«Это очень странный суд». Андрей Кураев — о лишении сана, главе РПЦ и своем будущем

29 декабря епархиальный суд Москвы принял решение о снятии сана с одного из самых известных российских священнослужителей — протодиакона Андрея Кураева. В интервью «МБХ медиа» Кураев рассказал о сути обвинений, церковном суде и о том, какое отношение к происходящему имеет патриарх Кирилл.

— Сегодня в своем блоге вы написали: «Редкая удача: мало кому выпадает почитать некрологи про самого себя. Но в день моего канонического убийства эта удача мне таки выпала». Что вы имели в виду? 

— В церковной литературе «каноническое убийство» — это технический термин. Если человека лишают сана, это приравнивается к убийству. По той причине, что это необратимо. Церковное право не подразумевает возврата, или отмены такого решения суда. Из ссылки человека можно вернуть, из тюрьмы тоже, выплаченный штраф — компенсировать, а смертную казнь исправить нельзя. То же касается и лишения сана. 

Кстати говоря, поэтому церковное право очень требовательно к обвинителям. К примеру, если один священник подает в церковный суд на другого и подводит его под эту «расстрельную статью», и впоследствии суд оправдывает подсудимого, наказание применяется именно к истцу.

Сразу же оговорюсь, что в истории были случаи пересмотра решения о лишении сана. Поместный собор 1917 года нескольким священникам вернул сан, отнятый у них «царским режимом». История знает случаи, когда лишенного сана священника даже делали святым. Тут можно вспомнить московского митрополита Филиппа II или митрополита Арсения (Мацеевича). Однако норма церковного права такова — лишение сана необратимо, оно становится для священника его канонической смертью.

— Поводом для обращения послужил пост в «Живом журнале» от 21 апреля, где вы, как посчитал суд, опубликовали оскорбительную характеристику на настоятеля Богоявленского Елоховского собора Москвы протоиерея Александра Агейкина, умершего в тот день от последствий коронавируса. Сейчас не жалеете, что написали тот пост?

— Я не согласен с формулой древнегреческого философа Хилона «мертвых не злословь». И каждый раз, когда в день смерти какого-то человека, о котором я нелестно отзывался, кто-то возмущался в духе — ну, зачем вы так именно в такой день, я отвечал — я позволяю это себе сейчас, потому что не хочу позволять потом. Когда человек скончался, его имя на слуху именно в этот день. Сколько вы обязываете меня молчать, прежде чем высказаться? 40 дней? Год? Но через год вы все равно меня спросите, почему вдруг я решил что-то сказать именно сейчас, когда человек давно в могиле. Поэтому если у меня есть, что сказать в день смерти человека, я говорю. 

Причем говорю в своем личном дневничке, а не в медиа. 

А если речь идет о конкретном случае, об Александре Агейкине, то, на секундочку, я с ним был знаком не один десяток лет. Он был модератором на моем интернет-форуме. В последние годы он меня очень жестко критиковал, публично называя меня психически больным. Я, в общем-то мягче о нем отозвался, если уж на то пошло. И поэтому я написал то, что написал – что в моей памяти он остался тупым карьеристом. Это исповедь о моей памяти. Я написал об этом в своем блоге, а не заявил через СМИ. Более того, уже через два дня я попросил за это прощения у его семьи. Это произошло после того, как какая-то сволочь, иначе я этого человека назвать не могу, показала данную запись в ЖЖ вдове Агейкина. Я убежден, что без «подсказки» его супруга (тоже тогда болевшая ковидом) и члены семьи вряд ли зашли бы в мой блог, да еще в такой трудный для них день. 

— Значит, перед семьей вы извинились. Почему же тогда был суд? 

— Странно то, что этих моих извинений суд не заметил. Ведь речь идет о церковном суде, который рассматривает не уголовные деяния, и покаяние в христианском мире обычно очень ценится. Есть покаяние – суд завершается. Но этого не произошло. Суд даже отказал мне в праве на досудебное примирение.

— Так в чем же все-таки дело? 

— Я думаю, что это аутопсихотерапия патриарха. Дело в том, что 3 апреля патриарх совершал знаменитый автомобильный крестный ход вокруг Москвы с иконой Божией матери для защиты от нараставшей эпидемии. Эта икона была им доставлена в тот храм, где был настоятелем Александр Агейкин. Туда же, естественно, в тот день направился и поток ревностных прихожан, чтобы приложиться к иконе. Это поток встречал Агейкин. 14 дней на инкубационный период, 3 дня открытой болезни — 21 апреля, через 18 дней, он умирает. Агейкин был довольно молодым человеком, ему было 40 лет. Но из-за полноты, и, вероятно, соответствующих болезней он был в группе риска.

