Мы продолжаем публиковать главы нашего специального проекта о русской тюрьме «Дом наш общий». Сегодня — рассказ о женских СИЗО.
В следственный изолятор (СИЗО) попадают подозреваемые и обвиняемые на время предварительного следствия. Когда дело передают в суд, женщины остаются здесь уже в статусе подсудимых. Здесь же после приговора этапирования в колонию ожидают осужденные. В отличие от мужских СИЗО, тут нет каст и почти нет черного хода, арестантки спят, готовят, читают классику и плачут.
Самые «популярные» статьи УК в женских СИЗО — «народная» 228-я и 159-я (мошенничество).
«Чаще всего сидят не серьезные преступницы, а те, кого поймали с закладкой для себя или друзей. Со мной сидела девочка за два грамма гашиша, ей и ее мужу дали по восемь лет как группе лиц. У кого-то амфетаминовая лаборатория, но таких единицы, в основном мелкие барыги, хранение, подбросы, наркоманы. 159-й меньше: отжали бизнес, подставили».
«В СИЗО не принято осуждать кого-то. Все еще надеются выйти, хотя, если попадаешь в СИЗО, ты уже не выйдешь никогда, виновен ты или нет, потому что никто не будет потом платить компенсацию. Какой-нибудь срок, но дадут в любом случае. Попал в СИЗО — 99% будешь осужден»
Екатерина
осуждена за убийство, провела полгода в московском СИЗО-6 в 2013 году, имя изменено по просьбе героини.
Прием
Сначала арестанток ведут в каптерку, местную кладовку, где описывают и оставляют все, что не положено проносить в изолятор. После этого женщин ведут на медосмотр. «Спрашивают, был ли контакт с туберкулезным больным, дату первых и последних дней менструации. Берут кровь на анализы. Даже гинеколог был. Медосмотр может спокойно пройти человек с туберкулезом, были случаи», — рассказывает Татьяна Сухарева (провела 18 месяцев в московском СИЗО-6 по подозрению в экономическом преступлении начиная с лета 2014 года, также рассказывала мне о своем опыте в ИВС).
После медосмотра арестанток ведут на «сборку» — это маленькая провонявшая сигаретным дымом камера, в которой женщины ждут очереди на обыск несколько часов.
«В камере примерно пять на пять было человек сто, все курят прямо там. Все стучали дежурному, а он: “Что я с вами сделаю, вас везут и везут”. Потом он всех осматривал и снял отпечатки пальцев, при этом нещадно бил по руке. Только после унизительного обыска с полным обнажением нас закрыли в карантинную камеру»
Татьяна Сухарева
провела 18 месяцев в московском СИЗО-6 по подозрению в экономическом преступлении в 2014–2015 годах
«Нас было трое: я, ВИЧ-инфицированная девочка по наркотической статье и цыганка, которую посадили за воровство, она не умела читать и писать. На карантине мы просидели два-четыре дня. Повезло, что цыганке прислали передачку, которой она с нами делилась».
Как рассказывает Екатерина, в 2013 году она попала в московское СИЗО-6, но по какой-то причине ее поток вообще не поместили на карантин, и теоретически из-за этого могли спокойно посадить вместе больных и здоровых. По рассказам Русланы Русиковой (с лета 2015 года находилась под стражей в таганрогском СИЗО в течение года по подозрению в экономическом преступлении), если в изоляторе мало камер, для одной больной туберкулезом женщины или ВИЧ-инфицированной не выделяют камеру, если их уже двое, то придется их посадить отдельно, потому что со стороны СИЗО это более грубое нарушение: «Доктор посмотрит, напишет, что форма туберкулеза не открытая, могут разрешить подселить одну. По бумагам это не опасно, но на самом деле риск заражения есть».
«Я сидела с женщиной, которая болела туберкулезом. К этому надо относиться философски, ты просто надеешься, что у тебя нормальный иммунитет, питаешься нормальной едой, у тебя не ослабленный организм и ты не заразишься. Рискованно, но и выбора нет»
Руслана Русикова
в 2015–2016 годах находилась под стражей в таганрогском СИЗО в течение года по подозрению в экономическом преступлении
На стадии приема обязательно ведут в душ, выдают матрас и белье, и с этим набором на плечах женщины поднимаются в свои камеры. В менее обеспеченных изоляторах не хватает всего. Руслана говорит, что белье было в дефиците и за ним нужно было «охотиться», спрашивать в других камерах, есть ли лишнее.
