«Я не вижу смысла в красивых картинках со стрельбой». Номинант World Press Photo Валерий Мельников о работе в горячих точках

Престижный конкурс журналистской фотографии World Press Photo объявил номинантов по итогам 2020 года. Один из них – фотограф агентства «Россия сегодня» Валерий Мельников. Его работы представлены сразу в трех категориях: Гран-при, «Фотоистория года» и «Главные новости». Валерий рассказал фотожурналисту «МБХ медиа» Юрию Беляту о работе в горячих точках, отношении к войнам и конкурсам.

—  Для тебя сейчас вообще важны конкурсы?

 —  Это инструмент, чтобы держать себя в тонусе и не терять вкус к профессии. Следить за трендами, анализировать победителей. Если я не выигрываю – не расстраиваюсь. Это такой камертон, который позволяет понимать, что сейчас происходит в индустрии. 

 —  Ты когда-нибудь отказывался от командировки в горячие точки? 

 —  Я всегда говорил, что готов поехать. Я не хотел бы ассоциироваться с тем, что называется «военный фотограф». Я пытаюсь делать что-то помимо этого, заходить в какие-то другие темы и истории. Не хочу сужать свой спектр только до войн, и сидеть и ждать, когда мир в очередной раз сойдет с ума.

После выпуска книги «Черные дни» (сборник из трех фотоисторий Валерия Мельникова, снятых за пять лет командировок на Донбасс. — «МБХ медиа»), я сказал себе, что все, точка. Ты закрываешь тему Донбасса, тему войны. Будешь бить себя по рукам, но не поедешь». 

И когда в Нагорном Карабахе опять начал разгораться конфликт, я до последнего прям сидел и за стул держался «нет-нет-нет-нет». И в какой-то момент не выдержал. Мне сложно самому себе объяснить, почему так. Я давно мечтал побывать в Карабахе, но как-то все не получалось. Для командировок не было повода, а отпуск я почти всегда провожу у себя на малой родине, на Ставрополье. Я понимал, что это возможность увидеть не только это место, но и исторические события, которые там происходят. 

Мне еще накануне отъезда звонила подруга и говорила, что видела про меня какой-то очень страшный сон, и мне не надо ехать в Карабах. Первая поездка, достаточно короткая, всего 9 дней, у меня была в октябре. Сразу стало понятно, что нужно снимать там еще и еще. Было интуитивное понимание, что это будет что-то большее, чем обычная командировка с обычными новостными кадрами.

Я уехал оттуда, планировалась другая командировка, но она в итоге не сложилась. Потом я ждал второй прививки от коронавируса. И вот я сижу и жду, смотрю новости и понимаю, что мне нужно быть там что я снял конфликт, но не снял его завершение: миротворцев, переселение людей. Как только подошел срок второй прививки, я сразу поехал обратно в Карабах.

 —  Насколько вообще удается планирование фотоистории в таких условиях? 

 —  Четкий план иметь, конечно, невозможно. Ты должен быть всегда готов поехать в любую деревню или хижину. И понимать, что может повезти, а может и нет. Должен быть какой-то момент авантюризма. 

За время работы в Карабахе я понял, что из нашей профессии этот дух понемногу уходит. Там было очень много журналистов, и многие из них работали просто как офисные сотрудники. Выезжали только в бронированной машине, возвращаются засветло, нигде не остаются ночевать… Я не знаю. Люди находятся в уникальном месте, в уникальной ситуации, но не пользуются этим на все сто. 

 —  Тебе часто звонят из редакции, спрашивают, что ты, где ты, как? Не требуют передавать данные о себе каждые три минуты? 

 —  Нет, и в этом огромный плюс, мне дают достаточно самостоятельности и не связывают меня жесткими правилами и регламентами. Как-то со мной в село прямо на границе с Азербайджаном поехал молодой парень-журналист. Я принял решение остаться ночевать, чтобы лучше понять, как там живут люди. А он уехал. 

