«Вы хотите поговорить об этом?». Фрагмент книги лингвиста Ирины Левонтиной «Честное слово»

В издательстве Corpus выходит сборник текстов разных лет лингвиста Ирины Левонтиной «Честное слово». «Эта книга — о том, что язык неотделим от жизни. Настолько, что иной раз о нем и поговорить почти невозможно: пишешь про слово, а читатели яростно возражают про жизнь. Наша жизнь пропитана языком — и сама в нем растворена. Мы самонадеянно считаем, что владеем языком. На самом деле это язык владеет нами», — пишет Ирина Левонтина в предисловии к книге. 

И действительно, помимо блистательных судебных лингвистических экспертиз по самым разным делам, как правило, резонансным и политическим, Ирина Левонтина вот уже 20 лет пишет рассказы о переменах в русском языке. Я, например, для себя в ее книге открыла много новых слов, о которых раньше и не догадывалась, а также узнала о новых значениях для привычных слов русского языка. Эти старые слова приобрели новые значения в связи с тем, что их стали употреблять совершенно неожиданно, применительно к каким-то конкретным событиям. 

Так Левонтина пишет об использовании слов свои и наш. И приводит примеры: крымнаш и своих не бросаем. Или слово выбор. Раньше оно чаще всего использовалось в рекламе, когда речь заходила о выборе того или иного продукта. Но постепенно это слово стало политическим словом, ключевым, как пишет Левонтина. Во время «Снежной революции» 2011-2012 годов лозунги «Вернем стране выбор!», «У меня украли выбор!» звучали чаще других. 

Выбор стал одним из главных лозунгов на протестных акциях против фальсификации выборов в Мосгордуму. 

Ироничные рассказы Ирины Левонтиной сложились в хроники трансформации русского языка с 90-х годов ХХ века по наши дни. А поскольку язык неотделим от жизни, то получилась настоящая «хроника текущих событий». Только не с точки зрения правозащитника. А с точки зрения лингвиста. И это очень интересное исследование. 

А самое главное: это легкое и познавательное чтение.

С разрешения издательства Corpus мы публикует два отрывка из книги «Честное слово». Рассказ «В хорошем смысле» — о происхождении и трансформации слова менты. «Вы хотите поговорить об этом?» — о словах 2020 года. 

По Левонтиной, слово года в России — этичный. Обсуждение новой этики, как известно, до сих пор остается одной из самой горячих тем сегодняшнего дня. 

---

В хорошем смысле 

Некоторое время назад в Орле произошла такая история. Одна журналистка написала статью «Край непуганых ментов», а оскорбленные правоохранительные органы подали в суд, утверждая, что в УВД нет такой должности — «мент». Правда, дело они проиграли. Похожие случаи были и в других городах. 

Слово мент появилось в русском языке достаточно давно. Уже в словарях начала XX века, посвященных блатному жаргону, оно фиксируется со значением «надзиратель, постовой». Это слово было заимствовано из польского жаргона. По происхождению оно, по основной версии, связано с ментиком — короткой гусарской накидкой.  В 20-е годы XX века слово мент стало было устаревать, вытесняемое  синонимом мусор, однако впоследствии стало использоваться более  активно. В позднесоветское время это пренебрежительное обозначение было общеизвестным и широко употребительным, причем не только в уголовной среде. Все мы помним его хотя бы по старым шуткам и анекдотам вроде таких. Загадка: «Что такое постамент?» Отгадка: «Постовой милиционер». Или: «Что это за машина?» — «Це ментовоз». — «А почему там люди?» — «Так це менты». 

В постсоветское время слово мент стало употребляться еще более широко, причем прямо на наших глазах с этим словом происходят изменения: оно все чаще выступает в нейтральном или даже  положительном контексте. Например, человек может в критической  ситуации закричать: «Скорей вызывай ментов!» Естественно, никакого пренебрежительного оттенка тут не будет. 

Вот еще примеры, встретившиеся в интернете: «Я мент», «Я работаю ментом», «Я знаю настоящих ментов, кто именно делает свою работу невзирая ни на что, не будем путать сюда мелкую шваль, недостойную звания мента». А вот пример из «Новой газеты» за 2004 год, где с восхищением говорится о мужестве милиционеров: « Ингушские менты — народ героический. В ночь на 22 июня, когда были атакованы МВД, отделения милиции и другие объекты, никто не пришел к ним на помощь. Но они дрались до последнего. Отстреливались, рассчитывая только на собственные силы. И если даже не хватало сил, то ни разу не случилось так, чтобы  кому-то не хватило бесстрашия. 

Ну и, разумеется, нельзя не вспомнить название популярного телесериала — «Менты», сыгравшее немалую роль в реабилитации этого  слова. Изменение оценочного потенциала слова мент особенно заметно на фоне двух его основных жаргонных синонимов — слов легавый и мусор. В отличие от слова мент, для этих двух слов по-прежнему невозможно употребление в нейтральном и тем более положительном контексте. 