Как выглядят камеры?
Камеры бывают разной вместимости, от двух до сорока человек. В них всегда есть решетчатое окно и массивная дверь с окошком, через которое подают еду, его называют «кормяк», и обеденный столик, а туалет и душ последние несколько лет положено закрывать хотя бы фанерой. Кровати либо одноярусные, либо двухъярусные, так называемые «шконки».
«Нижнюю шконку приходилось выбивать, они положены тем, кто сидит не в первый раз, — говорит Татьяна Сухарева. — Первую ночь я провела на полу, но как я сказала, что у меня проблемы с позвоночником, мне в порядке исключения освободили нижнюю шконку».
В камере должны быть холодильник и телевизор, но все зависит от финансирования изолятора.
«В камере не было даже часов. Трудно было понять, когда на прогулку, когда прием пищи. Однажды я спросила дежурного по этажу, сколько времени, на что он ответил: “А вам зачем?”»
Надежда Легачева
пять месяцев находилась под стражей в СИЗО-1 Новосибирска в 2015 году по подозрению в экономическом преступлении
Баланда с мышами
Кормят везде по-разному. В московском СИЗО-6 женщины находили в еде мышей, тараканов и тухлятину, а в Таганроге была более-менее съедобная пища, хотя СИЗО бедное. Арестанткам приходится выкручиваться и придумывать оригинальные рецепты:
«Готовили, как могли. Делали котлеты из жуткой вареной рыбы, которую давали на обед, разминали, добавляли побольше специй и панировку из крошек и жарили в масле. На праздники делали торт из печенья: печенье окунали в молоко, а крем делали из сгущенки и масла, смазываешь, настаиваешь, неплохо получается, — рассказывает Екатерина. — Супы варили из ролтона: просто кипятили в емкостях от пломбира, жарили лук с морковью на кипятильнике, рис заваривали, добавляли колбасу или тушенку. За кипятильники писали рапорта, но приходилось использовать. У кого на что хватало фантазии». Кипятильник можно передать арестанту в передачке, он разрешен по прямому назначению — для нагрева воды, но обычно его используют в готовке, например, как рассказала Екатерина, опускают в алюминиевую миску с маслом и готовят. Это строго запрещено, потому что взрывоопасно.
Как готовить на кипятильнике (осторожно, нецензурная лексика, 18+)
Источник: YouTube, Ser Maksimenko
На завтрак обычно дают дешевую молочную кашу и что-то, напоминающее чай. На обед — суп с неочищенным картофелем и овощами на свиных поджарках, макароны, рис или овсянку из неочищенного овса с кусочками сои. На ужин капуста.
«Я питалась только тем, что приносил муж в передачах: колбасой, салом, сыром, маслом, печеньем, конфетами, а также фруктами, овощами и зеленью, которых не было в тюремном магазине. Муж часто заказывал через киоск копченых кур и беляши на всю камеру, потому что другим передачи не носили и им приходилось есть “баланду”. Мы резали кур на кусочки, добавляли лапшу быстрого приготовления, приправу и зелень и готовили суп».
Надежда Легачева
Как правило, в каждой камере есть женщины, которые получают диетпитание, положенное ВИЧ-инфицированным, инвалидам, больным гепатитом или туберкулезом и беременным женщинам. В их меню входит сливочное масло, молоко, творог, вареное яйцо, мясо и другие продукты. Женщины друг друга подкармливают и делятся.
Беременность, роды и крещение
Согласно правилам внутреннего распорядка СИЗО, будущие мамы и только родившие женщины должны содержаться в отдельных камерах, в которых предусмотрены одноярусные кровати и детская мебель, но на практике эту норму не соблюдают. Беременные женщины чаще всего сидят в общих камерах, но сокамерницы уступают им нижние шконки. Руслана рассказывает, что окна ее таганрогского СИЗО выходили прямо на роддом, женщин везли туда рожать, и если не было смертельно опасных осложнений, сразу везли обратно. После этого женщина лежала в санчасти и через некоторое время ее поднимали в отдельную камеру. Новорожденного можно даже окрестить в часовне при изоляторе. Затем после приговора женщина может взять ребенка с собой в колонию, отдать его в дом малютки или родственникам на опекунство.
