in

«Лермонтов начинал под прапорщиком»? Лев Рубинштейн о диктантах и диктаторах

Библиотека иностранной литературы в Москве. Фото: Сергей Ведяшкин / Агентство «Москва»

Бывает так, что разнообразные ассоциации, а также аллюзии, а также неожиданные исторические или биографические воспоминания внезапно настигают нас, вдруг вырастая, когда б вы знали, из какого сора.

Лев Рубинштейн

Вот ведь вспомнил же я почему-то о том, как уже много лет тому назад в одной московской школе, где училась дочь моих друзей, учительница русского языка и литературы решила провести диктант.

Диктант и диктант. Дело вроде бы обычное. Но это было в последнем, в выпускном классе, и класс этот был гуманитарным. Это существенное в данном случае уточнение.

В общем, она взяла и в экспериментальных целях провела диктант.

А на следующий день чуть ли не целый урок она посвятила разбору, так сказать, результатов. Результаты оказались, можно сказать, эпическими.

На протяжении всего урока класс катался в судорогах нервного хохота, потому что наиболее удачные места учительница зачитывала вслух, деликатно не раскрывая тайну авторства этих несомненных шедевров. 

Михаил Лермонтов. Фото: WikiCommons

Текстом диктанта был отрывок из биографии Лермонтова. Ну, казалось бы…

Самой шикарной из самых разнообразных и самых причудливых ошибок, абсолютным чемпионом стала, судя по всему, роковая чья-то ошибка в том самом месте, где рассказывалось о том, что «свою военную карьеру юный Лермонтов начинал подпрапорщиком». 

Прочитав эту невинную на первый взгляд фразу, учительница как-то внезапно замолчала, как будто споткнувшись на ровном месте, слегка порозовела, вдруг вспомнив, что перед ней сидят, хотя уже и взрослые, но все же ученики, а она все-таки учитель, но не выдержала и сама залилась неудержимым смехом.

Продолжать она не стала, но этого и не требовалось. Потому что все в классе немедленно вспомнили, чем отличаются предлоги от приставок, а также всё, что положено, про «слитно или раздельно». И в классе началось такое, что прибежала встревоженная химичка, проводившая урок в соседнем классе. 

 

Вот почему я об этом вспомнил?

Не под влиянием ли того, что в последнее время в коммуникативном и информационном пространстве по вполне объяснимым причинам необычайно участились употребления таких слов, как «диктатор» или «диктатура», во всех возможных падежах. И не потому ли, что под влиянием того же самого я вспомнил, что и сам я однажды побывал диктатором.

Именно так полушутливо называют того, кого приглашают подиктовать диктант в рамках так называемого «Тотального диктанта». 

Ежегодная международная образовательная акция «Тотальный диктант» в Московской городской думе. Фото: Кирилл Зыков / Агентство «Москва»

Несколько лет тому назад меня пригласили, а я согласился поработать «диктатором» в одной из московских художественных галерей, где в определенный день и час — так же, как в тот же день и час и во многих прочих культурных заведениях, — собрались люди разного возраста, чтобы проверить состояние собственной грамотности.

К этой своей культурной миссии я отнесся со всей ответственностью и даже прочитал кое-что об этом всеобъемлющем амбициозном мероприятии.

Узнал, например, о том, что «авторами текстов являются известные поэты, прозаики, драматурги, писатели, публицисты, философы, литературоведы, переводчики, журналисты, причем как классики, так и современники», а диктовать эти тексты «приглашают известных представителей культуры». Так я наконец из вполне официальных источников узнал, кто я такой.

Что же касается авторов диктуемых текстов, то мне пришлось — без особого, впрочем, удивления — узнать также о том, что и по этому поводу, как и по многим другим, тоже ведется, скажем так, дискуссия, в которой активнее и громче всех прочих участвуют граждане, обладающие повышенной чувствительностью к так называемым национальным вопросам. Такие люди всегда обращают свое неравнодушное внимание на не вполне с их точки зрения «титульные» фамилии авторов или совсем не подходящее — опять же с их точки зрения — их, авторов, географическое место проживания или — что совсем уж ни в какие ворота — их гражданство.

Анатолий Вассерман во время ежегодной международной образовательной акции «Тотальный диктант». Фото: Сергей Киселев / Агентство «Москва»

«Правильно ли, — риторически восклицал хор бдительных национал-охранителей, — что этот Диктант, одно из показательных и наглядных проявлений нашего Национального Духа и нашей, блин, Идентичности будут сочинять люди чуждой нам культуры и вообще будут нам диктовать». Ну, что-то примерно такое.