Никогда не говорят: «Я работаю мусором», «Я работаю легавым», «Мелкая шваль, недостойная звания мусора», «Ингушские легавые —  народ бесстрашный». 

В современном языке встречается даже такое противопоставление: «Ты просто мусор, а не мент». Эта фраза совершенно понятна любому носителю языка: она выражает ту мысль, что человек, о котором идет речь, — плохой, недостойный представитель правоохранительных органов. Фраза «Ты просто мент, а не мусор» абсолютно не может выражать этот смысл, что ясно свидетельствует о разнице в оценочном потенциале двух слов. 

Важно еще вот что. Такие обозначения, как милиционер, сотрудник милиции, работник правоохранительных органов, чересчур длинны  и официальны, обиходный язык нуждается в более коротких и фамильярных обозначениях вроде американского коп (полицейский), которое используют и сами полицейские. И тут слово мент имеет все шансы. 

Вообще, принятие изначально негативного ярлыка в качестве самоназвания очень типично, особенно для разного рода политических группировок и эстетических направлений. Так, например, слово декаданс означает «упадок», слово декадент первоначально использовалось как ругательство. Однако представители соответствующего художественного направления с удовольствием сами применяли это слово к себе, и постепенно оно стало стандартным наименованием самого течения. 

---

Вы хотите поговорить об этом?

Подходит к концу 2020 год, и в разных странах разные институции называют «слово года» — слово, которое было особенно на слуху и в котором отразился век — то есть год.

В каком-то смысле этот год не очень интересен: слишком он был полон «судьбоносными» событиями, о которых, естественно, много говорили. Поэтому можно было ожидать, что слова года в разных странах будут связаны с пандемией, а в нашей стране еще и с ревизией Конституции и фокусом обнуления. Пока так и происходит: британский словарь Collins назвал словом 2020 года локдаун (ограничительные меры на поездки, социальное взаимодействие и доступ к общественным местам). Самоизоляция и обнуление стали словами года по версии Института русского языка имени Пушкина, который также отмечает, что популярными словами в 2020-м стали голосование, карантин, коронавирус, поправки и удаленка.

Мы видим, что все это не совсем про язык — то есть про язык, конечно, но лишь в той мере, в которой он, как теперь говорят, зеркалит жизнь. Это заслоняет более тонкие и глубокие процессы, которые идут в языке.А между тем сейчас как раз происходит важный, хотя и не очень заметный сдвиг.

В конце 2018-го я говорила, тоже по поводу «слова года», что в последнее время на передний план выходят новые слова и значения, связанные с психотравмой и психологической защитой — такие, как токсичный (токсичные родители, токсичные отношения), газлайтить (от названия старого фильма «Газовый свет», в котором муж намеренно сводил жену с ума, заставляя ее поверить в собственную неадекватность), триггерить и триггернуть (то есть зацепить, послужить спусковым крючком для эмоции — меня так триггернуло…), хейтить, обесценить, буллинг (и травля в новом специфическом значении) и т. п. «Вы обесцениваете мою травму!», «Давай проговорим твою травму» — такая домашняя психотерапия.

Тут общемировая тенденция (слова toxic и gaslight в 2018-м входили и в английские списки слов года), а термин поколение снежинок (snowflake generation), то есть особо ранимых и чувствительных людей, Collins и Financial Times признали словом года в 2016-м. Но в русском языке всё происходит стремительно, прямо на наших глазах, а к тому же накладывается на особое внимание русской культуры к тонкостям человеческих отношений и разного рода «обидам».

Все это остается очень актуальным, даже набирает обороты, однако сквозь еще довольно новую моду уже прорастает другая, где ключевую роль играет не идея защиты от боли, а идея правоты и правильности. Например, страшно преуспело слово этичный. «Поздравляем тех, кто живет этично» — я даже не сразу сообразила, что это поздравление с днем вегана (веганы не едят ни мяса, ни рыбы, ни молока, ни даже меда, поскольку мед — результат эксплуатации пчел). Этичная бытовая химия, как и этичная косметика, — натуральная, не включает животных жиров и не тестируется на животных. Здесь важно для нас то, что веганы, экоактивисты и зеровейстеры (Zero‑waste — «ноль отходов») концептуализуют свои установки в терминах этичности, представляя соответствующие способы поведения как социально одобряемые.

Конечно, представление о правильности не исчерпывается экологией и идеей разумного потребления. Так, очень характерное слово нашей с вами современности — заканселить (чаще, кажется, произносится как закэнселить), то есть «отменить, стереть». Яркий пример канселинга — история, которая случилась с Джоан Роулинг. Она имела неосторожность высказаться в том смысле, что полов бывает только два, и ее обвинили в трансфобии. Началось бешеное шельмование в интернете, призывы не покупать и не читать книг о Гарри Поттере, а в радикальном варианте — даже сжигать эти книги. В такой ситуации предполагается, что человек должен покаяться, принести извинения трансгендерным людям (или другой группе, которая почувствовала себя оскорбленной) и пожертвовать круглую сумму в какой-нибудь профильный фонд. Тогда общество его, может быть, простит. Так поступили проштрафившиеся Скарлет Йоханссон и телеведущая Регина Тодоренко — и были почти прощены. В канселинге важна вот эта идея: ты вычеркнут, ты стерт, тебя нет и не было никогда, и книг твоих не существует. Можно сказать, что ранний случай канселинга наблюдался после восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, когда из галереи героев войны 1812 года в Зимнем дворце были удалены портреты декабристов. Только раньше вычеркивание и вымарывание производилось тихо, а теперь канселят как можно демонстративнее.

