«Очень послушные ребята»: как получают образование на зоне

На учебу первого сентября отправляются не только ученики и студенты школ и вузов — уроки начинается и в пенитенциарных учреждениях. Заключенные могут окончить 9-й или 11-й класс, пройти профессиональное обучение и в редких случаях — получить высшее образование.

Рассказываем, насколько доступно и полезно образование в колониях, почему педагоги рвутся преподавать там, а не в ПТУ на воле, за что заключенные любят своих школьных учителей и как учеба стала для них окном в мир воли.

Татьяна Климентьева (фамилия изменена. — «МБХ медиа»), как и другие методисты, отвечающее за образование в местах лишения свободы, рассказывала, что очень довольна своими учениками. «Главное, не думать о том, кого ты учишь — самое главное правило для учителей в колонии. Абстрагироваться, и не думать, сколько человек они убили, изнасиловали или сделали еще что-то», — рассказывает двадцатичетырехлетняя методистка. Осужденные, по ее словам, стараются усвоить материал и сдают выпускные экзамены. Правда встречаются и те, кто не видит смысла в учебе.

Инна Бажибина, координатор «Руси Сидящей», считает, что образование в местах лишения свободы — фиктивное. Она указывает на его низкую доступность из-за отсутствия интернета в колониях, повальную безграмотность заключенных и «трудовое рабство».

Конкурс на профессию и огромное рвение

Марина Баталова (имя и фамилия изменены, Марина боится проблем на работе. — «МБХ медиа») занимается методическим сопровождением преподавателей профобучения в колониях Ульяновской области. Всего профессиям обучают в семи колониях региона, одна их которых — колония-поселение.

Сейчас в исправительных учреждениях не проходят программы среднего специального образования, ограничились только профобучением (10 месяцев) и профподготовкой (до трех месяцев). В отличие от профессионального образования (его еще называют средним специальным), которое на воле дают в техникумах и колледжах, в ходе профессионального обучения учащийся получает необходимые для работы компетенции, но уровень его базового, исходного образования при этом не меняется. На профподготовке только ускоренно проходят необходимые навыки в рамках одной компетенции для выполнения одной работы.

В ульяновских колониях можно выучиться на портного, мастера строительных работ, парикмахера, сантехника, электрика, каменщика. Занятия проходят ежедневно, пять дней в неделю, в некоторых колониях — в две смены. Больше всего часов отводится на учебную практику, далее получивших профессию заключенных переводят работать на предприятия внутри колоний. По словам методистки, они этому рады — за учебой и работой время в ИК проходит быстрее.

Профобучение проводят в отдельном помещении, во всяком случае, так происходит в Ульяновской области. Оно находится в глубине колонии, поэтому не окружено отдельным забором и решеток на окнах там нет, рассказывает Марина. В колониях общего режима заключенные после уроков самостоятельно возвращаются после занятий в свои бараки. В колониях строгого режима заключенные группами проходят несколько изолированных зон, из каждой их выпускает дежурный надзиратель.

Если педагог — женщина, специальный дежурный по отряду или надзиратель присутствует и на занятии, следит за дисциплиной. Если мужчина — обходятся без него.

Количество мест ограничено, на профобучение принимают на конкурсной основе. Поступить туда могут только люди с основным или средним образованием, то есть окончившие девять или одиннадцать классов. Примерно из трех тысяч человек, которые находятся в колонии, обучаются не больше ста. Из них собирают три-четыре группы по 25 человек, по одной на каждую профессию. Занятия проходят по полгруппы — 12-13 человек.

Марина Баталова рассказывает, что каждый год заключенные недовольны тем, что им не хватает мест для получения профессии. Они пишут обращения, в том числе в прокуратуру, с просьбой увеличить количество мест. «Такая дисциплина, что никто ни у кого не списывает. Все заинтересованы получать ту или иную профессию, потому что знают, что они могут вылететь, и на их место возьмут кого-то другого. Поэтому качество профессионального образования порой лучше, чем на воле», — утверждает педагог. 

