Правозащитницу Марину Литвинович могут вывести из состава Общественной наблюдательной комиссии Москвы — якобы за разглашение тайны следствия по делу юриста ФБК Любови Соболь. За ее исключение уже проголосовало большинство членов ОНК столицы, теперь решение должен утвердить Совет Общественной палаты России. Сама Литвинович называет это решение политическим. Петиция в ее поддержку за три дня набрала около 15 тысяч подписей. Литвинович рассказала «МБХ медиа» о том, что могло стать причиной кампании против нее, чем она планирует заниматься дальше и почему ОНК в России – уникальный, но хрупкий правозащитный инструмент.
«Не помню, чтобы правозащитники писали доносы друг на друга»
— 10 марта в аэропорту Сыктывкара задержали юриста Эрнеста Мезака, который должен был выступить в суде по делу о вашем задержании на акции в июле 2020 года (суд оставил в силе штраф Литвинович в 150 тысяч рублей. — «МБХ медиа»). Связываете ли это с последними событиями вокруг вас?
—Это выглядит очень подозрительно. Он должен был лететь на заседание и, думаю, что задержали его неспроста. Как говорится: «Совпадение? Не думаю» (смеется).
— Стало ли для вас сюрпризом голосование в ОНК о вашем исключении 5 марта? Вы знали заранее о нем?
— Нет, это было неожиданно. Мне за два дня до этого сообщили о некоем внеочередном заседании. Сразу удивило, что оно назначено на вечер пятницы перед длинными выходными, когда люди думают об отдыхе, и СМИ уже работают не на полную мощность. Еще больше я удивилась, когда после рассмотрения жалобы на [правозащитницу и журналистку, члена ОНК] Еву Меркачеву, которую нам удалось отбить, начали рассматривать жалобу на меня, написанную одним из членов комиссии. Я вообще не помню, чтобы правозащитники писали доносы друг на друга. Очень странная история, которая кажется сюром. Правозащитники все-таки не должны так делать.
— Наш источник сообщал, что жалобу на вас написал зампред комиссии Николай Зуев. Насколько эта информация верна?
— Да, это так, у вас верная информация.
— Вы писали, что причиной стало якобы разглашение тайны следствия по делу Любови Соболь.
— В интервью я просто пересказала слова Соболь — а в жалобе говорится, что я нарушила закон об ОНК, хотя это не так. Мне даже не дали времени, чтобы подготовиться к ответу. Проголосовали очень быстро. Утверждали, что я нарушила закон. Но это обвинение голословно: не было никакого документа от следователя [по делу Соболь] о нарушениях с моей стороны. Фактически, отдельные люди высказали свое, абсолютно бездоказательное мнение. По закону, на этом основании меня нельзя исключать из комиссии.
Сразу после меня теми же 22 голосами вынесли предупреждение [другому члену ОНК] Любови Волковой, которая занимается правозащитной деятельностью более тридцати лет. Во время голосования против меня она не скупилась на резкие слова в их отношении, за что и была наказана. Думаю, это первый шаг на пути исключения Волковой из ОНК. В январе я уже получала предупреждение из-за того, что якобы навязывала адвоката — ученому из «Лефортово», обвиняемому по делу о госизмене. Но ученый сам меня несколько раз об этом просил. А обвинять меня [в навязывании адвоката] начал его сын, который затем и отказался от защитника [для своего отца].
«МВД было недовольно тем, как я вела себя в Сахарово»
— Вы писали в фейсбуке, что вы за минувший год посетили различные СИЗО 151 раз, и это чуть ли не рекорд по всей стране. По сути, вы основную часть своего времени посвящаете работе на общественных началах.
— Да, поэтому мне сейчас очень обидно. Например, 5 марта перед голосованием [по поводу моего исключения] я была в трех режимных учреждениях в Москве. Это действительно общественная деятельность, зарплату за это не платят. Я делаю это в качестве общественной нагрузки.
— Хватает ли время на другую деятельность, кроме ОНК?
— Я всю жизнь занималась политтехнологиями и политическими кампаниями, и сейчас обучаю людей вопросам, связанным с коммуникациями, проведением общественных компаний, формированием имиджа, готовлю к публичными выступлениям. На днях у меня стартовал проект, связанный с общественным наблюдением в психиатрических больницах. Недавно члены ОНК получили право посещать эти учреждения, и мы с коллегами обучаем общественников и сотрудников аппаратов региональных омбудсменов тому, как осуществлять [в таких местах] общественный контроль.
— Вы были избраны в ОНК в октябре 2019-го на три года. Планировали ли дальше продолжать свою деятельность?