 —  Как ты решал, с какой стороны ты будешь рассказывать историю? Армяно-азербайджанский конфликт, как мы все еще раз убедились, делит пополам не только тот регион, но и Россию, Москву. 

 —  Конечно, когда ты находишься в такой экстремальной ситуации и обстановке, ты не можешь отрешиться от своих симпатий. Я сопереживал простым людям, армянам, которые вынуждены покинуть свои дома. При этом я понимаю, что если бы в аналогичной ситуации были бы азербайджанцы, я бы точно так же сопереживал бы им, и снимал их. Я поехал именно в подконтрольную Армении часть Карабаха, потому что там тогда происходили самые главные события. 

 —  Каково тебе возвращаться в мирную жизнь после командировки в зону военных действий? 

— Поначалу было тяжело, но сейчас я уже привык и спокойно к этому отношусь. Меня сильно тряхануло на Донбассе. В конце июля 2014 я вернулся в Москву из Луганска, после двухмесячной командировки. И несколько дней, конечно, было не по себе. От непонимания, как такое может быть: дорога от войны до Москвы занимала несколько часов. Утром ты еще в Луганске, а вечером идешь по супермаркету, где играет красивая приятная музыка, ходят счастливые люди. А в полутора тысячах километров горят дома. При мне город, по которому я ходил, сначала был нормальным, потом начали появляться жертвы обстрелов прямо на остановках в центре города, и он становился все более пустым. И одни военные и непонятные люди с оружием. И я прямо шел и понимал, что меня накрывает. Потом я просто принял то, что таков мир, что он вот так плохо сделан. 

 —  Как ты формируешь фотоисторию?

 —  Я часто использую социальные сети как записную книжку, чтобы не забыть, что я вообще снял. В командировках у меня вообще большие съемки, и там такой массив, что уследить за всеми фотографиями невозможно. Из Карабаха я привез 30 папок. Отбор для меня — долгий процесс. С Карабахом было сложно, потому что у меня были очень сжатые сроки. Я вернулся из командировки в самом конце декабря, а дедлайн подачи фотографий на World Press Photo был в середине января. У меня было буквально полмесяца на отбор, составление и оформление истории. 

 —  Почему ты решил назвать серию «Потерянный рай»? 

 —  Карабах произвел на меня такое сильное впечатление. И религиозность местных жителей, и то, как там раньше мирно жили азербайджанцы и армяне, как в каком-то райском месте — там невероятно красиво. Это название и про них, и про ситуацию, и про всех нас. Мы, люди, привыкли делить, но не привыкли делиться. 

 —  Какие планы на будущее? Сейчас расслабляешься и отдыхаешь? 

 —  Я вообще никогда не расслабляюсь (смеется). Но не позволяю себе и сильно напрягаться. Адское напряжение не очень продуктивно для работы. 

 —  Что для тебя самое сложное в командировках в горячие точки?

 —  Я не могу, как многие агентские новостные фотографы, приехать и быстро-быстро что-то снять. Мне не сложно познакомиться с людьми, войти к ним в дом, наладить контакт, даже пожить с ними какое-то время. Мне сложно потом уходить. У меня ощущение, что это уже не чужие, не посторонние люди, но они остаются позади, а тебе надо идти дальше. Со многими мы обмениваемся телефонами, поддерживаем связь. Я понимаю, что не могу там остаться, жить с ними. Но это часть работы, войти в жизнь человека, а потом выйти из нее. 

 —  Ты знаешь, что случилось с героем этой фотографии?

 —  Встречался с ним уже в Армении, снимал его в новом доме, куда он переселился со своей семьей.

 —  У тебя почти нет фотографий именно войны – людей с оружием в окопах, стрельбы из танков и пушек. Почему?

 —  Я осознанно решил не снимать такое. Мне кажется, что самые страшные последствия любой войны – они для мирного населения, которое живет на территории конфликта. Я не вижу большого смысла в съемке красивых картинок со стрельбой или маршированием. В чем-то это эстетизация войны.