Вышел на свободу Михаил Цакунов, которого обвиняют в том, что он якобы выбил зуб полицейскому на акции «Он вам не царь» 5 мая 2018 года. Изначально Михаила обвиняли в применении опасного для жизни или здоровья насилия в отношении сотрудника полиции (часть 2 статьи 318 УК). Наказание по этой статье — срок до десяти лет. В пятницу, 26 апреля, ему изменили меру пресечения на подписку о невыезде. Благодаря экспертизе удалось переквалифицировать обвинение на применение насилия, не опасного для жизни или здоровья представителя власти (это часть 1 статьи 318 УК) и освободить его из изолятора. Комплексная медицинская экспертиза не смогла установить, что здоровью полицейского Сухарукова был причинен вред. И тем не менее, Миша год провел в следственном изоляторе и решение по его делу все ещё не принято. «Северо-Запад МБХ медиа» узнал, в каких условиях сидел Цакунов, и как изменились его политические взгляды.
«Опять клоунада с утками будет в зале!»
— Как прошел этот год, проведенный в СИЗО?
— У меня полностью поменялось отношение к людям. В СИЗО я видел и слышал много разных историй и знаю, сколько вокруг предательства. У меня кардинальное недоверие к людям, я боюсь заводить новые знакомства, ведь все это чревато последствиями. Хочется закрыться от всех и общаться только с теми, кого я точно знаю, кто все это время мне помогал.
— А в заключении ты не завел ни с кем близкого общения?
— С одним человеком я, можно сказать, построил дружеские отношения. Мы виделись с ним на воле, он освободился за неделю до меня. Это таксист, узбек, ему подкинули наркотики. Ему пришлось полностью признать свою вину, чтобы получить условный срок, и если у него сейчас будет хоть одно нарушение, ему грозит 7 лет реального срока. Он хороший парень. Но близких, тесных отношений я ни с кем больше не поддерживал.
— Полицейский, которому ты якобы выбил зуб, Сухаруков, не выглядит пострадавшим. Какое у тебя к нему отношение?
— Я предполагаю, решение посадить меня принимал не Сухоруков. На него наверняка было оказано какое-то давление, но точно я утверждать не могу. На очной ставке мы с ним виделись, общались за одним столом. Мне кажется, он исполнял какую-то роль. Он старательно вел себя так, будто действительно верил сам в то, что это сделал я. Такое впечатление, будто бы он на меня не злится, он меня простил даже, но ведь привлечь меня к ответственности — это его долг. Сам по себе факт его низкого поступка не вызывает во мне как, ни странно, ощущения грубой несправедливости. Такие истории, как со мной, случаются на каждом митинге в нашей стране. Очень неприятно только, что я потерял столько времени и столько проблем доставил своим близким.
— Следователь верит в твою виновность, как ты считаешь?
Следователь Хакимова — девушка моего возраста. Когда меня впервые привезли к ней на допрос, я прям в возмущении был, я говорил прямо: «Как вы можете это делать, вы же понимаете, ничего не было! Как вы будете ночью спать?» Я имел в виду совесть. А конвой мне говорит — почему ты следователю угрожал? Зачем ты ей угрожал, что она спать не будет? Наверное, просто пугали меня, новичка. Ко мне ещё приставили сначала бесплатного адвоката. Я сразу же отказался и попросил связаться с моим. Меня просили подписать бумаги, я переживал и боялся лишнее подписать. Конечно, сейчас уже я бы себя по-другому повел, не надо было вообще никаких показаний давать, а я изначально начал что-то говорить. Лучше вообще ничего не говорить, берешь 51 статью до прихода адвоката.
— Как ты считаешь, твое дело в суде искусственно затягивается?
— Сложно сказать. Все зависит ещё и от загруженности конкретных судов и судей. Конечно у моих сокамерников были суды чаще — два раза в неделю. Но есть и люди, которые годами ждут приговора. Сначала я по-другому себе представлял суды, думал, что меня осудят в ближайшие дни, парой заседаний. Постепенно начал понимать, какими темпами все происходит и настроился, что я в СИЗО и год, и два могу пробыть.
— Как относились к тебе конвоиры суда?
— Были разные смены, какая-то не разрешала даже здороваться с адвокатом или передать список продуктов для родных, грубо обращались. Есть те, кто верил в мою невиновность и даже по возможности меня морально поддерживали. Один конвоир видел меня чаще всего и как только я выходил из автозака он кричал: «О-о, опять ты здесь, когда тебя уже отпустят, давай, иди уже отсюда, надоел ты нам уже, опять клоунада с утками будет в зале!»
