В канун Всемирного дня предотвращения суицида «МБХ медиа» публикует монолог Полины Коняхиной, оказавшейся в Институте им. Склифосовского после попытки самоубийства. Полина рассказывает о том, что происходит в отделении острых состояний: пациентов привязывают к кроватям, дают транквилизаторы без ограничений и выписывают с новыми травмами.
(Обновлено 10.09.2020): НИИ им. Н.В. Склифосовского прислало в редакцию ответ с официальным опровержением. Ответ «МБХ медиа» публикует целиком в конце публикации.
…Утром меня переложили в палату, я уснула. Проснулась от того, что пришли мальчики. Встали вокруг моей кровати и смотрят на меня. Мне стало страшно, я попыталась от них спрятаться под одеяло. Они говорят: «Да ладно, чего ты. Давай мы тебе сейчас покажем, расскажем все, как тут». А я встать не могу, у меня нет сил вообще, я теряю сознание. Они говорят: «А, ну сейчас исправим. Есть кружка? Давай». Я спрашиваю: «Что это?» Они: «Чай». Я делаю глоток, а это какая-то вязкая субстанция, в которой вообще не чувствуется чая, чисто этот коктейль жуткий… Это был чифирь. Я сделала несколько глотков, больше не смогла. И мне вдруг действительно полегчало, — потому что в чифире убойная доза кофеина, повышающая давление, — я смогла встать. И отправилась на поиски сигарет.
Тюрьма
Это был конец 2017 года, у меня был разгар депрессии. Мне назначили неправильное лечение — стимулирующие антидепрессанты, которые мне нельзя было в то время. Это привело к суицидальной попытке.
Так случилось, что мама вошла в комнату и нашла меня. Папа вызвал скорую, и меня отвезли в Склифосовского. Зашили мне руку, потом забрали у меня вообще все вещи. Раздели до трусов. Дали какую-то ночнушку и отвели в это отделение, куда после попыток суицида попадают, — психосоматическое (Отделение кризисных состояний и психосоматических расстройств в Научно-Исследовательском институте Скорой Помощи им. Н.В. Склифосовского — “МБХ медиа”).
— Тебя спрашивали согласия на такую госпитализацию, когда забирали?
— Нет, конечно нет. Я не хотела там оставаться, но меня просто забрали. Родители тоже пытались их остановить, просили просто зашить и не госпитализировать. Меня забрали насильно.
Никаких средств связи там не оставляют, все забирают. Единственная возможность связаться с внешним миром — это по вечерам час звонков. Там был такой стационарный телефон, и можно было оттуда звонить родителям. Туда еще часто приходила бабушка с маразмом, которая набирала несуществующие номера и говорила: “вот-вот, сейчас-то мне точно ответят”. Ей не отвечали.
Еще можно было передавать записки. Посещения были запрещены, но можно было передавать еду, одежду. Но это все проверяют, многое нельзя. Например, нельзя ручки, карандаши. А все записки читают.
При этом, конечно же, когда звонишь, рядом медсестра. И, как только ты начинаешь что-то говорить про то, что тебе плохо, все вырубают.
Например, ты звонишь маме и говоришь: мама, мне так плохо, меня таблетками кормят. Они сразу отрубают телефон — нельзя такое говорить.
Это очень похоже на тюрьму. Я как будто отсидела срок. Всего две недели, но мне этого хватило.
Психиатрия
Мне повезло, и там были бывшие уголовники, которым как-то пронесли телефон. Я часто плакала и мне сказали: хочешь позвонить маме? Это был такой старый кнопочный телефон. Меня завели куда-то в палату, накрыли одеялом, чтобы никто не слышал, что я говорю по телефону, и я смогла позвонить маме. Я ей поплакала, попросила привезти сигарет. Телефон потом, кстати, нашли и отобрали.
Врачей никаких не было. Психиатры приходили раз в день, а по выходным вообще не приходили. Я туда попала в пятницу вечером, и два дня не было никаких врачей.
В понедельник ко мне пришла психиатрка. В принципе хорошая женщина. Ну как хорошая? После того, как она ушла, мне поставили укол. Я не могу знать точно, что это было, но скорее всего галоперидол. Потому что я потом два дня не могла встать с кровати. Вообще. Только с помощью чифиря, который один из местных зэков заваривал и мне приносил.