Но все же не все завершают профессиональное обучение. «Бывает, что люди вообще не доучиваются. Начал учиться — и выходит по условно-досрочному через какое-то время. В идеале он может прийти на воле в любой колледж на эту же профессию и продолжить обучение, но за 11 лет такого ни разу не было. Может быть, в другом регионе продолжают, конечно», — указывает Марина.

В качестве оснований для условно-досрочного освобождения суды обязательно рассматривают отношение осужденного к учебе, в частности, его желание обучаться, активность на занятиях, результаты.

Координатор “Руси Сидящей” Инна Бажибина и тут видит профанацию, заключенный Саня Король, освободившись из колонии, получил пять или шесть дипломов о пройденном профобучении, хотя никаких курсов он не проходил. Всего он провел на зоне 23 года. «Потемкинские деревни. ФСИН имитировали бурную деятельность по образованию осужденных», — объяснила она.

Правозащитница отмечает, что часто заключенных в исправительных учреждениях вообще не обучают, сразу «кидая» на производство внутри колонии, которое порой может быть опасным. «Процветает рабский труд по 18 часов. Нарушаются элементарные права человека, гарантированные конвенцией (…) Даже в письмах, которые цензурируются, они (заключенные. — “МБХ медиа”) умудряются передать, что им платят зарплату всего по 100-200 рублей в месяц. При этом цены в тюремных магазинах не ниже московских», — рассказывает Бажибина. 

Снова в школу

«Когда я проводила собеседования с учителями, все боялись, что как только они зайдут в колонию, там все дикие и будут на них кидаться. А потом, эти же учителя говорят, что заключенные — замечательные люди, и не скажешь, что они сидят. Все послушные и милые», — рассказывает Татьяна Климентьева о главных страхах учителей. Она два года проработала заведующей отдела в экспериментальной школе для заключенных.

Эксперимент состоит в том, что все основное общее образование в пенитенциарных учреждениях Кемеровской области — СИЗО, исправительных колониях, колониях поселения и лечебно-исправительных учреждениях — объединили на базе одной школы. Раньше при каждом учреждении была организована своя школа. Теперь осужденные занимаются в тех же классах, что и раньше — при колонии, а за образовательным процессом следит директор и педагогический состав из Кемерова, а не в ИК. Сама школа находится в ведении Министерства образования и науки области, а не УФСИН. Такая же школа была организована в Красноярске, и пока больше нигде в России.

Законодательством предусмотрено, что в исправительных учреждениях все заключенные младше 30 лет обязательно получают основное общее образование, если его у них не было. В уголовно-исполнительном кодексе школьное образование на зоне отнесли к воспитательным мерам. Также считается, что обучение новым навыкам в ИК помогает бывшим заключенным быстрее социализироваться на воле.

Школа в Кемеровской области предназначена для заключенных от 18 до 30 лет, но средний возраст учащихся, по оценкам Климентьевой, — от 25 до 32. Для людей старше 30 образование доступно по желанию.

Образование в исправительных учреждениях только очно-заочное или заочное. На очно-заочном четыре учебных дня вместо шести, на заочном — три дня занятий и больше заданий на самостоятельную подготовку. Форму обучения выбирают не заключенные — это зависит от наполненности классов. На заочном необходимо набрать в класс от девяти человек, на очно-заочном — от 15. В классы набирают, проводя тесты на уровень знаний. Если не набирается и девяти человек в класс, обучение не открывают, а желающих распределяют в класс старше или младше, отталкиваясь от результатов тестов.

Больше всего, по словам Климентьевой, заключенные любят литературу и историю: «У нас историк есть, он очень хорошо внимание привлекает, его все открытым ртом слушают(…). Математика, физика — не очень». Также в колониях открыты кружки, художественные, резьбы по дереву, театральные — в одной из кемеровских колоний поставили спектакль по пьесе Евгения Гришковца.

Учителя в колонии проводят весь день за решеткой, не выходя из колонии, с утра до вечера, рассказывает Татьяна. Классы огорожены. За всем учебным процессом следит надзиратель — он не имеет права оставлять учителей наедине с контингентом.