«Черная галера»
— Какими были первые впечатления от следственного изолятора?
— Я представлял тюрьму таким мрачным местом, каким она и оказалась. Я вошел, увидел подвальное помещение, капает вода, сырость, комары. Мне дали ужасные матрасы с желтыми пятнами и вываливающейся ватой, очень тонкие, железную, мятую кружку со ржавчиной и повели в «карантин». Это камера, в которой ты 10 дней находишься. Я подхожу к камере, а из нее уже куча народу выглядывает и кричит: «О, свежее мясо, давай, заходи!». Я сначала испугался. А встретили меня на самом деле очень неплохо. Там ребята, которые тоже только что заехали с воли. Было много нормальных людей и один мужчина, таджик, который придерживался схожих со мной взглядов. Он мне очень помог освоиться, рассказал важные правила. В камерах были туалеты — просто железная ширма и прямо возле самого стола. В тюрьме много болезней, и гигиена очень важна. Люди контролируют друг друга. Перед столом моешь руки, а откажешься — можешь огрести.
— Расскажи, какие люди сидят в СИЗО в России?
— Совершенно разные люди сидят — от неплательщиков алиментов до черных риелторов, которые отбирали квартиры и кучу судеб поломали. Я считаю, что процентов 65 сидят по 228 — за наркотики. Сейчас это самая беспредельная статья. Человека берут за употребление, а закрывают за распространение. Стандартная статья, 4-я часть, от 10 до 20 лет. Это за абсолютно незначительный размер — 2 грамма, такие вот сроки. Одни и те же понятые, которые работают на отделение. Во всех делах они фигурируют, якобы они проходили мимо отдела. По факту это наркоманы, и им грозят — если не будешь говорить, то посадим. Они и сотрудничают.
— Какие условия были в камере, в которой ты провел год?
— Меня переводили в разные камеры и плюс в конце ещё сменили СИЗО Лебедева на Кресты. Мой корпус на Лебедева назывался «Черная галера», здесь раньше содержались особо опасные преступники. Это блок с наиболее худшими условиями — не было горячей воды, я только кипятильником мог подогреть воду, отсутствовали полы, просто какие-то камни. Окна всегда мы держали открытыми, а я спал около окна и простывал часто. Но по-другому никак, там восемь человек на десяти квадратных метрах. Дышать абсолютно нечем. В один из дней меня сотрудник оперчасти вызвал на разговор. Сначала интересовался, зачем я ходил на митинг. Потом спросил, кто смотрящий за «галерой», то есть за нашим корпусом. Я ответил так: «Я тут всего две недели, я не знаю, но если бы и знал — все равно не сказал». Он и сам знает, разумеется, кто смотрящий, он просто проверял, буду ли я сотрудничать. Смотрящий, это человек из арестантов, он следит за порядком, если происходит конфликт, люди обращаются к нему, и он решает, как поступить, ему скидывают сигареты и продукты на общак, чтобы нуждающимся это распределялось. После этого разговора меня перевели на спортхату так называемую.
— Что такое спортхата?
— Это камера, где сидят одни спортсмены. Это такие очень суровые люди со своими взглядами. Туда на воспитание отправляют людей, которые не угодны администрации. Но даже в такой камере, если за тобой ничего плохого нет, тебе не могут ничего сделать. Ребята узнали подробно, кто я и за что сижу. И хоть они не разделяли мои взгляды, были абсолютно против оппозиции, но мы ужились неплохо. Тогда меня перевели в следующую камеру. Казалось, в администрации смотрели, где мне будет хуже. Меня перевели в камеру, где сидели люди с серьезными статьями. Тяжкие телесные, убийства, похищения, черные риэлторы. Личности я раскрывать не буду, многие сидели по громким делам. Но это были важные в криминальном мире люди, авторитеты. Им не нравилась моя политическая позиция, да и мой внешний вид тоже стал в тюрьме проблемой. Но несмотря на это я какое-то доверие среди них заслужил и жил, в принципе, спокойно. Там ещё были горячая вода, телевизор, холодильник. В этом плане мне стало, наоборот, только проще. Там я провел шесть месяцев.
— Тебя не сажали в карцер?
