Дело Ивана Сафронова могло стать вторым делом Ивана Голунова. Громкое, абсурдное, явно придуманное обвинение, кампания солидарности, общественное давление. И – если повезет – хэппи-энд. Если, конечно, в нашей стране вообще могут быть хэппи-энды. Но уже ясно, что повторения голуновской истории не будет и дай бог, чтобы для Сафронова всё не завершилось как-то совсем скверно: госизмена – это не штраф за неправильную парковку.
Попутно потускнел и образ Голунова, и родившийся на фоне борьбы за его освобождение лозунг-мем Я/МЫ тоже блистает не столь очевидно.
Началось всё с гневного поста Алексея Навального, что не надо Сафронова в журналисты-то записывать – он пиарщик Рогозина. Голунов ответил не менее гневно. Журналистское сообщество массово поддержало Голунова. Навальный разъярился. Либеральная часть публики (для которой эта дискуссия важна) встала за Навального и Голунов для нее больше не герой («жалею, что выходил за тебя»). Как водится, перешли на личности, резкости и почти оскорбления.
А Сафронов-то сидит. И сидит именно за свою прошлую журналистскую работу – это очевидно, и Навальный, к слову, с этим уже не спорит.
А параллельно, журналистов пачками берут и сажают в автозаки на пикетах, в редакции приходят с обысками.
А параллельно журналисты становятся одними из героев русской версии MeToo.
Какая-то странная вырисовывается диспозиция. Власть общается с нами с помощью цензуры, дубинок и уголовных дел. Для власти журналисты – обслуга. Угодливая, улыбчивая, пропагандирующая. А если не пропаганда – то развлекуха во всех ее видах для засерания мозгов и поднятия настроения.
Журналистика, которая еще пытается сохранять стандарты профессии – исчезающий вид. И не известно, куда мы раньше попадем – на нары или в красную книгу. Ведь тот же Сафронов как стал «пиарщиком Рогозина»? Сперва разбомбили отдел политики в «Коммерсанте». Потом разгромили «Ведомости», и оказалось, что профессионалу такого класса просто некуда идти работать. Он не герой-активист, не публицист-правозащитник. Писать так, как он привык о том, о чем он привык, Сафронову стало негде. Выгорание, разочарование – и тихая гавань в конце пути, которая оказалась бурным водоворотом и клеткой в зале суда.
Процитирую важный абзац из практически программного текста Алексея Навального о журналистах и журналистике:
«У нас в стране 95% тех, у кого в трудовой книжке написано «журналист», — это просто люди, которые врут за деньги. И они очень разные и по-разному врут… Но и оставшиеся 5% очень разные. Очень умные. Очень тупые. Ленивые и трудолюбивые. Честные и жулики. То есть люди как люди… И — уж если совсем честно — иногда мне в кошмарах снится, что я тоже журналист. Ведь я целыми днями либо пишу, либо снимаю, либо делаю эфиры. Собираю информацию, обрабатываю и распространяю. Если бы я это делал очень плохо и получал за это деньги, то стопудово бы стал журналистом, а так я, конечно, нет» И дальше про Голунова, а на самом деле, конечно, далеко не только про него: «Отбили нашего парня. Это и есть суть всего. Наши парни, отбиваем. Журналистика служит интересам журналистов. Корпорация. Чувство локтя, круговая порука. Ничего плохого, кстати. Надо же отбивать наших парней. И цеховая солидарность — здорово. Поэтому давайте и введем такой термин: Отбили-нашего-парня-журналистика. ОНП-журналистика и её пророки ОНПшники».
Простите за длинную цитату – но лучше и не сформулируешь. Журналистика – как кошмарный сон.
Важно, что это не презрительное отношение к СМИ со стороны власти. А отношение Алексея Навального, который как раз всегда за свободу – свободу прессы, слова и мнений. И похожую точку зрения я слышал от слишком многих людей, которые вовсе не обязательно являются «ватниками». Что журналисты спасают только самих себя, что журналистика – для журналистов. Что журналисты продались если не власти, то каким-то своим хозяевам, а завтра с легкостью поменяют точку зрения на противоположную, если в другом месте им за это больше заплатят.
Мы, журналисты, действительно переживаем за «наших парней», потому что считаем это не только важным для своей профессиональной корпорации, но и для всего общества. Потому что — возможно пафосно и самонадеянно — думаем, что «мы не врачи, мы боль», что мы доносим правду читателей и слушателей, информируем о том, что от людей пытаются скрыть, полагаем, что без честной журналистики невозможно честное общество.
Но вот я захожу на сайт родного «Эха» в дни, когда выносился приговор Светлане Прокопьевой – важнейшее дело! – а тексты про это вульгарное, позорнейшее дело читали ниже среднего. Вроде как мы тут в колокола бьем, а для аудитории («эховской»!) это кажется малозначительным эпизодом.
Может быть, мы действительно преувеличиваем свою нужность? «Раздуваем капюшон собственной значимости»? Мой приятель ехидно спросил во время пандемии, когда раздавали цифровые пропуска и журналисты попали в особую категорию, которая имела существенно меньше ограничений для перемещения: «Ну, что, теперь гулять будешь каждый день и в «МакАвто» кататься за гамбургерами?» — «Да нет, по работе полезно» — «А, ну да, по работе. Знаем: ля-ля в эфире». Ехидно, но без какой-то злобы. В самом деле – разве это работа, в эфире ля-ля? Разве нужен нам пропуск, кроме как чтобы под его прикрытием нахаляву по городу шляться?
Когда в эти дни все стали сладострастно обсуждать приставания, харассмент и прочие прискорбные явления среди коллег, кто из вас не читал комменты про «журналюг» и отдельно про «либерастов», которые или пьянь, или педики, или… в общем, чего цитировать, и так понятно, что ничего хорошего.
Я не жалуюсь, боже упаси! И не изображаю из себя и коллег по профессии гонимых, обижаемых, недооцененных, а публику не представляю гадкой и неблагодарной. Я о другом. Нашу профессию давили последние 20 лет изо всех сил. Как профессия в высоком смысле она при смерти. Таких, кто мог бы сказать о себе, что он журналист и не встретить ухмылок, действительно осталось не так много, а места приличной работы для приличных журналистов вообще легко пересчитываются по пальцам. Для власти мы – многочисленная прислуга или малочисленные враги. Для оппозиции – устаревшая категория граждан, потому что есть ютуб, соцсети и возможность общаться со сторонниками напрямую. Для обывателя – мы проститутки и бездельники.
И как быть? Идти в прислугу? Найти тихое место, где тебя не найдут, а может быть, даже будут больше платить? Начать развлекать обывателя, чтобы ему понравиться?
Новые правила? Антон Орех о «лайт-версии» репрессий
Не хочу, чтобы Дмитрий Киселев снова икал,...
Или просто продолжать работать, пока есть физическая возможность? Наша профессия по-прежнему очень интересна, если делать работу на совесть. Любая честная работа окупится так или иначе – я не про деньги.
А что касается нашей «особости», то да, я считаю, что у нас особый труд. Потому что если в стране добьют журналистику окончательно, это неизбежно отразится на всех. Даже на тех, кто не читает газет, не слушает радио, не заходит на СМИ-сайты и ехидничает на наш счет.
Прошу прощения за то, что может вам всё равно показаться излишним пафосом.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.