«Когда у одной девочки родился ребенок, вся тюрьма ликовала, мы все доставали малышу игрушки и одежду, — рассказывает Руслана. — Но сама тюрьма не любит возиться с детками. Если мама хоть чуть-чуть больная, сделают все, чтобы ребенок уехал в дом малютки, а мать и не знает, куда определили ребенка. У меня так одна знакомая полтора года искала свою дочку, упертая женщина, девочке было год и восемь, когда мать ее впервые увидела».
Надежда вспоминает, что в новосибирском СИЗО у одной из ее сокамерниц беременность обнаружили прямо в изоляторе, женщину потом этапировали в колонию в Челябинске. Другой женщине сделали кесарево сечение в больнице и через пару дней вернули в СИЗО, а ребенка забрали дедушка с бабушкой.
«У нас никаких поблажек для беременных со стороны администрации не было. Сокамерницы сочувствовали и помогали чем могли. С этой женщиной я встретилась в колонии. Мы с мужем видели эту семью и ребенка на длительном свидании»
Надежда Легачева
Беременной женщине и женщине с ребенком до 14 лет могут дать отсрочку для исполнения наказания, но о содержании под стражей в законе ничего не сказано. Эти обстоятельства могут на усмотрение суда влиять на избрание меры пресечения, вместо содержания под стражей суд может избрать домашний арест.
Анальгин от всех болезней: медицина
Ульяна (в 2004-2006 годах содержалась в московском СИЗО-6 по обвинению в распространении наркотиков) рассказала, что женщин отправляли на лечение в СИЗО-1 «Матросская тишина», хоть это и мужское СИЗО, в его здании выделяли этаж под женщин, которым необходима медицинская помощь. СИЗО-6 оказывало первую помощь и направляло в «Матросску» женщин в критическом состоянии.
«Например, брали анализы, оказывалось, что у женщины сифилис или ВИЧ, ее отправляли на профилактическое лечение в СИЗО-1 максимум на 19 дней, потом отправляли назад, потому что, если держать 21 день, придется открывать больничный лист или возбуждать уголовное дело, выяснять, откуда заболевание или ранение, — рассказывает Ульяна. — В 2004 году там было ужасно. Не описать словами, как там было грязно, не устроено и холодно, еда была протухшая. Лечение было чисто формальное, на бумаге списывают кучу лекарств, а фактически дают один анальгин, иногда еще валидол».
Екатерина говорит, что врача в СИЗО-6 было не дозваться.
«Реагировали, только когда прям помираешь. Если с воли родственники задалбливаили, могли пошевелиться, а так нет, очень плохо. На давление, зубы, простуду не обращали внимания, трудно было добиться визита к врачу или таблетки, но эпилептикам и больным воспалением легких давали лекарства»
Екатерина
Татьяна Сухарева говорит, что лекарства в медчасти были просроченные, а пропустить медикаменты с воли было сложно. Из врачей на месте только фельдшер. Терапевт заменяет окулиста, гинеколог только для беременных.
В 2013-2014 годах Ульяна находилась в главном транзитном СИЗО Мордовии в Рузаевке. Медицинского обслуживания там практически не было, рассказывает женщина. Болит зуб, живот, голова — по таблетке анальгина от всех болезней.
В Новосибирске к врачу попадали по заявлению, как правило, дежурный врач просто выдавала таблетки через «кормяк» вечером.
«После прогулки у одной женщины, перенесший в детстве инфаркт миокарда, побелели руки и ноги. Сокамерницы стали вызывать врача, но она пришла только вечером. Женщине становилось хуже. На свой страх и риск ей дали нитроглицерин, и конечности больной порозовели и приняли нормальный вид. Вечером врач сказала: “Все правильно. Если приступ повторится, дайте снова». Мы так и не поняли, что произошло с женщиной, — вспоминает Надежда. — В соседней камере был случай, когда молодая женщина жаловалась на боль внизу живота. Ей долго не вызывали скорую. В конце концов вызвали, но было уже поздно. Оказалось, что у нее лопнул яичник, и по слухам, ее не удалось спасти».
СИЗО №1 в Красноярске. Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ
«Чморите ее, девочки»: отношения с сокамерницами
В целом обстановка в женских камерах спокойная. Женщины рассказывают, что максимум могли повысить тон, поспорить, устроить склоку, но до драки доходит редко.