Галоперидол — это, знаешь, такое сильное лекарство, настоящая карательная психиатрия. Нейролептик, который просто тебя вырубает, очень жестко. Когда мне пришли ставить укол, я спросила, что это. Они: витамин. Я говорю, мне не надо витаминок. «В смысле? Не ты решаешь».
Я не могла встать, не могла есть. Потом те самые неработающие таблетки, которые довели меня до суицида, психиатрка в Склифе решила давать мне их в удвоенном количестве.
Я от этих таблеток не могла есть. У меня было жутко низкое давление. Я вставала и просто сразу падала в обморок. Они еще больше обострили все расстройства, которые были, и это был просто ад.
Сигареты, медсестры и «утки»
Ты просыпаешься. Смотришь в окно, ждешь пока кто-нибудь придет. Никто не приходит, и ты знаешь, что никто не придет. Мама ко мне ездила раз в три-четыре дня, чаще не было смысла, все равно же не пускают. Она мне передавала какую-то еду, я ее отдавала другим, потому что не могла есть. Потом, если день хороший или если тебя напоили чифирем и у тебя повысилось давление, ты можешь встать и ходить. Я просто слонялась по коридору туда-обратно прогулочным шагом.
И искала сигареты.
Потому что делать там больше нечего. Ни книжек, ни телевизора. Единственное развлечение — это слоняться по коридору. При этом на меня сильно ругались.
У тебя еще и стресс большой. Сигареты там можно было курить в туалете, но, насколько я помню, были правила «одна пачка сигарет в день» — в смысле тебе могут передать только одну пачку сигарет в день. Но ни к кому же не приезжали каждый день. Так что раз в три дня у тебя появляется пачка сигарет, и она просто уходит за две минуты, потому что вы делитесь. И мы постоянно ходили и искали сигареты. Причем курили и искали их даже те, кто в обычной жизни не курит. Постоянный квест, единственное, что ты делаешь. Это был ужас.
Там еще были лежачие женщины, которые не могли встать и им нужна была утка, чтобы сходить в туалет. Медсестры на это просто забивали. Мы ходили, просили их — пожалуйста, дайте утку, людям надо сходить в туалет. В итоге сами их ставили.
У нас с одной стороны было мужское отделение, с другой стороны женское. Хотя там иногда были смешанные палаты, я не знаю, законно это вообще или нет. Нам запрещали общаться с мальчиками. При том, что это одно отделение, палаты рядом. Но если это видели медсестры, если вдруг они замечали, что нам весело, что мы играем во что-то, или у нас интересная беседа, то они постоянно нас разгоняли.
— Вас просто бросили лежать там под таблетками почти без присмотра и лечения?
— Да, так и было.
Еще, кстати, был аттракцион невиданной щедрости. Медсестры приходили на ночь и всем раздавали транквилизаторы — какие хочешь, сколько хочешь. Один уголовник, например, ел где-то по двадцать мг феназепама в день, когда стандартная доза один мг в день.
Раздавали, чтобы мы хорошо спали и не беспокоили никого, не трогали их.
— Может же быть передозировка?
— Да, легко.
— И они их все равно раздавали? В отделении, где лежат люди после попыток суицида?
— Да. Но при этом ручки и карандаши нельзя.
Я обычно брала и отдавала другим. Иногда брала для себя, но 1-2 таблетки. Просто чтобы заснуть. Вообще все так брали и потом отдавали другим. Это как внутренняя валюта была, знаешь.
Когда я спрашивала, почему мне ставят какие-то уколы, мне говорили «так надо». И: «ты же понимаешь, что в таком тяжелом состоянии, тебе нужно помочь».
Полотенце
В ночь, когда меня забрали в психиатрическую больницу, в Склиф привезли какую-то женщину. Я не могу ее даже назвать женщиной, это было какое-то тело. Просто она была абсолютно голая, привязанная к кровати. Она была измазана в своем говне и еще в чем-то. И она постоянно вертелась, пыталась выбраться, мычала и иногда истошно орала. Это просто было, знаешь, такое тело. Было очень страшно. Я вообще не понимаю, что это было, кто это был, что с ней сделали.