— Когда я подавала заявку в 2019-м, то не думала, что меня изберут — с учетом моей биографии (Литвинович со второй половины 90-х работала в Фонде эффективной политики, затем сотрудничала с Михаилом Ходорковским и Гарри Каспаровым, была автором проекта «Правда Беслана» — «МБХ медиа»). Но все-таки это [избрание в ОНК] произошло, я была приятно удивлена и взялась за дело с большим энтузиазмом. Мне очень нравится эта деятельность, я себя в ней нашла, занимаюсь ею с большим удовольствием. И мне кажется, что у меня неплохо получается.
— Кроме январского предупреждения, вы получали другие сигналы о том, что от вас хотят избавиться?
— Мне говорили, что МВД было недовольно тем, как я вела себя в [спецприемнике в] Сахарово после помещения туда задержанных на январских митингах. В один из дней я провела там 12 часов, ходила из камеры в камеру, разговаривала со всеми и записывала жалобы. Я видела, что полицейские устали сопровождать меня. На следующий день я вернулась и пробыла там еще шесть часов. Начальство в какой-то момент начало мне говорить, что я мешаю им работать, но у них не было законных оснований остановить мою проверку, поэтому им приходилось ходить за мной.
Я очень много сил потратила, чтобы наладить там жизнь. Собрала через фейсбук деньги, купила десять тонн воды, которую туда привезли на нескольких грузовиках. Отправила туда средства гигиены, продукты, наборы для линз и многое другое. То есть я не только требовала от МВД соблюдать права людей, но и сама помогала решать проблемы. Поэтому очень обидно, что моя активность привела к такому результату.
— Вы охарактеризовали происходящее вокруг вас как «политическое преследование». Можно сказать, что ваша работа в Сахарово стала одной из его причин?
— Как вы видите, меня обвиняют в политизации ситуации в спецприемнике, но при этом сами задерживают 1250 человек одновременно — и среди них даже тех, кто просто шел из кафе, а не был ни на каком митинге. Ситуация сама по себе давно политизирована и без меня. Но когда людей несколько дней возили на машине по городу из-за нехватки мест, я говорила об этом, потому что это — нарушение всех прав людей. Ну а как еще?
«ОНК — уникальный инструмент правозащиты, который пытаются сломать»
— Пыталось ли руководство ОНК или Общественной палаты России, утверждающей ее состав, контролировать вас или других представителей комиссии, указывать куда ходить?
— Нет, в этом отношении ОНК уникальна. Руководство не говорит нам куда ходить, а куда не ходить. Была попытка поменять регламент, чтобы мы начали согласовывать свою работу, но нам удалось отбиться. В этом случае общественный контроль бы просто умер. Сейчас члены ОНК могут вдвоем поехать в любое учреждение, откуда поступила жалоба. Это уникальный инструмент правозащиты, который сейчас пытаются сломать.
— Атаку на вас можно считать попыткой власти прибрать ОНК к рукам и избавиться от внесистемных людей?
— Да, так и есть. Во многих регионах такой процесс тоже запущен. Власть последние годы делает все, чтобы подчинить себе все институты — от Госдумы до судов и правоохранительных органов. На фоне этого ОНК чуть ли не последний институт, который работает и говорит о реальном положении дел. Конечно, системе нужно, чтобы никакая информация из тюрем и СИЗО не просачивалась.
Но вот, во ФСИН Москвы научились адекватно реагировать на критику и исправлять ошибки. С ними удалось наладить взаимодействие. А с МВД, в ведомстве которого находятся спецприемники, изоляторы временного содержания и отделы полиции — пока не получилось, все время возникают какие-то сложности с их стороны.
— В руководстве ОП РФ говорили, что не собираются приглашать вас на заседание, где обсудят ваше исключение из ОНК. Для вас это стало сюрпризом?
— Я даже не знаю, когда оно пройдет и кто там будет присутствовать. Сейчас моя задача – постараться публично донести до членов Совета Общественной палаты, что эта ситуация — неправовая, и исключить из состава комиссии меня хотят абсолютно незаконно. Я надеюсь, что люди разберутся и поймут, что я не виновата. Мое исключение будет нарушением закона и просто несправедливостью, потому что я в ОНК больше всех посещаю режимные учреждения и пытаюсь помочь людям.
— Как собираетесь действовать в случае исключения?
— Если Совет ОП примет решение исключить меня из ОНК, то я, безусловно, подам в суд и буду бороться за признание этого решения незаконным и необоснованным. Мне уже предложили в этом помощь два юриста. Я также снова подам документы на возможный донабор в члены ОНК.
— А если суд все-таки встанет на сторону большинства членов ОНК Москвы?
— Я уже много лет занимаюсь общественной и политической деятельностью, и в любом случае продолжу ею заниматься. Если перестану быть членом ОНК, возможно, буду баллотироваться в Госдуму. А что? Если меня лишают возможности помогать заключенным, пойду представлять людей в парламенте. Пока не думала, самовыдвиженцем мне пойти или какой-то партии. Но деятельность свою продолжу, если не в ОНК, то в другом месте.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.