«Много народу прошло за год, отношения были всякие, потому что у всех подорванная психика, у всех поломанные судьбы, — рассказывает Руслана. — Нет-нет, вспышки случались, но драк не было. Иногда бывает, что женщина не привыкла убирать за собой, ее просили несколько раз, а она повесит черт-те куда свои трусы и носки — бытовуха. Просто она накапливается, могут покричать. Поначалу меня шокировал мат, но потом я перестала его замечать».
Мои собеседницы по-разному ответили на вопрос, есть ли в женских СИЗО иерархия, но все они сошлись в том, что за убийство ребенка и стукачество арестантки как минимум осуждают, а могут и причинить вред.
«Ребенок в женской тюрьме — святое, там даже аборт воспринимается с комплексом вины, хоть практически у каждой женщины он был, — говорит Татьяна Сухарева. — О женщинах, которые убили своего ребенка, даже передают в метке: садится мразь, которая утопила ребенка в туалете торгового центра, гнобите ее. Бывают пишут: посадили такую-то, которая сдала девять человек, чморите ее, девочки».
Детоубийц как правило на всякий случай содержат в отдельных камерах вместе, администрация дает четкое указание арестанткам не трогать их, говорит Руслана.
«Психологическое состояние каждого, кто находится в системе, такое, что все думают только о себе, абсолютно все равно, кто рядом с тобой. Лишь бы на тебя не прыгнула чья-нибудь вша, не упала чья-нибудь какашка. Это больше заботит, чем окружающие»
Руслана Русикова
«Для меня женщина, которая выбросила из окна своего ребенка от безнадеги, сделала меньшее зло, чем та женщина, которая осознанно торговала наркотиками. Первую я бы больше поняла. Плохое отношение было к грязным женщинам. Могли заставить искупаться, потому что, если у нее что-то заведется, то будет у всех сразу же. Девочки, которые начинают жить друг с другом, поначалу шокируют, но потом и это входит в категорию нормальности».
В остальном статьи и обвинение никого не волнуют, лишних вопросов задавать не будут, осуждать не принято.
Надежда Легачева говорит, что иерархия есть, и она основана на уважении в зависимости от уровня образования, возраста и материального достатка. Тот, кто может поделиться передачами, на вершине тюремного олимпа, те, кто не «греется», то есть не имеет поддержки с воли, находится внизу.
«Арестантки также делились по статьям. Самые уважаемые — экономические статьи. Самые плохие — насилие против детей. Эти женщины, как правило, постоянно мыли туалеты и это не обсуждалось. Играли большую роль человеческие качества. Иногда пытались верховодить женщины, осужденные по 228-й статье. Но всегда находился кто-то, кто ставил их на место»
Надежда Легачева
Если нет поддержки с воли, жить на одном казенном очень трудно, поэтому арестантки объединяются в семьи. Это группа женщин с соседних шконок, которые делят между собой быт. Одной, например, родные присылают щедрые передачки, она делится с остальными, другая за нее убирает. Сексуального подтекста в семьях нет, говорит Татьяна Сухарева.
Но романтические отношения в изоляторах все же складываются. Женщин, которые ведут себя «по-мужски», говорят о себе в мужском роде, а выглядят, как сказали бы на воле, как «буч», в системе называют коблами. От них ожидают, что они будут выполнять «мужскую» роль, например, таскать тяжести. Коблов гнобят и унижают, женщины объявляют им бойкот.
«Гомофобия жуткая. Я ехала с чеченкой, которая сидела за терроризм. Она говорила: “Я вскроюсь, если мне не дадут закрываться простыней, потому что у меня в камере половина трансвеститов”».
«Женщины заявляют о домогательствах, и кобла переведут в спецблок. Администрация может написать розовую полосу в личное дело — склонность к лесбиянству»
Татьяна Сухарева
В целом население женских СИЗО — большой женский коллектив в замкнутом пространстве, но все уживаются, говорит Екатерина. Опытные арестантки знают, как себя вести, у первоходов стресс, все складывается стихийно. В больших камерах самые главные — это старшая по чистоте, старшая по кухне и дорожница, которая отвечает за межкамерную связь через дорогу.