«Почти в самом начале срока я поступил в школу, потому что было скучно, по большему счету, чтобы разнообразить свои серые будни(…). Зачислили в седьмой или восьмой класс», — рассказывает заключенный Юрий, который отбывает срок на юге России и ведет телеграм-канал «Житель МЛС». Его школа работает по принципу вечерней. На занятия уходило три часа в день. «Естественно, в таком формате полное образование дать нереально. Плюс учителя ужасно завалены отчетами и на них навешано проведение мероприятий», — признает он.

Татьяна составляла учебные планы, рабочие программы, распределяла учебные часы, составляла методические материалы. На преподавание, как у заведующей, у нее не оставалось времени, хотя методисты должны проводить занятия, чтобы быть ближе к учителям и осознавать все процессы. Кроме того, она курировала работу заместителей директора школы в колониях, проводила и организовывала выпускные экзамены.

Это не ЕГЭ или ОГЭ, как в обычных школах, а ГВЭ — государственные выпускные экзамены. Сдав их, нельзя попытаться поступить в университет, но можно получить аттестат. Но при желании заключенный может сдать и ЕГЭ. Экзамены несколько отличаются от тех, что сдают выпускники на воле. Например, по русскому языку пишут только изложение. В тесте по математике заданий меньше и они значительно проще. Экзамены проходят под камерами, как в обычной школе, но не в прямой трансляции, а под запись. Заключенные сидят за партами по два человека — рассаживать по одному нет места.

Осужденный Юрий рассказал “МБХ медиа”, что в целом на зоне низкая вовлеченность в процесс обучений, ГВЭ часто сдаются не по правилам, все списывают, и он по просьбе учительницы сдавал экзамены за двоих учеников. «Потому что если план не будет выполнен, всем будет плохо. Это скажется на всей цепочке, на дневальных, учителях и на всех людях, кто получает пользу от школы», — объяснил он. 

Инна Бажибина из «Руси сидящей» считает, что школы в колониях скорее несут воспитательную функцию, чем образовательную, потому что, по ее оценкам, знания у заключенных в колониях никак не совершенствуются. «Что рапортует там ФСИН, я не знаю. Но если судить по письмам… Что говорить, если человек в собственном имени допускает ошибку. Уровень безграмотности катастрофический. Причем интересно, если заключенный — пожилой человек, с советским образованием, он пишет грамотно. Но чем человек моложе, тем он безграмотнее. Некоторые даже признаются, что писать не умеют, и за них написал письмо другой заключенный», — рассказывает Бажибина. 

Она также скептически реагирует на запуск экспериментальных школ в России: «В чем новизна-то? От того, что директор сидит в городе, а заключенные в колониях, что-то меняется? Это все из разряда “давайте в красный уголок еще один вымпел повесим”. Пока их бьют, пытают, не оказывают помощи и они ходят на работу с температурой 39, это бессмысленно».

Окно на волю

«Сколько сама видела наших учеников, и сколько общалась с учителями, могу сказать, что они лучше, чем в обычной школе. Они очень послушные ребята у нас и старательные. Не орут, не дерутся, выполняют все задания. Очень доброжелательные, не выкрикивают. Кто-то прямо хочет учиться, кто-то не понимает, зачем ему это, говорит: “Зачем мне это, если я вернусь в свой район и все будет по-старому”. Другие говорят наоборот: “Не буду жизнь портить, когда выйду — займусь нормальным делом”», — рассказывает о своих учениках-заключенных Татьяна.

Бывшая методистка уверяет, что каждое взаимодействие с педагогами для заключенных как окно на волю: «Когда бывает классный час, они расспрашивают учителей, что там снаружи и как. И им нравится, когда к ним относятся не как к преступникам, они от этого устают на зоне».

Заключенный Юрий называет своих школьных педагогов «замечательными»: «Нам очень повезло, что у нас учителя — люди вольные, а не сотрудники ФСИН, как это бывает в некоторых колониях». Некоторые из них работали на зоне, совмещая с обычной общеобразовательной школой на воле. Он подтверждает, что общение с людьми очень помогает заключенным, и педагоги сами не против пообщаться во внеучебное время.