— Нет, в карцере я не был ни разу. Но я не сильно переживал, что могу там оказаться. Есть в тюрьме такое человек — положенец. Это смотрящий за всей тюрьмой. Его задача, чтобы если человек попадает в карцер, у него всегда были сигареты, чай. Вообще, арестанты много помогают друг другу. Если приходит человек бедный или даже бомж в камеру, ему полностью дают все необходимое из общака — одежду, кормят, угощают, у него будет что курить и что пить. Наверное, мир арестантов даже чуть более человечный, чем мир конвоиров.
— Особое отношение у арестантов было к тебе из-за того, что ты политический?
— Моя «погремуха» — прозвище, которое мне дали, — было «Навальный». Но в целом я бы не сказал, что особенно отличалось ко мне отношение. Мне чуть больше писем приходило, чем остальным. Иногда мне казалось, что другим некомфортно от того, что им приходит одно письмо, а мне десять. Я благодарен простым людям, которые мне помогали морально и финансово. Другие арестанты все время говорили мне — раз ты сидишь за политику, почему тебе никто из больших оппозиционеров не помогает? Где Навальный? А мне нечего было ответить. Однажды адвокат мне передал записку от Навального. Там просто была цитата «Оковы рухнут, цепи будут опущены. Держись, Миша». Для меня, если честно, это прозвучало как насмешка какая-то. Это ведь даже не его была инициатива, его просто попросил написать кто-то. У меня нет плохого к нему отношения, просто мое сознание ставит его искренность под сомнение.
— Важным событием твоего дела стала свадьба в СИЗО. Расскажи о своих впечатлениях.
— Мы решили пожениться прежде всего для свиданий. Свадьба была единственным шансом без стекла и решетки увидеть человека. Всего пятнадцать минут нам дали на объятия и на то, чтобы расписаться. Меня вывели в административное здание в наручниках, в кабинете их сняли. Там присутствовал нотариус ЗАГСа, кто-то из сотрудников СИЗО и жена. Сотрудники СИЗО были фактически нашими негласными свидетелями. Приятно было видеть любимого человека. Я не думал, конечно, никогда, что у меня будет такая свадьба и вообще, что я попаду в тюрьму.
«Приходится это просто с закрытыми глазами жевать»
— Расскажи, как кормят в СИЗО.
— Слово выжить больше всего подходит для характеристики этого питания. Все готовится на пальмовом масле, потому что оно очень дешевое при оптовых закупках. Но оно ведь расщепляется при температуре от 70 градусов, то есть организм его никак не усваивает, масло оседает на стенках желудка. Я не представляю, что будет, если питаться этим год подряд. Хлеб там как пластилин, он не растворяется и просто бродит у тебя в животе. Антисанитария полнейшая. Горшки из-под посуды не моются вообще, баландеры без перчаток, в грязных халатах. Мое первое впечатление от еды — открывается «кормушка», и баландер в грязном, практически черном халате, подает мне миску с едой, а рука вся в супе. Тарелка твоя вся в жире. Если нечего есть, то приходится это, просто с закрытыми глазами, жевать.
— Часто ли ты ел эту еду?
— Я старался жить на передачи, но не всегда получалось. Есть много вариантов получить передачу — когда твои родные покупают продукты на воле и тебе их передают, и есть магазин СИЗО. В этом же магазине могут завести твой личный счет, туда кладешь деньги и по твоему листу-заявлению со списком продуктов тебе приносят какую-то еду. Магазин работает нестабильно, плюс там очень дорого.
— Для выживания коррупционные схемы помогают?
— Я ими не пользовался почти. За сигареты можно было получить мелкие бонусы. Например, сходить душ лишний раз. Даешь «корпусному» пачку «Парламента», это самая ходовая валюта, и идешь в душ. Есть ещё «Зеленка» — запрещенные продукты питания, их тебе приносят сотрудники СИЗО. Ты оплачиваешь эту «доставку» из своего кармана. Точный ценник я не назову, потому что у меня никогда не хватило бы на это денег. Но я слышал, что от пяти до пятнадцати тысяч за доставку двух баулов. А в них макароны, гречка, крупы. В СИЗО ведь нельзя крупы, только лапша быстрого приготовления. Варят в камерах, самопально. Плиток, конечно нет, так что в ход идет все, на что хватает фантазии. Главное — иметь при себе кипятильник.
— А какие ещё запреты есть в СИЗО
— Здесь очень много запретов. Ножи в СИЗО запрещены, только пластиковые можно. Зэки выламывают железки на вентиляции и затачивают их под ножи. Все это придумано уже очень давно, тебя сразу в курс дела вводят, как обойти запреты. Я сразу научился делать шнурки из пакетов из-под хлеба. Очень много странных, неясных никому запретов здесь бывает. Допустим, нельзя играть в карты, даже самодельные. Но можно играть в нарды, домино, шахматы. Якобы карты — азартная игра. Но можно же во что угодно играть на деньги, даже отжиматься. Нельзя иметь веревки, чтобы сушить белье, но их тоже из пакетов делают. Если приходит «режимник» на проверку, он просто срывает эти веревки и белье летит на пол.