«Второсиды и старосиды, кто сидит больше полугода, общаются с оперативниками и постукивают, у них больше привилегий. Старшая по камере, которую ставит администрация, следит за порядком. Это та, которая сотрудничала со следствием, или просто сообразительная, умная, умеет найти контакт со всеми, — говорит Екатерина. — Женская тюрьма — это пионер-лагерь строгого режима. В мужских действительно есть иерархия, понятия, воры в законе, авторитеты, опущенные, телефоны, наркотики, алкоголь. У нас такого нет уже лет десять. Я бы даже не сравнивала. У женщин беспредел, потому что они женщины, нет понятий, серьезных криминальных личностей, которые все выстраивают. Администрации сложнее справиться с мужчинами, потому что женщины всего боятся, у них как правило есть дети и семьи, ведут себя по-другому».
«Ты ущемлен только тем, что лишен свободы и информации»: быт
День начинается с подъема в шесть утра. Завтрак, уборка, обходы дежурных и врача. Часовая прогулка, обед, ужин, отбой в 22. Между этими пунктами у арестанток много свободного времени, во время которого они пишут апелляции, письма, рисуют, читают, вяжут. Можно лежать на кровати в дневное время.
«Сотрудники знали наш распорядок дня, кто берет еду, а кто покупает, могли даже не будить нас завтраком, только заглянет и спросит, пойдем ли мы гулять. Настолько нормальные были отношения, что мы могли даже не вставать на проверку, откроет дверь, даже свет не включая, пересчитает по головам, и все, — рассказывает Руслана. — В основном был один сон. За год выспалась на 16 килограмм: поел, лег, поел, лег».
Старшая распределяет уборку. Администрация может не думать о чистоте, потому что в женских тюрьмах сами арестантки за этим тщательно следят, говорит Екатерина. Один раз в месяц арестанткам выдают пакет гигиенических средств: зубная паста, мыло, туалетная бумага, пакет с дешевыми прокладками, которых не хватает, но другие женщины выручат. В недофинансированных изоляторах, как таганрогское СИЗО-2, такие пакеты не выдают, говорит Руслана.
«Принимали душ один раз в неделю. В камере была раковина с горячей и холодной водой. Для ежедневных процедур использовали тазики, полученные от родственников через передачи. Мылись в туалете», — рассказывает Надежда о новосибирском СИЗО. А в Таганроге слив для душа был не в каждой камере, и таз можно было только купить. Руслана говорит: «Пока тебе кинут деньги, пока купишь тазик, пока его принесут, бегаешь с кружечкой. Горячая вода по часам для экономии и не по всем камерам. Могли перевести в абсолютно холодную камеру без ничего».
Официальный досуг: часовая прогулка по внутреннему дворику или оборудованной под него крышей с проволокой и заборами, либо чтение книг из библиотеки — классика, криминальные и любовные романы, журналы, популярный детективный автор Юлия Шилова, говорит Надежда Легачева. Разрешено играть в нарды, домино, шахматы и шашки. Из запрещенки — игральные карты, которые рисуют на вырванных из книг страницах. На них гадают, в них играют.
«Съездить в суд, писать или читать, раз в неделю в баню, с 22 до 6 начинается движение, общаешься, просишь телефон. Жизнь меняется. Так целый год жизни прошел», — вспоминает Руслана.
«В камере чувствуется особая тоска. Я ее видела. Одна бабушка взяла на себя вину сына, доставала фотографию внука и тихо плакала, отвернувшись»
Татьяна Сухарева
От грустных мыслей отвлекаются празднованиями, например, встречают Новый год, накрывают стол, «пекут» торт, делают друг другу подарки, играют в игры, говорит Надежда. Ульяна, которая около месяца провела в мордовском СИЗО-2 в Рузаевке, рассказывает, что на новый 2014 год местная шоколадная фабрика подарила всем женщинам из ее камеры по большой коробке конфет и подарков.
«Мы выживали. Нельзя сказать, что была ужасная грязь, вонь, что что-то было специально. Ты ущемлен только тем, что лишен свободы и информации», — объясняет Руслана Русинова.
Жалобы в СИЗО принимают, но чаще всего никак на них не реагируют. Надежда Легачева рассказывает, что однажды ее камеру затопило и сотрудники даже не пришли посмотреть. Жаловаться на условия содержания нет смысла, считает Руслана.
«Когда сидишь в тюрьме, каждый день общаешься с начальником корпуса, дежурным по этажу и дежурным оперативником, понимаешь, что это такие же подневольные люди, как и ты, только у них другой цвет формы. Не в их силах изменить что-то в твоей жизни. Своей жалобой ты испортишь жизнь только им, а они в свою очередь испортят жизнь тебе, — говорит женщина. — Были нарушения, неправильное содержание, например, зимой целый месяц не было горячей воды, мы не ходили в баню, но, когда понимаешь, что это не вина сотрудников, нет запчастей, везде госзакупки, даже ручку не купишь, пока не оформят… Вот мы месяц понимали и терпели, пока чинили бойлер».