Но учителям запрещено дружить с заключенными. Есть и другие запреты: по словам Климентьевой, нельзя допустить, чтобы заключенный из класса унес ручку (пластик может пойти на заточки), поэтому постоянно приходится все пересчитывать. Пишут в классах только на отдельных листочках: целые тетради не раздают — заключенные сделают из них самокрутки.

Учитель в школе, как и преподаватель в профобучении, должен одеваться максимально закрыто: длинные юбки или брюки, пиджаки, никаких голых плеч, декольте, распущенных волос, макияжа и украшений. Представляться ученикам можно только по имени отчеству, не называя фамилии.

И преподавателям, и учителям, по словам методистов, морально тяжело работать в исправительном учреждении, учить, сидя за решеткой. «Ко всему можно привыкнуть, а потом наступает профдеформация. Новеньким тяжело. Больше давит сама атмосфера зоны, а не заключенные. Сама закрытость, решетки, камеры», — объясняет Татьяна. 

Тем не менее, спрос на такую работу есть: большинство учителей приходит работать на зону после школ. «Их зовут назад, а они: “Нет, спасибо, мы дальше будем учить наших зеков”», — рассказывает Климентьева. По признанию девушки, за время ее работы ни одной жалобы от учителей не поступало. Как и на учителей.

Марина Баталова рассказывает, что большинство преподавателей стали работать в колониях Ульяновской области после того, как начали закрываться учебные учреждения на воле. Эти педагоги тоже очень довольны — никаких происшествий за 11 лет работы Марины не происходило. «Многие пришли из училищ, которые носили клеймо “ПТУ”, и им тоже было сложно с тем контингентом, который, по сути, не был нужен школе. Некоторые из них уже были на учете в милиции. А сейчас педагоги отмечают, что с заключенными легче работать — тишина, спокойствие, сидят все и слушают».

По мнению Баталовой, заключенные отличаются не только уровнем дисциплины, с которой, как она подтвердила, все хорошо: «Они слабее. Но только потому, что многие из них школу закончили уже очень давно и кое-что забылось. Бывает, когда надо что-то раскроить, надо вспомнить таблицу умножения, и возникают трудности. Кому-то не хватает словарного запаса чтобы что-то описать. Но руками они работать могут, и лучше, чем студенты на воле».

Недоступное высшее

В редких колониях можно получить степень бакалавра, специалиста или даже магистра с применением дистанционных образовательных технологий (ДОТ). Но тут с двух сторон возникает проблема: такие дистанционные программы по обучению в местах лишения свободы есть у очень ограниченного числа вузов, а в большинстве колоний просто нет интернета.

Инна Бажибина из «Руси сидящей» тоже отмечает, что доступность высшего образования на зоне минимальная. Всего несколько вузов могут набирать заключенных в качестве студентов, и их количество сокращается. Еще недавно в их числе был Российский государственный социальный университет и Тверская академия сельского хозяйства, сейчас эти вузы отказались отвечать на вопрос «МБХ медиа», преподают ли в них заключенным. К тому же то образование можно получить только на коммерческой основе — платить приходится родственникам заключенных. Например, Юрий признался, что у него нет денег платить за свое образование.

Если в образовании и на платной основе в колонии отказывают, можно потребовать от администрации предоставить помещение и время для организации дистанционного обучения — право на образование закреплено в Конституции России. Но, по свидетельствам правозащитников, это еще ни разу не удавалось.

Один из немногих вузов, который дает образование заключенным — СГА — Современная гуманитарная академия. Ее филиалы находятся в девяти городах страны, а заключенные обучаются через интернет. Так получал высшее образование Владимир, который сейчас отбывает наказание в одной из колоний-поселений Владимирской области. Учиться он начал в колонии в Ивановской области, обучение — три с половиной года, так как это для него второе высшее образование. В остальном сроки как на дневном обучении на воле.