— Почему тебя перевели в Кресты?
— Всех переводили, в связи с ремонтом СИЗО на Лебедева. В Крестах в чем-то было хуже. На Лебедева было больше внутренней коммерции, что-то решалось за деньги. Хоть у меня не было возможности, но все равно спокойнее сидеть, зная, что хотя бы деньгами иногда можно улучшить условия. А в Крестах все строже, сложнее. Есть и коррупция, но все в разы дороже. И запретов больше. Книги там запрещали передавать. Можно было брать только из библиотеки. Содержимое библиотеки самое скудное — советская литература, история КПСС, многочисленные труды Ленина. Однажды видел книгу Толстого, интересные книги вообще редко можно было найти, их сразу уносили и больше не возвращали.
«Люди, имеющие проблемы с законом, нашей компании не нужны!»
— Поменялись ли за этот год твои политические убеждения?
— Мои взгляды все ещё остались либеральными, меня так же много что не устраивает в России. Но отношение к оппозиции немного изменилось. Большинство оппозиционных политиков или активистов не такие честные, какими могут казаться. Теперь я понимаю, что не могу точно знать, кто честный, кто прав, мне нет смысла об этом болеть душой. Эта игра гораздо сложнее, чем я думал. Она стоила мне года жизни. Мама часто предупреждала меня, что мои убеждения сыграют со мной злую шутку. Что если я вдруг пойду на митинг, меня могут посадить в тюрьму. Я был на митинге в первый раз, всего 20 минут, и сразу сел на год. Это даже смешно немного.
— Чем бы ты хотел заниматься, когда приговор наконец будет оглашен?
— Я хотел бы вернуться на свою старую работу и там развиваться. Но это нереально. Я работал год в компании «Достаевский» в должности «Специалиста по аудиту». Контролировал разговоры операторов, говорил об их ошибках и отправлял их на обучение или переквалификацию. В эти выходные я зашел в офис навестить коллег, они меня очень поддерживали весь этот год и со многими у меня теплые отношения. В субботу руководства не было. Но один из коллег рассказал, что присутствовал при разговоре руководителей обо мне. Директор сказал следующее: при любом исходе, независимо от того, оправдают меня или нет, дороги назад, в фирму «Достаевский», у меня нет. И что люди, имеющие проблемы с законом, нашей компании не нужны. Ну а великих планов у меня сейчас нет.
— Какие перспективы у твоего дела?
— Мне наконец поменяли квалификацию, потому что экспертиза показала, что зуб Сухарукова был мертвым ещё до всего случившегося. Нерв у его зуба был удален. Степень тяжести изменилась, и сейчас мне грозит до пяти лет. Я надеюсь, что мне мой год в СИЗО зачтут за полтора и дадут 1,5 года, которые я уже отсидел. Обычно больше по таким статьям не дают.
— Будешь ли ты обжаловать приговор в ЕСПЧ?
— Чтобы добраться до ЕСПЧ, необходимо пройти все апелляционные инстанции России. Идти на отмену приговора, судится заново. Я переживаю по этому поводу, ведь кому-то может не понравиться бодание, и могут дать больший срок. Но в ЕСПЧ могут дать компенсацию и признать наконец меня невиновным. Я не уверен, решение мной ещё не принято.
— Чего тебе особенно не хватало в СИЗО?
— Любимой музыки. На одно из моих судебных заседаний приходил Замай. Я люблю его треки и очень увлекаюсь творчеством его коллеги, Славы КПСС. Замай сидел на моем суде 1,5 часа, заседание было очень нудным, но он просидел все это время, затем объявили перерыв на час, он прогулялся и вернулся на оглашение решения по моей мере пресечения. Я на некоторое время даже потерял ощущение реальности, был очень счастлив, что он меня поддержал. Его Павел Ясман позвал, ведь Павел адвокат и Замая тоже. Замай пишет отличные песни. Слава КПСС очень саркастичный, острый и его не многие понимают, наверное, он и истинную точку зрения свою не говорит. Его творчество бывает и мрачным, но в стране у нас страшные вещи происходят каждый день. Песни Славы КПСС отражают мое теперешнее состояние.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.