«Беру прокладку и под нее кладу скрепку на трусы»: давление и бунт
Раньше, говорят женщины, сотрудники применяли физическую силу или «угощали» арестанток наркотиками и получали от них нужные показания.
«Есть оперативники, которые вызывают на беседы по сговору со следствием, могут давить. Но не бить — уже не то время: проверки, прокуроры, общественные защитники, руки связаны. Они используют служебное положение, чтобы сделать жизнь невыносимой»
Екатерина
Сейчас в женских СИЗО приняты другие методы давления в угоду следствию. Официальные: обыск, дисциплинарное взыскание и карцер.
Во время обыска переворачивают всю камеру, могут провести через гинеколога всех арестанток для унизительного осмотра влагалища, если подозревают, что кто-то пронес или хранит запрещенку.
«Бывает, что проносят телефон в вагине, когда возвращаются с суда, — рассказывает Татьяна. — Если обнаруживают, раздевают и заставляют присаживаться. Могут и всю камеру прогнать через гинекологическое кресло, гинеколог засовывает руку чуть ли не по локоть. Этим часто угрожают».
В каких-то изоляторах обыск — только формальная процедура. Руслана рассказывает: «Раз в неделю, десять дней заходила сотрудница, посидит, поговорит и попросит выдать что-нибудь, чтобы не выходила пустой. Дадим сломанный станок, она уходит. Отношения у нас были нормальные. Они не мешают жить нам, не портят и так бедную жизнь, а мы не мешаем жить им».
«У меня было всего два наказания. Меня вызвали на дисциплинарную комиссию за то, что я руки назад не заложила, я не делала этого никогда, но поймали меня один раз, — вспоминает Сухарева. — Когда лежишь под одеялом или не встаешь в шесть утра, могут заставить писать объяснительную. Один раз меня вывели на комиссию за то, что мы играли в нарисованные карты».
Карцер — это холодная одиночная камера с дыркой в полу вместо туалета и койкой-полкой, которую поднимают в 6 утра и опускают только к отбою в 22, то есть сидеть можно только на табуретке.
Из карцера выводят на прогулку, но магазин, передачи, звонки и корреспонденция его обитателям запрещены. В карцере сидят до 15 суток. В него можно попасть за азартные игры, использование телефона, грубость в отношении дежурного, неправильный рапорт, курение в неположенном месте. Нарушения идут в личное дело и могут повлиять на условно-досрочное освобождение.
«У арестанток практически нет никаких прав. Если возмущаешься, ставят профучет (делают отметки в личном деле, обычно с помощью цветных полосок, о необходимости проведения “профилактических мероприятий”. — “МБХ медиа”) или сажают в карцер, — рассказывает Надежда. — Например, в нашей камере была женщина, которая из-за стресса не могла есть. Просто лежала постоянно на кровати. Ей поставили профучет “склонная к суициду”. Если женщина часто залезала на подоконник и смотрела в окно, могли написать “склонная к побегу”. Холодильника в камере не было. Продукты хранили за окном, в подвешенном состоянии. Старались не лазить за продуктами слишком часто, чтобы не получить взыскание».
Активисты, то есть арестанты, сотрудничающие с администрацией изолятора, среди женщин встречаются редко, потому что лезть в чужое уголовное дело не принято.
Чтобы добиться нужных показаний, сотрудники изолятора могут ограничивать арестанткам свидания и телефонные звонки, разрешают, только когда признаешь вину или уже после приговора. Ограничений для встреч с адвокатом быть не должно, но могут препятствовать его визиту, поэтому, например, в СИЗО-6 в Москве выезд адвоката стоит аж 15 тысяч рублей, потому что для защитника много мороки, рассказывает Сухарева. Из-за этого свиданий с адвокатом мало, и женщины вынуждены самостоятельно вырабатывать линию защиты.
Способов отстаивать свои права в женском СИЗО всего два: голодовка и вскрытие, но это радикальные методы для крайних случаев. Татьяна Сухарева выходила на голодовку пять раз по несколько недель, ей угрожали насильственным кормлением. Голодающие содержатся в одиночной карантинной камере. За это время Татьяна успела написать главу книги о тюрьме и множество жалоб.