Я писала в дневник иногда, и он был со мной, когда меня привезли в три часа ночи в психиатрическую больницу. Меня опять раздели до трусов, переписали все мои вещи, забрали их. Потом видят: дневник. «Это пригодится твоему доктору!» И начали читать его. Я говорю, нет, я не хочу дневник отдавать. «В смысле, а кто тебя спрашивает?» Я попыталась его забрать, а они: «Ты что, охренела? Хочешь привязанной к кровати быть? Если еще раз так сделаешь, мы тебя привяжем к кровати».
Людей действительно привязывали, привязывали за какие-то несерьезные вещи. И в Склифе, и в психиатрической.
В психушке даже больше, там за какие-то вообще мелочи, просто за то, что грубо что-то сказал, могут привязать. Это вообще очень популярная практика, хотя мне повезло, меня не привязывали. Когда я там встречала 2018 Новый год, приехало много людей, часть были подвыпившие и кричали: зачем вы меня сюда привезли и все такое. Их всех привязали.
Друзья и зэки
Все началось с того, что я просыпаюсь очень рано утром в коридоре и вижу девушку рядом со мной, лет тридцати где-то. Я очень обрадовалась. Она подошла и сказала коронную фразу: «Будешь сигарету?»
Так началась наша дружба. Она поделилась своей историей и начала по чуть-чуть рассказывать, что тут вообще происходит.
Она сама туда вроде так попала: ее ударил муж, вызвал скорую. А она очень не любит врачей и она начала кидаться вроде на работников скорой или как-то агрессивно себя вести… Знаешь, все еще часто врут, когда рассказывают свои истории. Поэтому я не могу знать, насколько все это правда. Когда я приехала, она уже два дня там лежала.
Потом пришли мальчики и напоили чифирем. Среди мальчиков было очень много бывших зэков. Из всех, про кого я знаю, возьмем, например, тридцать мальчиков, тридцать девочек. Из тридцати мальчиков сидели человек двадцать. Из девушек почти никто не сидел.
Там было и немало странных, стремных людей. Я помню, один, например, всегда на меня смотрел и говорил, что я его добыча.
Мне было очень страшно. Я просто уходила. Я дружила с теми зэками, у которых была какая-то система в голове, что, например, нельзя насиловать девушек. Если с ними подружиться, то они защищали тебя от других.
К нам еще потом приехал один осужденный. Очень странный был. Его осудили за перевоз наркотиков. Он заработал себе большое состояние на этом, его должны были посадить лет на двадцать. В зале суда он порезал себе шею, а потом проглотил заточку. И он был самым счастливым и самым довольным во всем отделении и цитировал американского писателя Карлоса Кастанеду: когда умираешь, то просто переносишься в другой момент времени, где ты сделал ошибку и можешь ее исправить. Так вот он надеялся, что что-то исправит теперь. Причем это было не про то, что он перестанет перевозить наркотики. Он был дико счастливый, рассказывал про то, как его все устраивает, и что он целых двадцать лет будет отдыхать, читать книжечки и жить в тюрьме, и как это все прекрасно. А когда он выйдет, у него уже сын подрастет.
Я была там почти самая маленькая, мне было двадцать. Там была еще одна девочка, примерно моего возраста, мы с ней дружили. А так большинство 30-40 лет и дальше бабушки-дедушки всякие. Пожилых людей было много.
О том, почему это случилось, было принято не говорить.
Кольцо
Чувак, который подарил мне кольцо, был ответственный за чифирь. Отсидел лет пятнадцать или что-то около того. Откинулся и узнал, что его женщина его не дождалась. Выпил бутылку водки, пошел на крышу. Кто-то вызвал мусоров, он подрался с ними, порезал себе шею, и его забрали. Он был главный по всяким поделкам и умел находить какие-то вещи, которые невозможно было найти в психосоматическом отделении. Например, лезвие.
Я не знаю, и никто не знает, как он это доставал. Он сделал кипятильник, чтобы заваривать чифир, из проволоки какой-то. Спалил розетку в процессе, но это было только один раз. Он достал огромную доску, фанеру такую. Достал где-то маркеры, пошкурил ее, чтоб она была ровненькая, и расписал там клеточки, шахматную доску сделал. Потом из мякиша хлеба сделал фигурки, и у нас появились шахматы.