Я убежден, что патриарх не мог не понимать своей вины случае с Александром Агейкиным. Пусть даже не на рациональном, а каком-то «совестном» уровне. Полагаю, это его тяготило. Поэтому он, видимо, решил свою вину объективировать, найти, на кого ее переложить. И этим человеком стал я. 

Более того, я не думаю, что патриарх Кирилл сильно переживал. В пользу этого говорит тот факт, что на следующий день после его смерти патриарх издал указ о назначении нового настоятеля его храма. Это небывалый случай в церковной истории Москвы. Многие московские храмы годами стоят без настоятелей (ограничиваясь наличием «исполняющих обязанности настоятеля»). Но даже быстрое назначение обычно предполагает выждать до похорон или до 40 дней со дня кончины прежнего настоятеля. В данном случае все было сделано молниеносно, наверное, для того, чтобы касса богатого прихода сразу находилась под контролем. 

— В опубликованном на сайте Московской епархии решении суда также сказано, что «Кураев не изменил характера своей деятельности после увещеваний со стороны епархиального духовника протоиерея Георгия Бреева и членов дисциплинарной комиссии еще в 2015 году». Расскажете, в чем дело?

— Все началось с попыток митрополита Новосибирского и Бердского Тихона (сейчас митрополит Владимирский и Суздальский — «МБХ медиа») запретить балет «Щелкунчик» и оперу «Тангейзер» [шедшие в новосибирских театрах]. Ситуация была доведена до абсурда: в Москве патриарх и президент ходили на «Щелкунчика», а митрополит требовал запретить его у себя в городе как проповедь колдовства. Я по этому поводу тогда высказался. Сказал, что человек просто не умеет читать и понимать сложность и многозначность текста. Словом, Тихона я прямо назвал неучем. Он обиделся и подал на меня в суд. Тогда прошло заседание московской [епархиальной] дисциплинарной комиссии, на ней присутствовала делегация новосибирской епархии. Они требовали принести слова покаяния. Я сказал, что если митрополит чувствует себя оскорбленным, то прошу у него прощения (нынешний московский суд опять этого не заметил). 

А вот что касается моего духовника, отца Георгия Бреева, то, знаете, не им бы это вспоминать. Отец Георгий — мой духовник еще с начала 80-х годов, и скончался он именно в тот день, когда патриарх запретил мне служение. Это очень светлый и дорогой для меня человек. И вот, чтобы усилить давление на меня, старца заставили приехать на комиссию через всю Москву, сидеть и слушать все это. Мы-то с ним, на самом деле, по-доброму обо всем тогда поговорили. И вне «официоза» он ничего от меня не требовал и не осуждал меня. 

Но самое горькое для меня в том, что патриарх запретил мне служение и отдал под суд именно в тот день, когда отец Георгий умер — 29 апреля 2020 года. 

— Расскажите о епархиальном суде. Как он проходит, кого он судит и за что?

— Для начала сразу же нужно уяснить, что церковный суд не имеет ничего общего с судом светским. В церкви нет принципа независимости суда. Все судьи назначаются прямыми указами патриарха. В моем случае четыре из пяти московских судей были назначены патриархом Кириллом. Назначение не пожизненное, а только на три года. Никакого юридического и, тем паче, церковно-юридического образования не требуется.

Для всех пятерых судей патриарх — прямой начальник и работодатель. Как московские священники они полностью в его власти. Работу суда они могут начинать только по его сигналу. Патриарх приказывает, какое именно дело они должны разобрать. И он же утверждает приговор.

Также церковный суд является одновременно и стороной обвинения: это и прокуратура, и Следственный комитет в одном лице. А у подсудимого в таком суде нет адвоката. Я уточнял специально, и мне в этом было отказано. Кроме того, мне запретили приносить на суд телефон и компьютер. То есть мне нельзя обратиться к базе данных. Скажем, меня обвиняют в том, что я что-то сказал или написал. Но уточнить контекст и проверить цитату — действительно ли я это написал, — я не могу. Привести свидетелей тоже нельзя. 

Это, в принципе, очень странный суд. Но в моем конкретном случае еще страннее то, что мне не сообщили, в чем меня обвиняют.

— То есть? А как вы вообще узнали, что вас собираются судить?

— Был указ патриарха, опубликованный 29 апреля. В нем было сказано, что судить собираются за оскорбление памяти отца Александра Агейкина, а также на основании других жалоб, поступавших на его имя. Если с Агейкиным понятно, то что такое «другие жалобы», мне никто не объяснил до сих пор. Также мне не объяснили, какие именно церковные каноны я нарушил. В сообщении о решении суда об этом нет ни слова. Удивительная ситуация, когда в приговоре не указаны статьи. В церковном праве ведь тоже все законы имеют свое название. В моем случае никаких уточнений нет. 

— А сколько длился этот суд?