«Следователь в очередной раз решила выйти с продлением стражи. Я уже беру прокладку и под нее кладу скрепку на трусы, я была готова вскрыть вены в суде. Конвой в Мосгорсуде обшманывает все, но в трусы им лезть западло. Но следователь накосячила, стражу не продлили, и скрепка не понадобилась»
Татьяна Сухарева
Легальная связь с волей
Следователь по своему усмотрению может предоставить по заявлению заключенного разрешение на платные прослушиваемые телефонные звонки, если у СИЗО есть для этого технические возможности, и свидания два раза в месяц продолжительностью до трех часов через перегородку под контролем сотрудников изолятора. Свидания с защитником должны быть приватными и без перегородок и ограничений по времени и частоте. Самый простой способ коммуникации с волей — письма.
«Каждый день я получала письма от мужа, которые начинались словами “Здравствуй, моя любимая!”. В письмах он сообщал о новостях, присылал кроссворды, математические задачи и уравнения, лекции по истории, экономике и психологии, — рассказывает Надежда Легачева. — Телефонной связи в СИЗО не было. Общались на краткосрочных свиданиях через стекло. В такие моменты особенно тяжело было видеть молодых матерей с маленькими детьми, которые часто плакали и не понимали, что происходит».
Передачи ограничены только перечнем разрешенных вещей и продуктов и массой. Каждый арестованный может иметь при себе не больше 50 килограммов, передачи не больше 30 килограммов на человека в месяц. Продукты и вещи досматривают, могут порезать и распотрошить в поисках запрещенки, например, телефонов и наркотиков. Огромные посылки женщины тащат в камеру сами. Надежда вспоминает, что их вели «какими-то катакомбами» по разрушенным ступенькам и доскам, что можно было сломать ногу, при этом в СИЗО был лифт. «Видимо, было принято создавать трудности для женщин и подчеркивать их статус. Возмущаться было бесполезно», — говорит Надежда.
«Закрой глаза и крутись»: запрещенка и теневая экономика
Жизнь в камерах наступает после отбоя в 22 и продолжается до официального подъема в 6 утра. Арестанты общаются с другими камерами, что запрещено, с помощью дорог — это такой способ межкамерной связи из крепкой веревки или нити из старого свитера. Один человек стоит на окне и подает на швабре один конец дороги, это называется удочкой, в нужную камеру, там ее поддевают шваброй и тянут внутрь. По дороге можно передавать записки, «малявы», сообщать новости про амнистию или новых прибывших, кто-то так заводит романы с арестантами из мужской части СИЗО или с бывшими сотрудниками силовых структур, которые содержатся отдельно от всех. По дороге «притягивают» разные вещи, включая запрещенные: телефоны, одежду, наркотики, алкоголь, детские игрушки, одеяла, палку колбасы, лекарства. Вещи специальным образом перевязывают и упаковывают и спускают по нити в нужную камеру. В России нет ни одного СИЗО, где нет дорог, говорит Ульяна.
«В транзитный изолятор в Рузаевке по оперативным соображениям сотрудники УФСБ Мордовии привозили женщин, они переписывались с мужчинами, те хвастались им своими преступлениями, а потом женщин вывозили в суд для дачи показаний о том, что такой-то мужчина в ходе личной беседы сообщил о совершенном преступлении»
Ульяна
в 2004-2006 годах содержалась в московском СИЗО-6 по обвинению в распространении наркотиков
Другие способы межкамерной связи это «следка», следственная часть, медка, медицинская, и храм: арестант в носке переносит записочки из разных частей, объясняет Сухарева. Во время прогулки арестанты переговариваются через блоки, оставляют записки на стенах. В магазин выводят арестантов из разных камер, так тоже можно передавать информацию. Иногда используют «коней», рассказывает Надежда, это небольшие контейнеры с едой и малявами, которые спускают с верхних этажей на нижние. «В общем, информацией владели все, кому это было нужно», — добавляет женщина.
«Поскольку большинству не давали свиданий, пока не признаешь вину, в камере был телефон, но доступ к нему был один раз в неделю, — говорит Татьяна. — Телефоны периодически обшманывали. Его хранила одна девушка, прятали на дальней шконке, которую не видно. Звонить нужно ночью лежа, чтобы никто не заметил».
