной, самой закомплексованной, самой унылой социалистической страной Восточной Европы. И это связано именно с тем, что в ГДР жили немцы, а не чехи или хорваты.

— Уместен ли термин «эстетика ГДР»? Например, у Третьего рейха была своя эстетика. Даже у Веймарской республики была: декаданс, изысканный мрак, «ревущие двадцатые». А у ГДР?

— Безусловно, у ГДР была свой уникальная эстетика, свой почерк и своя атмосфера, которая во многом сохранилась и до сих пор. Противостояние «осси» и «весси» чувствуется до сих пор, а иногда этот внутренний конфликт специально подсвечивается, что хорошо видно на примере творчества, художественных произведений. Как сказал один мой знакомый куратор, западный немец, про немецкие песни, рок, панк-музыку до объединения: у нас была лучше музыка, а в ГДР — тексты. И таких примеров, что лучше там, а что здесь — масса.

— У одного из исследователей ГДР, американского журналиста Джона Келера, есть такая фраза в одной из книг: «Коммунистическая безалаберность начала разъедать германский дух». Как тебе кажется, «коммунистическая безалаберность» действительно разрушила традиционный германский дух в ГДР? Или наоборот, получилась зловещая симфония тоталитарной коммунистической идеологии и этого германского духа?

— Не согласна ни с высказыванием Келера, ни про зловещую симфонию. Мне кажется, что социализм гэдээровского образца просто очень подходит немцам, это естественное продолжение прусского милитаризма, протестантизма, потом национал-социализма. Уж если говорить про пресловутый «германский дух», то Запад в знакомом нам понимании оказался для этого духа гораздо более токсичным и губительным. Восточные немцы жили в более традиционной немецкому духу парадигме.