— Суд работал восемь месяцев. Но заседание было всего одно. 29 декабря. Сколько времени оно заняло, я не знаю. Они начали заседать в 15 часов, в 19 часов было объявлено решение.

— Получается, судьи выносят решение, опираясь сугубо на свое личное мнение, а не на доказательства?

— У них нет никакого личного мнения. У этого суда нет никакой субъектности. Это просто исполнение воли патриарха. Но чтобы патриарху снять с себя вину, используется такой суд. В Древней Греции, когда нужно было принести в жертву быка, никто не хотел брать на себя ответственность за его убийство. И поэтому греки решили после ритуального убийства проводить суд над топором, которым было убито животное. Топор приговаривали к смерти и с утеса бросали в море. 

Вот таким топором в руках патриарха и является суд. После приговора он может сказать: а я тут ни при чем, я лишь исполняю то, что расследовал, установил и определил суд. Но по факту сам суд исполняет именно его приказ. 

— Почему вы не участвовали в заседании?

— Ответ на этот вопрос — как раз подтверждение моего предыдущего тезиса. Дело в том, что официальная связь суда со мной была опосредованной – через настоятеля моего храма. Так вот, вечером накануне суда его секретарь Александр Миронов беседовал с настоятелем. Речь зашла о том, что три часа дня 29 декабря — весьма неудобное время, чтобы я смог приехать в суд. Я и сам писал туда соответствующее обращение. Москва стоит в новогодних пробках. Я не очень здоровый человек и не могу приехать на метро. А ехать на машине — непредсказуемо по времени. Я интересовался, в чем спешка, нельзя ли провести заседание после Рождества? Мой настоятель не знал о моем письме, но секретарю суда сказал по сути то же самое. И Миронов согласился с этими доводами, сказал настоятелю моего храма, чтобы тот порвал повестку, а дату, дескать, перенесут. 

Однако 29 декабря суд состоялся. Помните, как в «Гарри Поттере» было: его вызывали на суд в Министерство магии, но суд перенесли на несколько часов раньше, чтобы Дабмлдор не пришел защищать мальчика-который-выжил. Вот здесь было нечто похожее. Мне даже формально никто не позвонил и не сказал об отмене переноса. Но и когда они уже начали заседать, неплохо бы было им убедиться, где подсудимый — вдруг он в пробке застрял? 

Судя по всему, они хотели согласовать перенос с патриархом, но тот жестко потребовал завершить все до конца года. И получилось так, что мой суд совпал со днем, когда арестовывали бывшего настоятеля Среднеуральского монастыря Сергия Романова.

— Что вы теперь намерены делать?

— Я не буду принимать решений сгоряча. Подожду, что будет делать патриарх. 

Вообще, решения епархиального суда можно обжаловать в общецерковном суде. Но тут есть сложность. Если бы я был дьяконом, скажем, в Рязани, я бы мог обжаловать решение рязанского суда у московского патриарха. Но в моем случае городской епископ это то же лицо, что и патриарх. То есть я должен был бы жаловаться патриарху на его же действия. 

Но есть и другие варианты. Обжалование может быть направлено во времени или пространстве. В первом случае — если я подам апелляцию следующему патриарху. Во втором — если подам жалобу другому патриарху, коим является Вселенский патриарх Константинополя. Он бы в этом случае стал моим патриархом. Но мне бы этого не хотелось. Я все еще считаю себя членом Русской православной церкви, членом патриархата Кирилла. И готов искренне им оставаться. 

А готов ли патриарх? Он сам рушит свою рекламную витрину. Люди нередко говорят, что в православие есть хорошие идеи, но от церковных реалий уж больно казармой попахивает. И апологеты патриархии всегда могли в ответ указать на Кураева: посмотрите, мол, и полемизирует, причем даже с патриархом, и ничего — служит! То есть в РПЦ можно быть священнослужителем и при этом иметь свое мнение, выражать его. 

Если патриарх согласится восстановить нарушенное им многолетнее статус-кво, то я готов и дальше это терпеть, и остаться рядом с ним. И быть в этом смысле ему помощью. 

— Кода патриарх Кирилл должен подписать решение этого суда?

— В конце января. 

— Вы выражаетесь зачастую остро и критично. Что вас изначально сподвигло на то, чтобы выносить на суд общественности те вещи, которые происходят в церкви и которые там, наверное, не хотели бы предавать огласке?

— Я всегда опасался превратиться в пропагандиста и манипулятора. Для меня важно было делать доброе дело чистыми руками. И когда оказалось, что церковные руки несут не только Евангелие, но и наручники, — «двушечки» раздают и так далее, — то здесь я должен был сказать — э, это не от моего имени! Когда я увидел, что происходит возвращение церкви в, к сожалению, ее привычный инквизиционный вид, я и запротестовал.