По словам моих собеседниц, «расценки» везде разные. В СИЗО-6 в 2014-2015-м году можно было купить простенький кнопочный телефон за 25 тысяч рублей. Телефоны приносят оперативники или другие сотрудники изолятора, например, врачи и санитары, все разговоры прослушиваются. В 2013-м в том же СИЗО телефон стоил около 80 тысяч рублей.
«Когда телефон приносят сотрудники, они же потом его и забирают, поэтому старались доставать по-другому, — рассказывает Екатерина. — Одной девочке прислали в кроссовках, чуть ли не на фабрике упаковывали мобильный в фольгу под стельку, чтобы нигде не засекли. Но в основном этим занимаются сотрудники. Обычно покупает кто-то один, а остальным потом продает звонки за сигареты или оплату тарифа».
Екатерина и Татьяна рассказывают, что при них притянуть по дороге алкоголь и наркотики в СИЗО-6 было невозможно.
«Это единственное женское СИЗО в Москве, на других централах в регионах без проблем. Все запреты, включая наркотики, заносят сами мусора, на этом зарабатывают, и многих потом сажают. В Москве все гораздо жестче»
Екатерина
Руслана Русинова рассказывает, что достать по дороге можно было все, что угодно. Администрация делала вид, что ничего не замечает.
«Местные авторитеты нам говорили: вы лучше к нам обращайтесь, не трогайте их. Видимо, администрация им так и сказала, чтобы сами друг друга обеспечивали, а они будут не замечать. Негласная договоренность, что с 22 до 6 никто не заходит в камеру, — рассказывает Руслана. — Играли на этом паритете, поэтому не очень хотелось жаловаться, потому что эти люди ничем не могут помочь. У них нет тазиков, тюрьма голая, босая, грязная, не финансируется. Закрой глаза и крутись, будешь жаловаться — будешь сидеть без дороги».
Но в СИЗО-2 не было денежных отношений, говорит женщина. Арестантки заводили «женихов» из мужской половины СИЗО, и те угощали избранниц и делали им подарки в обмен на фотографии и ласковое общение.
«Вот у нас армяне сидели, у нас были нормальные отношения, я им кое-что писала, и они мне каждый день ненадолго спускали свои личные телефоны, мне не надо было обращаться далеко, всегда был человек на связи, — рассказывает Руслана. — Из наркотиков на моих глазах заходила только конопля. А что касается самогона, девочки прямо в камере его делали. Никогда не думала, что из двух буханок тюремного хлеба можно поставить 20 литров браги. Шесть человек ее прямо на глазах убрали».
Если у женщины совсем нет денег и поддержки с воли, она всегда может взять на себя чужое дежурство, постирать чужие вещи, продать лифчик, трусы, открытки с воли.
Оплачивают в основном не деньгами, а сигаретами, сладостями, чаем и кофе. Откупиться от дежурства, например, может стоить три пачки любых сигарет. Особенно дороги сигареты тем, кто собирается на этап.
В мужских коллективах предусмотрен общак, из которого выдается все необходимое. В женских такой традиции нет, скидываются исключительно на добровольной основе, объясняет Екатерина.
«Несмотря на насилие и жесткость на мужской зоне, женщинам тяжелее, потому что нет такой поддержки, — считает Екатерина. — У мужчин понятия, это положняк, у женщин кто во что горазд. Вы знаете женщин криминальных авторитетов, руководителей группировок, воровок в законе? Их нет. Воры друг друга знают с воли, это разветвленная сеть, передадут, что нужна помощь там-то, а у женщин такого нет. Как правило женщины попадают в тюрьму более-менее случайно. Женщин, которые прямо увязли в криминале, единицы».
Татьяна Сухарева говорит, что без какой-либо поддержки с воли живет 30-40% женщин в этой системе. В среднем, по ее данным, финансовые возможности женщины в изоляторе и колонии составляют треть среднего достатка мужчины в таких же условиях.
«Среди мужчин объективно больше воров, которых в женских камерах просто нет, и они в общем-то греют хату. Согласитесь, мужчина, который садится по 159-й статье за миллиард, и женщины, которым вменяют миллион, имеют совершенно разные финансовые возможности. Все стараются выживать. В одиночку там не протянешь».
Татьяна Сухарева
Читайте о жизни за решеткой в спецпроекте «МБХ медиа» «Дом наш общий».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.