В одной из такого рода дежурных и, в общем-то, мало интересных инвектив мне запала в душу словесная конструкция «сочинять диктант». Над этой конструкцией мне бы посмеяться вместе со всеми, а я вместо этого задумался, точнее погрузился в нелегкие воспоминания, двусмысленные и противоречивые по своей эмоциональной окраске, какими обычно и бывают воспоминания о школьном детстве, где в обонятельной памяти в один причудливый букет сливаются запахи хлорки, масляной краски и — из буфета на первом этаже — свежих пирожков с повидлом.

В классе примерно пятом я уже в общих чертах знал, что существуют разные литературные жанры, хотя само слово «жанр» я не уверен, что уже знал. Но понимал все же, что бывают всякие там стихи, рассказы, повести и прочая хрень. Или даже бывают романы, например, «Три мушкетера» или «Таинственный остров». Или совсем таинственный, упоминаемый возбужденным шепотом «взрослый» роман с нарядным заграничным названием «Мопассан».

Короче говоря, смутные представления о жанрах у меня так или иначе были.

И в соответствии с этими своими представлениями я был в те годы уверен, что существуют на свете писатели, сочиняющие исключительно ДИКТАНТЫ. Такой вот литературный жанр. 

И я, скажу честно, не испытывал чрезмерной симпатии по отношению к авторам этих диктантов. Хотя странно! Я был довольно грамотным мальчиком, во всяком случае грамотнее многих и уж точно грамотнее одноклассника Вити Стклянкина, написавшего однажды невиннейшее «из избы» как «из-из бы». Это, как говорится, надо было постараться.

Михаил Пришвин. Фото: WikiCommons

В качестве главных классиков этого жанра мне запомнились Пришвин и Паустовский. Позже стали вспоминаться и другие, Тургенев, например, или совсем таинственный Мусатов. 

Лев Толстой диктантов не сочинял. Но зато он насочинял множество упражнений для грамматического разбора предложений — сложносочиненных с подчинениями.

Но мы тут — о диктанте.

Представление о диктанте как об отдельно стоящем жанре, имеющем свою собственную поэтику и свою историю развития, пустило в моем художественном сознании глубокие корни. И в уже совсем взрослом возрасте я сочинил — не диктант, конечно, — но некий поэтический текст, структурно и ритмически восходящий к этому почтенному жанру. 

Причем в данном случае жанровым прототипом моего сочинения послужил не диктант как написанный и напечатанный на бумаге текст, а как диктант в своем устном, исполнительском воплощении. Как диктант, диктуемый «диктатором».

Впрочем, пересказывать собственный текст — занятие не только не очень скромное, но и вообще довольно глупое. Скажу только, что называется этот текст «Регулярное письмо». Это я сообщаю на тот случай, если вдруг кому-нибудь захочется найти его и с ним как-то ознакомиться.

Об этом своем давнем сочинении я упомянул здесь лишь потому, что диктуя незнакомым людям чужой текст в упомянутой галерее, посредством персональной интонации, ритма и темпа невольно превращая «тотальный» диктант в персональный и сугубо личный, я, во-первых, постоянно ловил себя на странном ощущении, будто я декламирую свой собственный текст с его повторами отдельных слов или словосочетаний, с паузами, с замедлениями темпа… 

Во-вторых, диктуя этот чужой текст, я все ярче и все отчетливее, с чувственной достоверностью ощущал себя самого двенадцатилетним, сидящим за школьной партой рядом с отличницей Таней Чвилёвой.

Все ярче и отчетливей я ощущал, как под усыпляющую монотонную диктовку Александры Федоровны я пишу, скрипя стальным пером № 86, что-то вроде того, что «нет, пожалуй, ничего лучше осеннего леса в ясную сухую погоду», а чуть позже — «как же приятна на ощупь бархатистая шляпка подберезовика». 

Я прямо так и вижу, как, задумавшись над коварным «на ощупь/наощупь», я окунаю свое перо в чернильницу, как я резко вынимаю его и как обидная жирная клякса с размаху отправляется прямо в тетрадь. Если бы еще в мою! Но нет! В тетрадь Тани Чвилёвой, отличницы и аккуратистки. 

А она мне, между прочим, ужасно нравилась, эта Таня, которой пару недель назад я оказал доступный мне знак внимания, засунув за кружевной воротничок ее форменного платья живого майского жука. Ее незабываемый визг был свидетельством того, что мое ухаживание было замечено и по достоинству оценено. А теперь вот — клякса в тетрадь во время контрольного диктанта за четвертую четверть.

И зачем только я все это помню!

 

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.