Он ел по двадцать мг феназепама в день и иногда засыпал. Прям мог стоять и упасть, заснуть…
Говорил, что у него где-то на Автозаводской закопан ствол, называл мне адрес и говорил, мол, хочешь выкопать? Если вдруг понадобится.
Кольцо у меня есть с собой, из проволоки. Он спросил, какой у меня размер пальца. Я сказала, что не знаю, спросила, зачем ему вообще эта информация. Он говорит: ну дай руку. И такой: ну, где-то 16-й.
Буквально через два часа он приходит и говорит: знаешь, ты мне безумно нравишься, очень нравишься. Ты такая красивая, такая умная. Я вот понял, что та женщина, которая меня не дождалась, я не должен общаться с такими женщинами, я должен общаться с такими как ты. И вот знаешь, я решил, вот тебе кольцо.
Мне стало, с одной стороны, смешно, с другой, стороны страшно. Вдруг он не примет отказ… Но он вроде был более менее понимающим. И я говорю: нет, конечно. Он сказал: ну ладно, но кольцо все равно оставь себе. Я оставила.
Любовь
Я его увидела первый раз, когда проснулась утром, как только приехала. Увидела, что мне навстречу идет парень с разрезанным лицом. У него был такой шрам на лице, который прерывался на глазу и дальше продолжался. Был какой-то фильм, в котором у кого-то был такой шрам, и он захотел точно такой же. Его звали Игорь (имя изменено — “МБХ медиа”).
И вот этот коридор длинный, и я вижу, как по нему идет парень с разрезанным лицом и улыбается во все зубы очень широкой улыбкой с каким-то сумасшедшим видом. Это было так страшно, а с другой стороны прикольно. Он еще был очень худой, с него постоянно сваливались штаны и он их подтягивал вечно. И все время улыбался.
Собственно, а потом мы познакомились, начали общаться. Ничего особо не было, мы даже не обнимались почти. Один раз поцеловались в курилке.
Игорь был, знаешь, такой дворовый парень, который связался с плохой компанией и сидел на таблетках какое-то время. Ну и еще покуривал траву. У него тоже была судимость — вроде около трех-четырех лет, его просто один раз взяли менты на улице. Он шел упоротым, у него с собой было, его скрутили, дали два или три года условно. Он ходил к участковому раз в два месяца, проверялся. Прошел лечение от наркозависимости в исправительном центре, по программе «12 шагов». Перестал употреблять наркотики вообще и алкоголь тоже.
Он в Склиф попал из-за мамы, она у него с суицидальными наклонностями. Его мама тоже лежала в больнице, со мной, я с ней познакомилась в Склифе. У нее было около пятнадцати попыток суицида. В очередной раз он пришел домой, нашел маму без сознания. Позвонил, ее забрали в Склиф на промывание. И после того, как ее забрали, по его словам, он выпил одну рюмку какой-то настойки. Ему снесло крышу, и он решил зачем-то порезать себе лицо и вены. Кто-то из домашних позвонил в скорую, и его тоже забрали в Склиф.
Большую часть времени мы занимались тем, что искали друг другу сигареты. Сначала он доставал мне сигареты, потому что общался с какими-то мужчинами-зэками, и они ему стреляли, а он делился со мной. А потом, когда к нам приехал осужденный, и с ним был круглосуточно конвой из полицейских — я стреляла у них для него.
Знаешь, менты меня любили… А мне нужно было от них только одно: сигареты для меня и Игоря. Мне сейчас стыдно за это, но тогда я надевала такую полупрозрачную белую футболочку… Я еще худая тогда была, около сорока килограмм. И типа делаешь несчастное лицо, подходишь: простите, очень курить хочется, у вас нету сигареты? Никому больше не давали, а мне единственной давали. Протягивают пачку, а я такая: я возьму две?
Эта влюбленность в Склифе дала мне на самом деле очень много. Вместо суицидальных у меня были позитивные мысли.
Он меня во всем поддерживал, мы помогали друг другу. Ты можешь рассказывать ему все страхи и понимаешь, что у вас абсолютное взаимопонимание — потому что он находится в такой же ситуации.