Окончить вуз в колонии Владимир не смог — его перевели в колонию-поселение, где нет доступа в интернет. Сейчас он ждет досрочного освобождения и планирует продолжить учиться на воле — ему осталось всего полгода до получения диплома. 

«Самые востребованные профессии — экономика, юриспруденция, менеджмент, земельные отношения», — рассказывает заключенный. По его словам, нет никакого конкурса на поступление в вузы: «Главное — бабки. Примерно 20 тысяч за семестр».

Также высшее образование в местах лишения свободы продвигает московский вуз «Синергия», специализирующийся на дистанционном обучении. По словам Владимира, у этого шире линейка специальностей примерно за те же деньги: «Практически всему, что есть на дневном обучении, можно обучиться и на зоне».

Таких плюсов, как от профобучения на зоне, получение высшего образования не дает. Суды, принимая решение об условно-досрочном, не берут это во внимание, рассказывает Владимир. Он считает высшее образование в местах лишения свободы фиктивным — невозможно дать тот же материал дистанционно, что и на очном дневном обучении, и проверить то, как его усвоили студенты через онлайн-тестирование, когда есть все возможности списать.

По мнению заключенного, доступность образования зависит от конкретной колонии и ее месторасположения, «Мне кажется, что там, за Уралом, вообще никакого образования для заключенных нет. Там не до этого, там целыми днями валят лес», — считает он.

По данным ФСИН за 2019 год, в России получают высшее образование не более тысячи заключенных, при том, что на 1 января того же года в исправительных колониях отбывали наказание более 463 тысяч человек.

Только педагог и учебник 

По свидетельству Марины Баталовой, в последние годы в колониях сократили финансирование профобучения. Хотя раньше, по ее словам, училища «на воле» могли позавидовать техническому оснащению классов на зоне. «По поводу профобразования все довольно печально: материальная база в упадке, никто не вкладывается в обучение. Парни учились на токарей — станки стояли 60-х годов. (…) В целом так во всех специальностях, кроме, разве что, каменщиков — кирпич новый достать не так сложно», — рассказывает Юрий. 

Баталова отмечает, что на образовании плохо сказывается закрытость учреждений: «В колледжах на воле студенты между собой общаются, участвуют в конкурсах, учатся друг у друга, у других профессий». Опять же, из-за отсутствия интернета, заключенные не могут изучать альтернативные материалы по своей профессии. «У них есть только педагог и учебник. А так как материальная база слабая, учебники уже давно устаревшие», — рассказывает Баталова. Но, несмотря на это, она признает, что учеников в исправительных учреждениях учат тем же навыкам, что и в колледжах на воле.

Говоря о проблемах образования на зоне, Татьяна Климентьева указывает, что для тех, кто обеспечивает безопасность — сотрудников ФСИН — образование второстепенно: «У них там свои построения, досмотры, проверки — из-за этого может тормозиться учебный процесс, а учителя все это время просто ждут». Это отнимает много времени, при том, что количество учебных часов и так невелико.

Кроме того, Татьяна считает, что вышестоящее начальство в региональном Минобре не всегда осознает, чем отличается школа для заключенных от обычной, из чего вытекает множество разногласий. В частности, педагогам очень мешает такой показатель как комплектование: должно набраться определенное количество обучающихся для того, чтобы было выделено финансирование. «Иногда этот показатель колеблется, потому что людей этапируют из колонии в колонию, кого-то выпускают. И мы либо превышали показатели, либо не добирали до него. Например, в октябре у нас готовятся сдавать ГВЭ 700 человек, а к марту их 400. В Министерстве же недоумевают, куда пропали ученики», — объясняет Татьяна. Если цифры не совпадают, Минобр высказывает претензии педагогам, которые составляли отчетность.

Координатор «Руси сидящей» Инна Бажибина считает, что ситуацию можно улучшить, если допустить к образованию на зоне больше гражданских специалистов и общественного контроля, но в целом, по ее мнению, это системная проблема, которую не решить за несколько шагов. «Тюрьма — концентрированное отражение того, что происходит в обществе. Качество образования снижается», — указывает правозащитница.