Подчеркну, речь не о том, хорошо или плохо подвергать кого-то обструкции. Например, бойкотировать кафе, которое закрывает двери перед спасающимися от ОМОНа протестующими, а потом подает иск к ним о возмещении упущенной из-за закрытия выгоды, по мне так очень хорошо и правильно. Тут снова речь о концептуализации. Кстати, вот я использовала слова остракизм, бойкот и обструкция, и пурист может сказать: ну и зачем же еще нужно заканселить, слов и так достаточно. Но ведь заканселить не просто обозначает некоторое действие, оно отсылает к определенному кругу представлений эпохи политкорректности, с которыми связана вся cancel‑culture, и канселингу подвергают за вполне определенные прегрешения (например, расизм, гомофобию, сексизм, аутинг — обнародование интимной информации о человеке, который сам не собирался совершать каминг‑аут).

Обратим внимание, что слова травля из психологического репертуара и канселинг — из условно этического — вполне могут описывать одну и ту же ситуацию. Просто в эти слова встроена разная оптика. Травля предполагает эмпатию к страдающему, к тому, кто подвергся травле, и вопрос о том, не дал ли он сам повод к такому обращению, не ставится (если поставить такой вопрос, это уже будет виктим‑блейминг — обвинение жертвы, надевшей короткую юбку). Кансел‑культура ставит во главу угла тезис, что человек (обычно звезда, инфлюенсер) сделал или сказал что-то неправильно — именно за это он «отменяется». Тут уже не ставится вопрос, не страдает ли человек от такого обращения, впрочем, если страдает, то и хорошо — нечего было говорить или делать неправильное. Противоречия здесь может и не усматриваться. Зная, как надо, и будучи готовым заканселить того, кто поступил неправильно, человек при этом не отказывается от своей лелеемой ранимости.

Два дискурса существуют одновременно, и трудно их упорядочить во времени. Частота модного слова нередко даже увеличивается после того, как слово проходит свой пик значимости, входит в язык и его начинают массово и часто не по делу употреблять обычные носители языка, а не только те, кто находится на переднем крае битвы идей. И все же, если постоянно наблюдать за жизнью языка, сдвиг центра тяжести с чувствительности на правоту заметить можно.

Есть модное слово — причем из самых модных, — которое одинаково органично существует и в психологических, и в «этических» контекстах, но в немного разном смысле. Это слово осознанный. Термин осознанность попал в обиходную речь из психологии, где он означает непрерывное отслеживание текущих переживаний, состояние, в котором субъект сосредоточивается на переживании настоящего момента, не отвлекаясь на рефлексию о прошлом и будущем. Это понятие лежит в основе различных практик, которые помогают жить, получая от жизни удовольствие. Однако, например, осознанное родительство — это несколько про другое, а если обратиться к публикациям в интернете с названиями типа «Как начать жить осознанно?», мы увидим, что очень часто и они о другом: например, об осознанном потреблении (не покупать лишнего, чтобы не перегружать окружающую среду и экономить ресурсы, отдавать нуждающимся или хотя бы продавать ненужные вещи, есть этичную еду и пользоваться этичной косметикой) — и вообще о том, как построить свою жизнь разумно, рационально, без лишней показухи и не слишком вредным для мира способом.

Не вдаваясь в обсуждение всех возможных контекстов и оттенков смысла слова осознанный (осознанная кухня, осознанное здоровье и даже осознанное самопознание), отметим, что оно вытеснило из многих контекстов слово сознательный. Например, теперь говорят осознанный человек (и даже Будь осознан!), а не сознательный человек. Видимо, так стали говорить потому, что слово сознательный слишком ассоциировалось с верностью коммунистической идеологии, что мешало восприятию его в психологическом значении.

Интересно, что такая же идеологизация значения произошла и с украинским словом: свiдомi (от польск. Świadomi — сознательные) закрепилось за украинскими националистами, а потом слово свидомые пришло в российскую антиукраинскую риторику как уничижительное название украинца.

Впрочем, наблюдая за современными употреблениями слова осознанный, можно заметить, что и у него есть все шансы закрепиться (не в специальном психологическом употреблении, а в обиходном, разумеется) за определенной идеологией, только другой.

Слушайте подкаст «Право слово» с Ириной Левонтиной о судебной экспертизе на Soundcloud, ВК | Apple Podcasts | Castbox | Яндекс. Музыке и других платформах.