После Склифа нас распределили в разные психиатрические больницы. Его выпустили раньше, и он приезжал ко мне раза четыре. Привозил мне мягкие игрушки, они у меня остались до сих пор, сладости и сигареты. Помогал прятать их от санитарок в трусы — отвлекал их как-то, просто вставал и закрывал меня пока я это делала. После того, как я вышла, на следующий день мы встретились, пошли гулять, и гуляли наверное еще раза три. Мы еще какое-то время поддерживали общение, но потом дело никак не зашло. Сейчас у него все хорошо, я иногда слежу за его социальными сетями. Он практически сразу нашел себе девушку, и вот они уже года два вместе, и у них все отлично.
Суд и еще пять недель
За все это время ко мне психиатрка подходила раз семь. Далеко не каждый день, а на выходных вообще не было. Говорила что-то вроде: ну вот, ты такая больная, тебе так плохо, как ты себя довела до такого.
— Лучше тебе не стало?
— Мне кажется, это даже лишний вопрос (смеется).
Единственное, что изменилось — я стала более приспособленной. Знаешь, за эти две недели я научилась взаимодействовать с миром. Доставать то, что тебе надо. Обманывать систему: в какие-то моменты, например, не пить таблетки, которые тебе дают. Прячешь под язык, идешь в туалет, смываешь. Особенно когда тебе дают какие-то таблетки, про которые ты вообще не знаешь, что это. Стоят над тобой и ждут, пока проглотишь.
Все это время за нами смотрели медсестры и рассказывали все психиатрам. Психиатры решали, стоит ли переводить человека дальше в психиатрическую больницу или выпустить просто так. Некоторых отправляли в ПНИ (психоневрологический интернат — “МБХ медиа”). Но большинство переводили в психиатрическую больницу.
Это потрясающая процедура. За тобой приезжают ночью, тебя забирают в полтретьего ночи. Иногда такое бывает, что просыпаешься, а кого-то нет — его увезли в психушку. Заранее не предупреждают, просто будят и увозят. Причем никогда не говорят куда, просто что в другую больницу. А на самом деле это может быть или психиатрическая больница, или ПНИ, и пока не приедешь, не узнаешь.
После того, как я две недели отлежала в Склифе, меня перевели в Алексеевскую (Психиатрическая клиническая больница №1 им. Алексеева Н.А. — “МБХ медиа”). Там я отлежала еще недель пять наверное, встретила там Новый год. Там было получше, чем в Склифе. Хотя, ну… В Склифе было поинтереснее. В психушке делать было абсолютно нечего.
Когда приезжаешь туда, надо подписаться, что ты согласен на лечение. Но это добровольно-принудительно. Если не подпишешь, тебя заставят подписать. Я не подписала, меня так в Склифе научили сделать. Сказали, что выпустят, если не буду подписывать. Я не подписала, и состоялся суд, настоящий суд.
Это все происходило в больнице, в холле. Там собрались эти адвокаты, судья, врачи, которые говорили, что я приехала с колото-резанной раной и попыткой суицида.
Мне дали какого-то бесплатного адвоката, который проспал весь суд и только в какой-то момент сказал «Возражаю».
В итоге меня оставили насильно, написали, что я должна два месяца пролежать в больнице без возможности выйти вообще. Но меня отпустили немного раньше — я провела там пять недель.
В психиатрической больнице мне назначили лечение. Оно было жесткое — за те пять недель, что я там была, я набрала двадцать килограмм. Потому что это оланзапин (антипсихотический препарат, назначается при шизофрении и биполярном расстройстве — “МБХ медиа”). Он жутко повышает аппетит, настолько, что ты хочешь хоть деревяшку грызть. Но это лечение мне помогло на самом деле, состояние мне немного поправили. И хотя бы в психиатрической больнице мне не давали таблетки без спроса. Не было такого, что тебе ставят укол, а ты вообще не знаешь, что это.
Я потом еще ходила в обычный психоневрологический диспансер: меня выпустили из больницы только с условием, что я буду ходить туда в дневной стационар. С утра приходишь, с тобой ведут беседы, кормят тебя, дают таблетки, а потом уходишь домой. Я месяца два так проходила. Там была групповая психотерапия, что-то еще, но все довольно бесполезно. В итоге мое лечение началось по-настоящему потом, когда я встретила хорошего частного психиатра. И это история со счастливым концом.
Эпилог
Всего в государственных психиатрических институциях я провела семь недель — две в Склифе и пять в психушке. Плюс дневной стационар, но это уже было несравнимо. Это помогло вывести меня из какого-то жутко депрессивного эпизода, когда я ничего не могла делать. Но депрессия никуда не ушла, просто чуть-чуть затихла.
Суицидальные мысли были в Склифе постоянно. Я думала еще раз попробовать. Мне кто-то дал однажды лезвие, я его взяла. Знаешь, я сидела в туалете и смотрела на него. А потом все-таки отдала лезвие обратно, передумала. Мне кажется, если бы я это сделала, меня бы запекли уже не на два месяца.
Я никому не пожелаю этого пройти. У меня после этого остались травмы, которые пришлось потом прорабатывать с частным психиатром. До сих пор мне снятся кошмары — именно про то, что меня забирают куда-то и я не могу на это никак повлиять. А любое слово, которое ты скажешь наперекор, будет использовано против тебя. Тебе говорят, какая ты сумасшедшая, как сильно тебе надо лечиться в государственной психиатрической больнице.
Сейчас я отношусь к этому как к этапу своей жизни, наверное. Меня почти перестали мучить кошмары об этом, я просто иногда это вспоминаю, и не верю, что это моя жизнь. Я так и не приняла, что это все правда было, что это был не кошмар и мне все это не приснилось.
От редакции: «МБХ медиа» отправило запрос информации в НИИ Скорой Помощи им. Н.В. Склифосовского. Ответа редакция пока не получила, пресс-атташе на звонок «МБХ медиа» также не ответил.
(Обновлено 10.09.2020): НИИ им. Н.В. Склифосовского прислало в редакцию ответ на запрос, выступив с официальным опровержением. «МБХ медиа» приводит его целиком:
По факту публикации материала «Чифирь и галоперидол: интервью с пациенткой психосоматического отделения «Склифа», НИИ им. Н.В. Склифосовского выступает с официальным опровержением.
Информация об условиях содержания в психосоматическом отделении не соответствует действительности. Лечащий врач и медперсонал делают обход пациентов не менее двух раз в день, по выходным пациенты находятся под наблюдением дежурных врачей. Всем пациентам, которые не могут самостоятельно осуществить уход за собой, медсестры оказывают необходимую помощь. Информация о том, что смену уток производят другие пациенты, категорически неверна, это запрещено правилами больницы.
Информация о том, что пациентам дают транквилизаторы в неограниченном количестве также не соответствует действительности. Препараты выдаются строго в соответствии с назначением врача и в ограниченном количестве. Курение в палатах и на территории больницы строго запрещено.
Что касается пациентки, о которой идет речь в статье, она была доставлена в приемное отделение НИИ СП им. Н.В. Склифосовского бригадой скорой помощи. В соматопсихиатрическом отделении проводилась комплексная терапия, в которую входило назначение препаратов психофармакологического действия, антибактериальных средств. Никаких нарушений в оказании медицинской помощи не выявлено, проводимое лечение полностью соответствует утвержденным стандартам.
Также неверно изложена информация о том, что у пациентки не спросили согласие на госпитализацию. Все пациенты, поступающие в стационар, подписывают данный документ в обязательном порядке. Пациентка, о которой идет речь в статье, также подписала согласие на госпитализацию, которое хранится в ее медицинской карте.
Относительно претензий по поводу отсутствия возможности посещения родственниками, сообщаем, что отделение, где девушка получала лечение, относится к отделениям закрытого типа с определенным внутренним порядком, установленным законом. Для безопасности пациентов посещения там действительно запрещены, как и использование канцелярии и иных режущих предметов. Все палаты соответствуют требованиям СанПин, согласно которым телевизор в них также не предусмотрен. Книги персонал больницы выдает по просьбе пациентов.
Дополнительно сообщаем, что за время нахождения в соматопсихиатрическом отделении пациентка никаких жалоб на качество оказания медицинской помощи и условия содержания не предъявляла.
Также хотели бы отметить, что запроса от СМИ в пресс-службу НИИ им. Склифосовского не поступало.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.